Пес со злым хриплым лаем кидался к ногам немца. Немец спокойным отработанным движением вынул торчавший из правого кармана пистолет, навел на собаку и дважды выстрелил. Пес взвизгнул, перевернулся через спину и, волоча зад, пополз под крыльцо дома.

Гудя моторами, низко над Сорока домиками в разрывах дыма появилась тройка бомбардировщиков с крестами. И сейчас же из-за охваченных пожаром домов вверх взметнулись белые сигнальные ракеты немцев - "свои". Стоявший передо мной немец достал из левого кармана ракетницу, поднял руку вверх и тоже выпустил ракету. Самолеты прошли немного еще и сбросили бомбы на силикатный, откуда все время отчаянно палила наша батарея.

Появившийся из-за баррикады танк тоже послал несколько снарядов по силикатному и двинулся дальше по улице. Сопровождавшие его автоматчики и заглянувший в наш окоп немец пошли за танком. Я ждал, что отчаянные батарейцы на силикатном сейчас опять начнут бить, но они молчали.

- Накрыли, наверно, - сказал я.

- Кого ? - не поняла мать.

- Наши пушки на силикатном. И в Сорока домиках всех повыбили. На шоссе вон красноармейцы лежат.

Мать опять горестно покачала головой.

- И вон тоже... бедненький... лежит, - показала она взглядом на расстрелянного у дома Сапуновых моего "знакомого" солдата. - Господи! Сколько людей-то гибнет! Что ж это такое? И где ж то войско, что на выручку будто идет?

- Войско... Тут хоть бы несколько танков да самолетов. Немцы только тем и берут, что засыпают бомбами. Вон уже еще летят.

Появилась еще тройка бомбардировщиков, и эти, ориентируясь по сигнальным ракетам, взлетевшим теперь уже на силикатном, сбросили бомбы уже за заводом, у видневшихся вдали красных домов.

Огонь явно поредел, стало тише. Раздавались только отдельные выстрелы и автоматные очереди. И отчетливо слышался треск горевшего на пожарах дерева.

Оставив Ланку на мешках, мать тоже поднялась на верхние ступеньки.

- Что ж с нами теперь будет? - озираясь по сторонам, сказала она.

И вдруг, понизив голос до шепота, выдохнула:

- Ты посмотри! Наших ведут.

По улице от силикатного к Сорока домикам два немецких автоматчика вели несколько наших обезоруженных солдат. Обезоруженных, в распущенных, без ремней, шинелях. А один, молодой, с перевязанной головой, шел вообще без шинели и без пилотки, только в гимнастерке, и тоже без ремня.

На двор зашел еще один немец, по-видимому, офицер, в черной форме, с резкими, нервными движениями, в петлице я заметил зигзагообразные немецкие буквы SS. Он заглянул в щель:

- Гипт эс хир мэнэр? - и повторил: Мэнер?( Есть здесь мужчины? Мужчины?( нем.)- прим. ред.)

- Что он говорит? - спросила мать.

- Мужчин спрашивает.

- Ду, ком мит! - требовательно позвал меня пальцем немец. - Ком мит! (Ты, пошел со мной! - (нем.) прим. ред.)

Я продолжал стоять у спуска в бомбоубежишще.

- Ферштест ду нихьт? (Не понимаешь? - (нем.) - прим. ред.) - заорал вдруг эсэсовец и, рванув меня за плечо, толкнул перед собой. - Лос! Пошёль!

- Это мой сын! Сын! Куда ты его?

- Лос! - не слушая мать, немец толкнул меня автоматом и показал на улицу.

Я оглянулся, мать растерянно стояла между мной и вылезавшей из убежища Ланкой.

- Сидите здесь, - сказал я ей. - Никуда не уходите, я приду сюда.

Дым царапал горло и выедал глаза. Огонь пожаров из бледно-желтого стал ярко-красным. Оказывается, наступил уже вечер. Сидя в щели, мы потеряли всякое представление о времени.

На противоположной стороне улицы две женщины и мужчина растаскивали примыкавший к горевшему дому сарай. Немец подозвал мужчину и велел ему, как и мне, следовать за ним.

Он привел нас к Сорока домикам, большая часть которых уже сгорела, а другая была охвачена огнем. Здесь, возле кирпичной стены одного из разрушенных домов, сидели и стояли около двух десятков пленных красноармейцев и примерно столько же человек в гражданской одежде. В нескольких метрах от пленных на дороге возле танка стояла кучка немецких солдат и мотоциклистов с автоматами. Эсэсовец толкнул нас к пленным, а сам подошел к автоматчикам.

После некоторого затишья снова загрохотали разрывы. Это уже начали бить наши с новых позиций. Один снаряд, взметнув землю, разорвался у шоссе. .Другой за стеной, у которой мы сидели. Следующий - над нами, на карнизе соседнего дома. Все припали к камням развалин. Я метнулся к пролому в стене. В голове мелькнуло: забиться в какую-нибудь щель и дождаться, когда немцы уйдут. У пролома я неожиданно лицом к лицу столкнулся с Костей Грошем. "Тоже попал", - подумал я. Грош, распластавшись, как ящерица, скользнул вперед меня. Над головой в стену вдруг ударила автоматная очередь. В лицо брызнули осколки кирпича.

- Хальт! - раздался окрик со стороны танка. - Цурюк!(Стой! Назад! пер. нем.)

- Заметил, падла, - выругался Грош.

Мы сделали вид, что драпать и не собирались, а только прятались от разрывов.

Снаряды продолжали рваться по линии вдоль шоссе.

Лязгая гусеницами, подошли еще два танка. Из башни одного высунулся офицер, дал какую-то команду, и немцы начали строить нас в колонну по пять человек в ряд. Два танка вышли вперед колонны, третий замкнул ее позади нас. Зарычали моторы.

В это время я увидел мать с Ланкой на руках. Она пыталась подойти к колоне, но один из немцев, подняв автомат, преградил ей дорогу. Мать крикнула мне что-то, но из-за рева моторов я не расслышал слов.

Лязгнули гусеницы танков.

- Марш! Марш! - заорали немцы. - Лос! Пошли!

И мы пошли. Позади нас горел наш поселок, а впереди уже опустилась черная осенняя ночь.

6. На повороте судьбы

Гнали нас вдоль западной окраины города в южном направлении. Горел не только наш поселок, пожары полыхали на всем протяжении пути. Слева грохали разрывы снарядов, над черными силуэтами домов вспыхивали светящиеся струи пуль, в небо время от времени взлетали ракеты.

Танки шли быстро, и нам приходилось бежать. Отстающий рисковал попасть под гусеницы заднего танка. По бокам газовали мотоциклисты и подгоняли: Марш! Марш! Только они кричали не "марш", а "арш", звучавшее у них очень похоже на "ач", которым у нас погоняют верблюдов.

Дул ветер. Из-под гусениц в лицо летела разбитая в пыль земля, пыль засыпала глаза, лезла в горло, мы задыхались и слепли.