Но каждый раз, когда разговор касается их обоюдных отношений, а я позволяю себе высказать мое искреннее мнение о несправедливости и жестокости англичан к туземцам, первые уверяют меня, что я ошибаюсь, ибо ничего не смыслю в их тонкой политике, а последние на мои умиротворяющие речи и слова утешения стараются доказать, что нет во всей Индии англичанина, который желал бы им добра. Весьма скоро я пришла к следующему заключению: обе стороны преувеличивают, одна свои великие добродетели и заслуги, другая – свою будто бы незаслуженную судьбу. Первые, вероятно, в силу мудрой пословицы, гласящей, что «с жиру собаки бесятся», приехав из Англии в Индию, как бы перерождаются; последние лично, положим, и не заслужили такой лютой судьбы, но Индия в общности несет теперь лишь тяжкое бремя своих вековых грехов: она сама сложила своим прошлым бедствия настоящего, и такое положение было неизбежно.
Замечательнее всего, что ни о деяниях англичан в Индии, ни о настоящем положении туземцев под британским игом в Англии ровно ничего не знают. До какой степени это верно, можно судить из следующего: едет образованный индус, отчасти отрешившийся от суеверных предрассудков как родины, так и касты, в Европу, – едет он в первом классе, одет уже не санкюлотом, а почти по-европейски, утирает нос платком, а не вилкой адамовою, манеры у него, как почти у всех туземцев, спокойные, даже изящные; да и образованием он стоит никак не ниже, а иногда и выше большей части его английских спутников. Невзирая на все это, его путешествие разделяется на два периода: период первый – до Адена, и период второй – от Адена до Лондона. От Индии до Адена, то есть до первой половины плаванья, англичане от него станут сторониться, они будут смотреть на него как на презренное существо «низшей расы», словом, игнорировать его присутствие, и он редко посмеет даже воспользоваться своими правами: сесть с ними за общий стол. Но раз за Аденом и не успел еще пароход потерять берег из виду, все и вся, словно по мановению жезла волшебника, изменяется!.. С индусом начинают заговаривать. Его уже не избегают, и случись там едущий с ним на одном пароходе в отпуск один из сановников Индии, даже и он, вероятно, заговорил бы с ним о политике, а супруга сановника благосклонно обратила бы его внимание на погоду. На обратном пути – то же. От Англии до Адена – рай. Но не успел еще стимер обогнуть раскаленные холмы Аравии и доехать до Баб-эль-Мандеба, как декорации снова изменяются: свободный британский подданный превращается в беззаветного английского раба, о каком в Англии и понятия не имеют!..
Это не выдумка, а еженедельно подтверждаемый факт. Так кого же следует в этом винить? Англию ли с ее равными для всех законами и учреждениями или же англичан, то есть англичан в Индии, что сильно изменяет вопрос… Конечно, англо-индийцев. Они одни в продолжение последнего двадцатилетия выработали в себе такие предрассудки в поблажку своему высокомерию и чванству. В Индии, где все раболепно преклоняются перед ними, эти два порока раздуваются в них пропорционально с зараженной климатом печенью; в Англии никто из них не посмел бы сознаться, с каким чисто азиатским деспотизмом и презрением он относится к индусам, да и не только в Англии, но и здесь каждый из них при всяком таком намеке открещивается от него, стараясь опровергнуть прямое обвинение. Иван кивает на Петра, а сам ни за что не сознается.
– И не стыдно вам так обращаться с бедными индусами… словно они бессловесные скоты? – спрашиваю одного весьма милого и доброго бритта, в доме брата которого я в то время гостила.
Милый бритт широко открывает голубые глаза и на его розовом лице изображается удивление.
– Как так обращаться? Разве я дурно обращаюсь?
– Да ведь не медалью же вы их дарите, третируя их при каждом случае, словно кастильский погонщик упрямого мула.
– Вы кажется ошибаетесь. За других не ручаюсь. Конечно, есть среди нашей колонии (т. е. английской) люди слишком, быть может, суровые с туземцами. Но я лично, нет, вы право, несправедливы!..
– Ну, а вчера, когда к вам пришел по делам этот старый рао бахадур[22] в ваш кабинет, и войдя в чулках, смиренно стал у дверей?… Ведь вы не только не посадили его, но даже и не подпустили на десять шагов.
– My dear friend! Вы рассуждаете, как женщина! – воскликнул мой приятель. – Визит старика был официальный, и я не имею права отклоняться в его пользу от раз принятой нашими администраторами мудрой политики: холодной сдержанности с туземцами. Иначе они и не стали бы нас уважать. Это политика отчуждения.
– Вероятно, совпадает с политикой сближения самого недвусмысленного характера? Разве вы не толкнули в моем присутствии вашего садовника, мирно занимавшегося своею работой на грядке, только потому, что он попался вам под ноги, когда мы шли по дорожке?…
– Это случилось нечаянно, – проговорил сконфуженный приятель мой, – иногда трудно бывает отличить их темную кожу от земли.
– Так, так. Ну а скажите мне, этот ваш черный садовник, британский он подданный или нет?…
– Да-а-а… конечно! – немного неохотно согласился мой собеседник, предчувствуя, вероятно, нечто предательское в неожиданном вопросе.
– И имеет одинаковые права, положим, хоть с садовником-англичанином?
– Да. Но к чему это? Я вас не понимаю.
– Так себе, любопытство иностранки и женщины. Я люблю делать сравнительные выводы… Только как вы полагаете… дав незаслуженную, да хотя бы даже и заслуженную, затрещину англичанину-садовнику… вы не рисковали бы получить сдачи?… Перед законом ведь ваш садовник был бы прав, а вы, как зачинщик, остались бы оштрафованы. Ну что, если бы индус, в свою очередь, как британский подданный дал бы вам… такую сдачу?
Мой приятель даже подскочил.
– Я… я заколотил бы его до смерти! Индус – британский подданный, но он не англичанин!..
В этом восклицании заключается целая поэма признания. Он как бы кладет печать на приговор над целою нацией и ее судьбой в настоящем, если не в будущем.
Что англичане – великая и могущественная нация, это знает всякий, известно каждому также и то, что Англия как нация не может не желать Индии как лучшей из своих колоний, если не добра в нравственном, то преуспевания в материальном отношении, хотя бы в силу пословицы, что «никто не станет выжигать собственного посева». И в этом материальном отношении она действительно делает все возможное для Индии, не жалея ни труда, ни денег. Труд этот, правда, вознаграждается из казны Индии. Но то, что Англия действует в этом эгоистично, не может изменить факт, что она приготовляет для Ост-Индии великолепное будущее, если только дитя переживет пору строгого воспитания; к тому же такое будущее, которое было бы немыслимо для этой заплесневевшей страны ни при могольских династиях, ни во времена самоуправления, так как предрассудки и вековые обычаи всегда преграждали ей дорогу к прогрессу. Много горя и мук перенесла в свое время великая Бхарата; но это горе сделало ее еще способнее к ожидаемому ее полному обновлению. Еще двадцать лет тому назад индус предпочел бы тысячу смертей стакану воды, поданному ему европейцем или в доме последнего, да и не только европейца, но мусульманина, парса или своего же индуса другой касты. Принимать жидкое лекарство, приготовленное в общей аптеке, – лекарство, в которое входит вода, считалось смертным грехом; сидеть рядом с соотечественником из другой касты равнялось исключению из своей, то есть вечному бесчестью. На лед и содовую воду смотрели с отвращением… а теперь и лекарство, и лед, и содовая вода, а особенно сеть железных дорог сделали свое дело. Под влиянием цивилизации, хоть и насильно навязанной народу, вековые предрассудки, погубившие Индию, сделавшие ее такою легкой добычей для первых искателей приключений, пожелавших завладеть ею, начинают постепенно оттаивать, как замерзшая лужа под солнечным лучом…
Безо всякого сомнения англичане совершили и продолжают совершать неизгладимые благодеяния для Индии; но, повторяю, для будущего, – никак не для ее настоящего. Они похваляются тем, что если бы они действительно ничего не дали ей, кроме своей защиты против мусульманского вторжения и помощи для окончательного подавления междоусобицы, то все-таки они сделали бы более для Индии, нежели кто другой, не исключая и самих индусов со времен первого магометанского вторжения. Положим, что Англия сделала и более. Но зато настоящее англо-индийское правительство поступает, как мачеха, теребящая пасынков за зубы и морящая их голодом потихоньку от мужа, если действительно оно во всем другом строго выполняет заданную им от него Home Government программу. К несчастью Индии, Англия за тридевять земель от нее, а англо-индийское правительство у Индии на шее и постоянно с плеткой в руках. Само собою разумеется, что туземцы не могут быть этим довольны и постоянно жалуются… Впрочем, хотя большинство их жалоб и справедливо, но во многом они виноваты и сами. Вместо того, чтобы из уроков прошлого извлечь пользу для будущего, они, словно страусы, прячут голову в песок, предаваясь горечи настоящего.
