- Иди за мной.

Шинель у него была надета поверх гражданского костюма. Обтрепанные манжеты серых брюк волочились по земле. Форма головы и выражение немолодого широкого лица с круглыми глазами, пучками волос, торчащими из ноздрей, придавали ему вид сонливого кота.

- Далеко идти? - спросил Волков.

- Не устанешь, - тихим и, как показалось Волкову, злым голосом ответил тот. - Встречал по дороге когонибудь?

- Никого.

- Обутрилось уже. Бабы в лесу хворост собирают.

"Немец так бы не сказал, - подумал Волков. - Значит, он русский".

- Мне нужен Шор.

- Шор? - пробормотал тот, еще более злобно. - Документы-то есть?

- Имеются, - сказал Волков.

- Ну, ладно. Семен Григорьевич я, по фамилии Тюхин... Хворост бери. А ежели встретим кого, ты помалкивай.

С вязанками хвороста за плечами они углубились в лес и вышли на дорогу.

XIV

На задах Коломны домики скрывались под большими вязами и липами. Кое-где висели плакаты, объяснявшие, что болтун - находка для шпиона. Около реки табором стояли беженцы. Чуть дальше, у моста, по которому полз санитарный поезд, торчали жерла зениток.

И то, что мост цел, казалось Волкову чудом.

Дом Тюхина отличался новым забором и жестяной вывеской сапожника. Во дворе бродили куры, лизал замшелую колоду теленок, два пса, хрипя, натягивали цепь. Статная молодая женщина с узкой талией и блеклым лицом появилась на крыльце. Короткую шубейку и белый тонкошерстный платок она, видимо, накинула в спешке. А глаза ее будто хранили давнюю скорбь и непонятное чувство виноватости.

- Это знакомый Федора, - проговорил Семен Григорьевич, кивнув на Волкова и как-то исподлобья оглядывая ее. - Без него бы хворост не дотащил. А Федор где?

- Да ушел. Следом и ушел, - тихо сказала она.

- А ты чего вырядилась?

- На базар.

- Брагу достань из погреба, - хмуро уронил Тюхин.

"Дочь, наверное, - подумал Волков. - А кто Федор?"

- Нету твоего дружка, - сказал Тюхин. - Явится еще, не пропадет.

У крыльца огненно-рыжий петух, что-то громко требуя на своем петушином языке, ходил вокруг маленькой серой утки. И утка приседала, грациозно, игриво, вытягивая длинную шею.

- Ых ты! - с бешеной злобой взмахнул рукой Тюхин.

Утка отскочила, а петух закричал еще громче, созывая кур на это место, где был рассыпан ячмень.

- Настасья! - крикнул Тюхин. - Серую потом отлови! Зарежу для лапши!

В этот момент, приоткрыв калитку, вошел человек, при виде которого у Волкова невольно дрогнули губы.

Он сразу вспомнил пакгауз и бритоголового уголовника, сидевшего, как японский божок. "Рыба... Так его называли. Откуда же он здесь?"

- А-а, - протянул тот сквозь зубы. - Явились. Ты, Семен Григорьевич, по хозяйству займись.

Тюхин, взглянув на него, сразу отвел глаза и медленно пошел к дому.

- Я Шор. Или Федор Шорин, - проговорил тот. - Все благополучно?

- Кажется.

- И мы чудок знакомы. Так вот, для остальных мы старые кореши. По документам я отбыл срок заключения, а теперь ищу работу. Тюхин лишь это знает.

Пока Шор говорил, его лицо было точно каменное и мускулы щек не двигались, а когда из сарая, прижимая к груди кувшин, вышла Настасья, он жестко усмехнулся левой половиной рта. Она быстро пробежала мимо, наклонив голову, и только щеки ее вдруг охватил румянец.

- Не нравится мне здесь, - сказал Волков.

- Почему?

- Этот Тюхин.

- Старый мерин, - опять усмехнулся Шор. - На цепь готов посадить бабу. Ревнует ее. Да Тюхин у меня в кулаке. Здесь все нормально Еще что?

Волков понял, что Шор ждет каких-то расспросов.

- Я предполагал, все будет иначе, - сказал он.

- А-а... Шухер на мосту и прочесывание леса?

- Что-то в этом роде.

- Не всегда можешь то, что хочешь, - снова краем рта усмехнулся Шор и, обняв его за плечи и ведя на крыльцо, громче добавил: - Ну, Витюха, жисть была!

Мы еще возьмем эту жисть.

Настасья без шубки, но еще в платке хлопотала у стола, расставляя тарелки, глиняные кружки для браги. Тюхин, сидя на массивном дубовом стуле, ковырял вилкой истертые, как у лошади, зубы. Вся мебель и даже тарелки отличались какой-то грубой прочностью, будто хозяин строил и покупал на два века. И Тюхин среди этой отвечающей, видно, его душевному складу обстановки как бы успокоился, немного подобрел - Ну, Семен Григорьевич, - произнес Шор, садясь рядом, - решили. Идем с Витюхой на фронт. Еще недельку погуляем - и айда.

- Берут, что ли?

- Добровольцами.

Настасья чуть не уронила сковородку, где шипели облитые сметаной грибы, и Федор, тут же метнувшись, подставил снизу ладонь.

"Реакция у него мгновенная", - отметил Волков.

- Ах ты! - пробормотал Семен Григорьевич - Чего это?

- Тяжелая... Руки болят, - оправдывалась Настасья.

- Своя ноша-то гнет? - буркнул Тюхин, сверля глазами жену.

- Я корове сена дам... А вы ешьте, ешьте, - упавшим голосом произнесла Настасья, и ее лицо с мелкими рябинками на щеках испуганно застыло, точно боялась она, что вырвутся какие-то другие слова.

- Опять ночью бил ее? - спросил Шор, когда Настасья хлопнула дверью.

- Люблю, вот и бью! - стукнув по столу кулаком, ответил Тюхин. - Я ваших дел не знаю, и мои не замай ..

- Скандалы любопытство вызывают, - процедил Шор. - Десять тысяч заплачено, чтобы все нормально было, пока я тут. Витька пробудет недельку - и еще отвалим.

У Тюхина напряглась шея, кулаки дрожали, но голову под взглядом Шора он опустил. Будто мысль его, проделав тяжелую, опасную работу, сломленная этой тяжестью, улеглась в привычное место, и только лоб покрылся испариной.

- Я ваших дел не знаю, - повторил он миролюбиво. - Ночью, говорят, снова пять машин ограбили, которые из Москвы ехали. Люди в исподнем прибежали на станцию.

- Кто же их? - засмеялся Шор.

- "Черная кошка", говорят... Когда деньги за нового постояльца отдашь?

"Ну и тип, - думал Волков. - Каких еще мне придется увидеть?"

- На кой хрен ты, Семен Григорич, деньги копишь? - цепляя вилкой гриб, шутливо спросил Федор. - В могилу-то не заберешь.

- Всякий свое рассуждает, - ответил Тюхин. - А я ишо пожить хочу долго.

- Ладно, - кивнул Шор. - Живи...

После завтрака Шор увел Волкова в небольшую комнатку с окнами на луга и речку.

- Вот как бывает, - сказал он, плотно затворив дверь. - Не ждал, что увидимся?

- Не ждал, - сказал Волков.

- Одной веревочкой нас тюрьма связала. Эта веревочка крепкая.

- Что же мост? - спросил Волков.

- Осечка вышла. Как добрался?

- В лесу рассвета ждал, заблудиться боялся.

- Никогда в этих местах не гулял?

- Нет.

- Здесь безопасно. Тюхин завяз крепко. С женой, верно, ладит плохо. Баба давно кипит, а старый осел не замечает. Для его же пользы я малость любовь кручу. Если пар не выпускать, так разорвет котел. А если что, и Настасья предупредит.

"Вот для чего ведет эту опасную игру", - подумал Волков, а вслух сказал:

- Как она живет с таким?

- Все люди живут и умирают по-разному, - отозвался Шор, глядя в окно. Я делю человечество на три категории: мечтатели, практики и дураки. Мечтатели хотят изменить мир, практики управляют, а дуракам остается верить, что кто-то им устроит лучшую жизнь. Но в каждом заключена эта троица - вопрос лишь, чего больше.

Слушая Шора и приглядываясь к нему, Волков старался исключить эмоции. Он уже знал, как трудно разобраться в другом человеке. Знал, что, глядя на другого, каждый незаметно для самого себя делает отбор каких-то слов и потом рисует его внутренний портрет, а точнее, более приемлемую для себя схему. Говорят, первое впечатление бывает самым верным. Но это лишь кажется, потому что затем фиксируются детали, которые оправдывают возникшую симпатию или антипатию.

"Немец он или русский? - думал Волков. - Под уголовника он, конечно, только маскируется".