- Это что, - сказал матрос. - Полутонная бы всех схоронила. А это семечки.

- Тебе мало? - выкрикнул хрипло Лютиков, дергая головой. - Так на...

Матрос ловко увернулся от кулака Лютикова и тут же повалил его, насел сверху, заламывая руки.

- Ты... ты.. - хрипел с натугой Лютиков.

- Отставить! - крикнул Андрей. - Вы что?

Матрос выпустил Лютикова, отскочил в сторону.

- Ну, дурак! - бормотал он. - Контуженный, что ли? Мою красивую физиономию испортить хотел.

Лютиков тяжело, со свистом дышал, и под гимнастеркой на спине вздрагивали костлявые лопатки.

Опавшая земля присыпала лужу на дне воронки и убитого немца. Пулемет чуть накренился, матрос начал ровнее устанавливать его. К дороге от рощи бежал полковник Хованский. Заметив пулемет и голову Андрея, он свернул, подбежал к ним и присел.

- Устроились? - осторожно снимая пенсне, проговорил Хованский. - Ваше дело, лейтенант, задержать автоматчиков. Танки артиллеристам предоставьте.

Нацепив пенсне, Хованский заметил Ольгу.

- Гм!.. Вы-то, барышня, как тут? Уходите! Тут жарко будет! Ясно, лейтенант?

И, строго глянув на Андрея, он вскочил, побежал дальше.

- Куда уходить? - сказал матрос. - Там еще жарче. Ясно ведь...

С другой стороны урочища залпами били самоходки. Роща оплывала густым дымом. А бугор точно вымер. Лишь одинокая фигура полковника Хованского мелькала в завалах.

Гул надвигался. Танки шли через кукурузное поле, и различимо уже покачивались стволы их пушек.

- Два... Пять... Девять, - считал матрос. - И все размалеванные. Зришь, лейтенант?

На каждой башне танка виднелся четкий силуэт древней изогнутой ладьи. Эти ладьи точно плыли сами по себе, распустив белые паруса в жестких волнах кукурузы. Ольга, закусив губу, тоже смотрела на них.

Пушка катившегося впереди танка плеснула лоскутом огня. Снаряд разорвался на холме, и, будто по этому сигналу, в урочище застучали автоматы.

Взглянув на Ольгу, Андрей улыбнулся, стараясь подбодрить ее.

"А уходить теперь действительно некуда, - подумал он. - Куда здесь можно уйти? И письмо матери я не успел написать".

После того что видел он за этот день, возможная собственная гибель представлялась чем-то заурядным, и мысль о ней вызывала лишь удивительную ясность сознания. Как будто перешагнул рубеж страха, того естественного страха, который присущ всякому здоровому человеку и требует внутренних усилий для борьбы с ним.

- Дай-ка я, - сказал он матросу, берясь за теплые рукоятки пулемета.

В узкой прорези щитка голубел клочок неба, зеленел массив кукурузы с плывущими над ней ладьями викингов и жерлами орудий танков. И все это казалось нереальным, не имеющим отношения к его судьбе и судьбе Ольги. Андрей неожиданно вспомнил, какой была Ольга необычайно красивой той ночью, у заросшей кустами речушки - память неведомым способом выявила, донесла то, чего он словно и не видел тогда: и дрожание ее ресниц, и стиснутые на мгновение пальцы, и тихий вздох... Эти отысканные в глубине памяти штрихи, как последний мазок кисти художника, поразили его догадкой: "Я же люблю ее... Да... И она... Да что это я?..

Зачем это сейчас?. По логике войны надо убивать, пока не убьют нас, будто не он сам, иной человек размышлял тут. - А в чем логика жизни? Быть может, в красоте? Почему же разум людей, наделенный способностью понимать красоту, как мог понимать ее и художник, рисовавший на башнях около стволов пушек эти ладьи, устремленные в неведомое, обладает такой двойственностью?"

И каким-то вторым планом до предела напряженного сознания Андрей точно заново постигал давно знакомую, простую истину, что всякий страх затемняет разум. Но эта истина сейчас обрела другое, непомерно емкое значение: страх можно внушить и целому народу, а уж тогда найдутся оправдания любой жестокости.

"Толстые научные исследования, где анализируются экономика, политика, хотя и объясняют причины войн, но мало рассказывают о самих людях. Почему одни убивают других и гибнут сами, не находя иного выхода?

А потому, что унаследованное человеком от своих далеких предков и затаившееся где-то среди миллиардов клеток мозга нельзя исследовать, проанализировать, как экономику и речи политиков. Да и сами ученые имеют такие же клетки мозга, с такими же унаследованным~и от диких предков инстинктами..."

И война приобрела для него уже значение частички битвы, начавшейся очень давно, с появлением разума, и не прекращающейся ни на минуту. Сколько тысячелетий ушло, а обратный процесс совершается быстро.

И тогда все достигнутое разумом обращается против.

А теперь ему надо выполнить долг...

Андрей повернулся к Ольге и кивнул ободряюще, как бы желая сказать: "Все будет хорошо". Она ему ответила улыбкой, но грустной, сразу пропавшей.

Взревев моторами, танки выкатились из кукурузы, оставляя широкие, размятые просеки. За каждой машиной рысцой бежало несколько автоматчиков.

- Вот они! - сдавленным голосом произнес матрос. - Вон бегут... Зришь, лейтенант?

В прорези щитка уже качался борт танка, затем мелькнул немец с поднятой рукой, очевидно унтерофицер, торопивший солдат. Подождав, когда дорога запестрела фигурками этих солдат, Андрей надавил гашетку. Солдаты падали, бежали обратно, ища укрытия, и, сделав два-три шага, валились, как травинки, сбитые хлыстом.

"Так... так... так... - билось под стук пулемета в голове Андрея. Так".

Унтер-офицер, присев, рукой указал на пулемет и тут же повалился.

- Левее, левее! - кричал матрос. - В кукурузу бегут. А-а... Легли, собаки!

С бугра залпом ударили пушки, и разом окутались дымом выстрелов танки. Гибкие длинные трассы летели от них к вершине бугра...

Чвик! Чвичк!

Очередь пуль вспылила землю рядом с Андреем.

Матрос юзом сполз ниже, рот его перекосился.

- Окружают, лейтенант!

Человек пятнадцать немцев бежали от лощины, стреляя на ходу. Затрясся автомат в руках Лютикова, веером сыпались гильзы. Выстрелила из пистолета Ольга. Юбка у нее сбилась, и выше чулка матово круглилась полоска нежной белой кожи. Андрея удивила тоска, стывшая в ее расширенных зрачках, как удивляла и суетливая нервозность матроса. Он воспринимал бой теперь с каким-то жестоким спокойствием.

Немцы, бежавшие от лощины, залегли.

- Vorwarts! - орал там кто-то. - Auf!.. [Вперед!.. Встать! (нем.)]

И, будто включенные этой командой, солдаты поднялись. Андрей, осыпая глину, развернул пулемет. Матрос кинул гранату, за ней вторую...

XXVII

Пулемет смолк внезапно, хотя Андрей еще давил на гашетку, давил с ожесточением, потому что видел через прорезь в нескольких метрах от себя широкие раструбы голенищ и порванные у левого колена серозеленые брюки. Этот немец не бежал, а шел, как-то странно, высоко поднимая ноги.

Лютиков оторопело вытянул шею. Застыл с поднятой гранатой матрос. У немца в руках не было автомата. Под каской выступало меловое, длинное лицо с тонким носом.

- Плен! - бешено крикнул матрос, показывая немцу гранату. - Давай!.. Ну, скорей, медуза!

Немец, сделав еще шаг, упал, заваливаясь головой через край воронки.

- Плен!.. Хенде хох! - говорил матрос, дергая немца за кисти рук.

А на холме беспорядочно рвались снаряды, яростно взревывали моторы. Дымную пелену, точно снежной метелью, пронизывали нити пулеметных трасс. Два -танка застыли, будто корчились в струях медлительного пламени, еще один стоял накренившись.

Андрей рывком вытащил из пулемета свисающую ленту.

- Все... Нет патронов.

Копылов тряс немца, как-то всхлипывая, силясь подавить нервный бессмысленный смех.

- Так он давно убитый! - мрачно сказал ему Лютиков. - Убитый и шел... Анафема.

На руке немца тикали часы, красная секундная стрелка огибала черный циферблат.

"Девятый час, - подумал Андрей. - Еще не скоро ночь. До чего же длинный этот день!"

- Кажется, в него стреляла, - проговорила Ольга. - Кажется...