- Так... так. Диспозицию маете. А не вы булы тут в ночи?
- Нет. А кто был? - спросил Андрей. - Куда они пошли?
- Булы, булы, - закивал старик. - А пийшлы?..
Хто знае. Може, на болото пийшлы, може, ще кудысь.
- Напрасно беспокоитесь, лейтенант, - вдруг порусски, но с заметным акцентом сказал офицер. - Тех, кого ищете, уже нет.
- Откуда вы знаете?
- Нетрудно понять, - скривил губы тот.
- Кто же тут был? - снова обернулся к пасечнику Андрей - Что говорили?
- Люди... Хлиба просили, а его нэма. Трохи меду зъилы... Що ж тэпер будэ?
- Вы, дедушка, нас не видели, - сказал Андрей. - И этих офицеров тоже. Не было никого, и все.
- Ны було, - пасечник взглянул на мертвого офицера, и коричневые в розовых прожилках веки его дрогнули. - Ны було. А цэ як ж? И машина...
- Машину в воду столкнем, - проговорил Андрей. - Глубоко здесь?
- Тут зараз, - оживился старик. - Ось, бочажина. Машина-то добрая.
- Война, дедушка!
Лютиков уже вытащил из "опеля" чемодан. На сиденье кинули тело убитого офицера.
- Давай-ка помогай, - толкая машину, скомандовал Лютиков пленному. Мед же лопал.
"Опель" легко скатился под уклон, исчез между кувшинками и громадными водяными лопухами. На пробитой в зелени бреши расплывалось синеватое, маслянистое пятно.
- Ажур, - произнес Лютиков. - На такой бы ездить. Комфорт!
Он приподнял чемодан, как бы взвешивая.
- Кинь, - сказал Власюк.
- А чего в нем, знаешь? Посмотреть надо.
- В лес... в лес! - говорил Андрей. - Прощайте, дедушка.
- Сынки... Э, сынки! - отирая вдруг покатившиеся по щекам слезы, забормотал тот.
- Как тебя звать, дед? - спросил его Лютиков.
- Видуном клычут люды.
- Колдун, что ли?
- Видун, - тряся головой, зашамкал старик. - Травкой хворь, як гнать, видаю.
- Уходил бы ты, дед, - посоветовал ему Лютиков. - Уходи в лес.
- А пчелки? Загинут без мэнэ пчелки. Вы, хлопци, тикайте.
XVI
Большой скотный двор был забит пленными. В коровнике на соломе лежали раненые. Кто-то в бреду еще видел немецкие танки, матерился, требуя гранату, ктото просил глоток воды.
Пленный военврач с сединой на висках и какими-то мутными глазами осмотрел рану Волкова.
- Считайте, вам повезло, лейтенант, - сказал он. - Через недельку заживет. А гимнастерку советую переменить. Командиров отсюда увозят. Этот боец, который танками бредит, ему недолго жить. Возьмете и его документы.
Волков лишь усмехнулся, глядя на крупные, покрытые засохшей чужой кровью руки хирурга.
- У нас фанаберия? - проговорил военврач. - Мы гордые! А жизнь что-то стоит?
- Моя жизнь теперь ничего не стоит, - глухо ответил Волков. - Я не собираюсь играть в прятки.
- Ну, как хотите... Ужасно все это. А вы еще с этой фанаберией! Ну, как хотите, как хотите.
Волков, шатаясь от слабости, ушел из коровника.
На земле сидели пленные бойцы. Неподалеку был деревянный желоб, из которого раньше поили скот. Там еще оставалась грязная теплая вода, и он напился. И еще больше ослабев, присел на истоптанную копытами землю. По ту сторону изгороди ходили автоматчики в касках, дальше сгрудились бабы.
- Ешь те корень, - говорил около Волкова боец. - Двоих пленных еще за сало жинкам выдали. А жинками назвались только. Кабы и нас обменяли.
- Що ж воны, дурни тэбэ на сало менять? Он того бугая визьмут. 3 ным в хозяйстве и коняки не треба.
Ух, здоров!.. Как тебя, дядя?
- Сироткины мы. Завсегда около пчел ходшш.
Подняв голову, Волков увидел майора Кузькина, одетого теперь в солдатскую гимнастерку, босого, стриженного наголо. Кузькин посмотрел на Волкова и, почесывая щеку, приложил незаметно палец к губам.
- Как тебя в плен забрали? Руки, что ли, сам поднял?
- Мобилизованный я, - глуповато усмехнулся Кузькин. - Ось, шмякнули прикладом.
"Артист, - подумал Волков с неприязнью - Шкуру теперь спасает. И говорит все это для меня. Боится, что выдам..."
- А мы, - сказал боец, - шли на пополнение. Винтовки еще не дали. Ну, завели песню. И они тут. На мотоциклах. Лопочут: "Гута, гута..." По-ихнему, значит, хорошо, что с песней идем. Так строем и пригнали на этот двор. Эх, были б винтовки!
Лицо этого бойца природа словно мастерила наспех, не соблюдая гармонии: толстые, отвислые губы, широкий нос, а глаза выразительные, бездонной синевы.
- Ты, парень, знаешь, на что есть два уха и один язык? - рассудительно заметил другой. - Вот и не болтай.
За желобом переговаривались шепотом:
- Существует ведь гуманизм...
- Гуманизм тоже подчиняется общей идее. А у них идея превосходства. Гуманно будет, с их точки зрения, прикончить вас...
- Ну, знаете ли!
- Что для идеи тысяча или сто тысяч жизней? Но если вас застрелят с идеей, а не просто так, боюсь, не испытаете удовольствия... Доктор поступает разумно Мертвые сраму не имут, но и толку от них, уж извините, нет.
"Почему я живой? - думал Волков. - Не боялся смерти. Как это вышло?"
То, что стал он пленным, никак еще не укладывалось в сознании. Это казалось нелепым и вызывало ожесточенную мысль: "Сам по себе человек ничего не стоит... я уже мертв, как дерево с обрубленным корнем". А воображение рисовало, что будут говорить о нем, как улыбнется Марго и скажет: "Он всегда задавался", и Шубин, почесывая затылок, ответит: "Да...
элементарно!" - как потрясенный отец начнет ломать спички, закуривая, и бормотать: "Я не могу верить, хотя статистика предполагает на войне какое-то число пленных", а мать крикнет, чтобы он замолчал, и, скорее всего, действительно этому не поверит и будет ждать его..
Ему и не приходило в голову, что стал он одним из десятков, сотен тысяч людей, которых зачислят без вести пропавшими.
Низкий пятнистый автомобиль остановился у ворот.
Шофер тут же распахнул дверцу. Из автомобиля вылез коротконогий, толстый немец, что-то сказал вытянувшемуся перед ним офицеру, и тот бегом направился в коровник.
- Должно, ихнее начальство, - сказал боец. - Отъелся, стерва!
- Шо-сь будэ? - проговорил другой.
- А ничего не будет. Либо погонят дальше, либо укокают всех тут... Сопли только не распускай!
В сопровождении офицера из коровника вышел пленный военврач.
- Стройся! - крикнул он.
Пленные медленно начали вставать и строиться Когда все поднялись, Волков заметил, что, кроме него, тут нет ни одного человека в командирской форме. Приехавший коротконогий немец, держа руки за спиной, в сопровождении другого офицера и двух автоматчиков шел вдоль этой ломаной шеренги.
- О, лейтенант? - проговорил он.
Стиснув зубы, Волков глянул в его розовощекое лицо с тяжелым подбородком. На плечах толстяка серебрились витые погоны майора.
- Los, los! [Не задерживаться! (нем.)] - крикнул автоматчик и толкнул Волкова. Этот же солдат отвел его к месту, где стоял военврач. Не найдя других русских командиров, сюда возвратился и коротконогий. Он вдруг по-русски спросил:
- Где есть другие пленные офицеры?
Военврач растерянно глядел на него:
- Были... Но трое умерли.
Майор тихо заговорил по-немецки, а военврач стал переводить:
- Сейчас всех отпустят. Будете иметь пропуска до места жительства. Кто жил на территории, еще не. . занятой германскими войсками, будет пока работать здесь.
Недоверчивый говор катился по шеренге.
- А не брешет? - спрашивали друг друга пленные. - Зараз и отпустят? Это что ж... Всех?
Коротконогий майор сказал что-то офицеру, повернулся и зашагал к автомобилю.
- Komm! - солдат автоматом подтолкнул Волкова Ефрейтор-шофер с копной густых льняных волос, затушив сигарету, брезгливо покосился на испачканную, разорванную пулей гимнастерку русского лейтенанта.
Майор сел около шофера, а Волкова солдат усадил позади. Этот солдат погрозил Волкову кулаком и, хлопнув ладонью по автомату, добавил:
