Штрекер торопливо поднялся, щелкнул каблуками.
Его лицо оставалось неподвижным, лишь веки дрогнули. Он смотрел то на Канариса, то на японскую гравюру, висевшую за спиной адмирала, где было изображено страшно перекошенное человеческое лицо.
"Ждал наказания, - усмехнулся про себя адмирал. - Тут я не ошибся. Будет считать меня добрым, умным, все понимающим. А дело в том, что я не могу афишировать провалы".
- От успеха этой операции, Штрекер, будет зависеть многое.
- Да, господин адмирал!
Адмирал кивком головы указал на помощника:
- Если возникнут какие-либо затруднения, обратитесь к полковнику... Мы еще увидимся, а сейчас я тороплюсь...
На совещание к Гитлеру пригласили тех, кто из Берлина осуществлял руководство армиями. Еще в холле Канарис увидел начальника генерального штаба генерал-полковника Гальдера. Высокий, сухощавый Гальдер, почтительно наклонив большую голову, разговаривал с тщедушным, низеньким Геббельсом. У дверей, пропуская вперед рейхсмаршала Геринга, толпились генералы. Адмирал сразу понял, что на совещании будут незримо присутствовать и монополии. Геринг, сам теперь владевший десятками заводов, был еще членом наблюдательного совета крупных сталелитейных компаний; генерал-полковник Мильх занимал и пост директора авиастроительной фирмы; генерал-лейтенант Виттинг с румяным, добродушным лицом, назначенный генеральным инспектором по сырью на Востоке, представлял угольный концерн; другой генерал химическую промышленность; третий - автомобильную... Позади всех стоял начальник службы безопасности генерал СС Рейнгард Гейдрих. Длинная, костлявая фигура, затянутая в серый мундир, тонкие губы на узком лице и немигающие глаза, устремленные подолгу в одну точку, делали его чем-то похожим на хищную птицу.
К нему и направился адмирал с приветливой улыбкой.
- Кажется, фюрер хочет обсудить серьезный вопрос. Не так ли, Рейнгард?
Тот молча кивнул и пошел впереди Канариса.
Гитлер встречал приглашенных и каждому тряс руку. Он был в форме пехотного офицера, без орденов, подтянутый, с энергичным, утратившим рыхлость лицом, словно неудача под Москвой вызвала у него прилив сил. И жесты его были четки, полны скрытой энергии.
Едва все расселись, он, постукивая от нетерпения кулаком по столу, заговорил:
- В последнюю неделю на Восточном фронте сложилась обстановка, близкая к тому, что называют катастрофой. Если бы Россия предложила мне сейчас перемирие, то я бы незамедлительно принял...
Канарис заметил, как вытянулись лица генералов, и даже всезнающий Геббельс удивленно приподнял брови.
- Но говорить о перемирии бессмысленно! В тот момент, когда наступила заключительная фаза войны и когда нужна особая твердость, высшее командование оказалось неспособным руководить войсками...
Стало необычайно тихо, казалось, все затаили дыхание. Лишь кулак фюрера с размеренностью метронома ударял по столу. И Гитлер нарочно затягивал паузу, чтобы генералы, перед которыми ему приходилось заискивать, когда шел к власти, ощутили теперь полную зависимость от его воли.
- Моих генералов испугало упорное сопротивление русских и большие потери, - язвительным тихим голосом наконец проговорил он. - Ребенку понятно, что все живое перед гибелью сопротивляется наиболее отчаянно. Этого не поняли мои генералы. И вместо того чтобы железной волей удержать дивизии на месте, когда русские начали атаку, истребить противника и взять Москву, командование допустило отход войск. Сделаны две грубые ошибки. Войскам сообщили о тыловых рубежах, чтобы информация попала к русским. Но и мои дивизии стремятся быстрее отойти к этим рубежам, где теплые землянки, уборные и солдату не придется морозить зад на холодном ветру. А таких рубежей нет!
Командование также не предусмотрело мероприятий в случае большого холода. Полевые госпитали забиты обмороженными солдатами. Отступление теперь равносильно измене!..
Беспокойство сидевших за столом генералов усилилось. Гитлер так повернул дело, что любого мог объявить виновным. Канарису нетрудно было понять, о чем думают генералы. Обвинение повлекло бы за собой утрату загородных дач, автомобилей, того образа жизни, который стал доступен благодаря занимаемому положению. И если Гитлер несправедливо теперь обвинит когото, другие промолчат ради собственного благополучия.
"Вот рычаг власти, - подумал адмирал, - который безотказно действует от сотворения государства".
Его собственное беспокойство объяснялось тем, что несколько дней назад в речи Гитлера на заседании рейхстага был намек на плохие разведданные, которыми располагало командование. И теперь фюрер мог сделать абвер козлом отпущения.
- Я приказал, - медленно заговорил Гитлер, - разжаловать и лишить всех знаков отличия командующего 3-й танковой армией генерал-полковника Гепнера, войска которого ближе всех подошли к Москве и затем оставили позиции... Командующий 2-й танковой армией генерал-полковник Гудериан будет отозван в резерв.
Командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал фон Бок нуждается в длительном лечении.
Главнокомандующий сухопутными войсками генералфельдмаршал фон Браухич намерен подать в отставку...
Канарис облегченно, едва заметно вздохнул: значит, виноваты фронтовики. Адмирал вспомнил, как месяц назад, посетив штаб Роммеля в африканской пустыне и восторгаясь его талантом полководца, он будто между прочим заметил, что фюрер недооценивает способных людей. И суровый, прямодушный Роммель, криво усмехнувшись, ответил: "Боеспособность войск определяется не одним талантом генерала и не просто количеством орудий, а духом солдат, их решимостью победить".
- В связи с обстановкой, - продолжал Гитлер, - когда может потребоваться замена и других генералов, я принял решение взять на себя командование сухопутными войсками...
Такого решения не ждали. Одно дело быть верховным главнокомандующим и совершенно другое - непосредственно руководить боевыми действиями армий.
Воцарилось напряженное молчание. И неожиданно Геббельс вскочил, сверкая черными глазами, начал аплодировать. Геринг с непосредственностью мальчишки, будто и для него это новость, восторженно хлопнул ладонями себя по груди. Как бы спохватываясь, зааплодировали остальные.
- Недопустимо никакое отступление, - сказал Гитлер, когда аплодисменты утихли, - даже если русские прорываются в тыл. Это даст время перебросить с Запада боеспособные части. В Германии мы должны сформировать до лета тридцать - сорок новых дивизий. Немецких рабочих следует заменять иностранными, особенно французами и русскими, и принудить работать.
Тогда летом можно будет нанести России последний удар. Вместе с тем я дал распоряжение начать подготовку к операции "Аттила" [Операция "Аттила" - захват неоккупированной южной части Франции, где в портах стояли военные корабли.]. Французы колеблются выступить против Америки. Сделайте все, адмирал Канарис, чтобы захватить флот. Мы объявили войну Америке, А. скоро потребуются эти корабли. Необходимо также блокировать Средиземное море. Теперь я прошу высказать соображения о летней кампании в России.
Совещание закончилось поздно. Канарис решил остаться и поговорить с Гитлером. Когда все ушли, Гитлер вынул из кармана брюк золотые старомодные часы.
- Вы хотите объясниться, адмирал? Но я должен ехать в рабочий квартал. Поговорим в машине...
Машина уже стояла во дворе. И не бронированный "хорьх", на котором всегда ездил Гитлер, а старенький "мерседес". Не было и охраны, только адъютант уселся впереди, рядом с шофером. Машина выехала со двора.
Хлопья мокрого снега залепляли лобовое стекло. Улицы напоминали черные туннели, а навстречу неслись десятки прикрытых маскировочными стеклами зеленых, будто кошачьи глаза, автомобильных фар. Гитлер задернул шторку, отделявшую шофера, откинулся на мягкое сиденье. Лицо его теперь выражало довольство и умиротворение.
- Я слушаю, адмирал.
Канарис заговорил о том, как его взволновала речь фюрера на заседании рейхстага, где была задета честь разведки.
