"Недовольствуясь тем, что позорят наше имя, лишают нас национального достоинства, они, чтоб окончательно сжить нас со света, упраздняют и всю историю нашу, и летописи, и исторические остатки и памятники, все, кровью обагренные, заслуги наши пред христианством и все, принадлежащее нам, наше историческое достояние, путем разных плутней, приписывают себе. Правда, "у лжи ноги коротки", и, отнимая или умаляя чужие достоинства, своих не приумножишь, но "раб своих вожделений туг на ухо и горазд на язык", как говорит грузинская пословица.
Ради чего поднята такая туча пыли, ради чего мечутся мнимые молний и гремят громы? Ради того, чтобы доказать миру, что в Закавказье существует лишь одна армянская нация, издревле существующая, и будущее принадлежит скорее ей, так как она-де исторически доказала свою моральную и физическую мощь и незыблемость и величие ума своего". (И.Г.Чавчавадзе. "Армянские ученые и вопиющие камни". Тифлис, 1902. стр. 3).
Оказывается, подобные перетасовки со стороны иных армянских "историков" и "археологов" не в наши дни родились, и всегда борьба против подобных фактов была очень непростой.
"По мнению их, мы должны кланяться в пояс, когда поносят всю нашу нацию, а они возмущаться, когда мы защищаемся и обнаруживаем шашни известной лишь группы наших поносителей, не касаясь ни словом нации. Вы-де о нашей, даже отдельной, группе не смеете говорить и слова правды, из опасений огорчить нас, вызвать недовольство наше, нам же нет, мол, дела до ваших чувств, если даже оскорбим всю вашу нацию и прибегнем ко лжи, чтобы запятнать вас. Что это за справедливость, что это за либерализм!! Это фарисейство, наглое надувательство, пресмыкательство, прятки, укрывание головы в норе и оставление хвоста вне ее, но никак не либерализм. "Между честными врагами посредницею бывает совесть". (Там же, стр. 9-10).
"Разве мы не знаем, что творящему зло не по душе обличение, - но разве это уважительная причина закрывать глаза, затыкать уши и налагать на уста молчание, когда это зло обрушивается всею своею тяжестью, на нас вопиет, к стыду нашему, на весь мир о нашем, якобы ничтожестве?! Почему мы должны молчать!". (Там же, стр. 10-11).
Далее писатель пишет: "Они отлично понимают, что факт, как его ни замалчивай, нельзя скрыть: он рано ли, поздно ли скажется. Весь вопрос уничтожить факт: или стереть, или выскоблить историческую надпись, или же переиначить ее в свою пользу". (Там же, стр. 16-17).
Песня чинары. История создается и в наши дни. Было бы ошибочным считать, что героические традиции наших предков - дело прошлого - о них можно узнать только в книгах, в памятниках, в музеях.
Обхожу небольшой райцентр - Джебраил, который живет своей неторопливой, мудрой, размеренной жизнью. На моей памяти и на слуху - имена творцов культуры, писателей, ученых, взращенных этой благодатной землей.
Зоркий, глубокий мастер нашей прозы Сабир Ахмедов, неутомимый и взыскательный переводчик Мехти Миркишиев, автор книг о шахматах и нардах Шахрияр Кулиев, талантливый прозаик и публицист Ясиф Насирли, недюжинные ученые - языковеды Тофик Гаджиев, Кямиль Велиев, Исмаил Мамедов, Газанфар Кязымов, Сархан Абдуллаев, самобытный поэт Вагиф Джебраилзаде... Яркие личности...
Здесь, у подножия гор, спит в своей последней обители рано ушедший из жизни писатель Сабир Сулейманов, с которым еще недавно почти каждый день встречались мы в Союзе писателей, в редакции журнала "Азербайджан". Днем раньше, когда уже смеркалось, мы ходили поклониться его могиле. Поэт Сардар Асад, недопевший свою песню, навсегда остался в Баку...
На главной улице города возвышается памятник Герою Советского Союза Джамилю Ахмедову, одному из многих наших героев, пожертвовавших жизнью во имя Родины. Отсюда он ушел на фронт, бесстрашно сражался. И вот он вернулся домой... памятником. Мы приехали на открытие музея в школе, в которой он когда-то учился. Я смотрю на Сабира Ахмедова, который стоит под деревьями, усеянными нежными весенними цветами, слетающие от дуновения ветра лепестки опускаются на его седую голову, слепят глаза; я всматриваюсь в его сосредоточенное лицо, на котором будто отпечаталась память о прошлом, печаль о брате, и вдруг ясно осознаю, что у его смелой и острой прозы, говорящей о наших трудностях, о наших самых болевых точках, есть соавтор: Джамиль Ахмедов!
Кто знает, в какой мере личность Джамиля, его мужество, непримиримость, воля к борьбе отозвались в духе брата-писателя, как отточила его перо, как не давала успокаиваться; во всяком случае в активной, не знающей устали писательской деятельности Сабира Ахмедова, я ощущаю желание восполнить несказанное, не воплотившееся в жизни его брата, погибшего девятнадцатилетним, стремление быть достойным его памяти.
В воображении моем простирается дорога из прекрасного, зеленого школьного двора, старой чинары в центре небольшого городка к сиреневой вьюге далеких польских садов, к аллеям высоких каштанов, к братской могиле в окрестностях Варшавы... В центре широкой площади установлен памятник. Налево и направо от него, могилы, покрытые мрамором. Писатели из многих стран возлагают на могилы цветы и возвращаются в автобус. Но я никак не могу вернуться. Дух Джамиля Ахмедова, почившего здесь вечным сном, не отпускает меня. Этот дух проникает незримой гравитацией. И на языке вечного безмолвия вопрошает о своем брате, моем многолетнем друге - вопрошает о Родине своей, об Азербайджане...
* * *
Я вырос в горах, и на равнине мне постоянно чего-то не хватает: мне кажется, я становлюсь меньше ростом, постоянно мне обо что-то хочется опереться, к чему-то прислониться: если найдется хоть небольшая возвышенность, меня тянет взобраться на нее, чтобы увидеть чуть больший размах, чуть большую даль...
Может быть, потому меня с первого взгляда заворожили курганы и круглые холмы в Ленкоранской низменности, в Муганской, Мильской, Ширванской или Карабахской степи. Тогда я еще не понимал тайну этих холмов, не знал, что большинство этих курганов - рукотворны; не всегда мне казалось, что эти холмы о чем-то говорят мне, я всегда чувствовал в них непонятную мне притягательность, теплоту, родство.
