Красна девица глянула на меня непроспанными глазами, ойкнула и спрыгнула на пол (мелькнули ноги под взметнувшимся подолом). Постояла, хлопая ресницами и прижимая к груди раскрытую книгу, и кинулась вон. Не добежав до высокой двустворчатой двери, вернулась, захлопнула книгу, положила на стул и снова уставилась на меня.
А я на неё.
Она была длиннолица, курноса, высока и стройна. Вот только ноги, пожалуй, были тяжеловаты. Она стояла, как бы замерев на полушаге (сорочка просвечивалась насквозь) и смотрела на меня опасными болотными глазищами голубыми, но с марсианской желтинкой. Голову она откинула назад и вбок, чтобы тяжёлые русые волосы не падали на глаза. Это делало её похожей на удивлённую гусыню.
Я усмехнулся. Не то, чтобы она показалась мне глупой, а просто ещё, наверное, не проснулась.
- Доброе утро, - сказал я. - Меня зовут Андрей Павлович. А тебя?
- Дашка... - ответила она шёпотом, подошла ко мне и, ухватив обеими руками одеяло, потянула его на себя и вверх.
- Э! -сказал я и вцепился в одеяло с другой стороны.
- Ой, да тише вы, - прошептала Дашка, одной рукой подобрала подол и полезла ко мне в постель.
- Э! - снова сказал я, потому что на мне, кажется, даже сорочки не было. - Это ещё куда? А ну-ка брысь!
Но было уже поздно.
- Вам-то чё, а меня-то выпорют... - зашептала она, щекоча ухо и прижимаясь ко мне всем своим длинным прохладным телом (сорочка на мне, оказывается, была, но слишком тонкая). - А Сёмка Бутиков знаете, как порют? Вы бы его, старого чёрта, велели в холодную на ночь, а? В одном исподнем, чтобы радикулитом скрутило. Хоть недельку вздохнём...
- Слушай, Дашка, - сказал я, поспешно отодвигаясь. - Скажи мне честно: ты действительно глупа, или притворяешься?
- Глупа, - хихикнула Дашка, скатилась в нагретую ямку и опять оказалась рядом. - А вам не всё едино - в постеле-то?
- В постеле-то ладно, - согласился я. - Но у меня, знаешь ли, возникает такое впечатление, что вы все тут либо непроходимо глупы, либо... Слушай, перестань!
Отпихнув назойливую Дашкину руку, я попытался отдёрнуть свою, но не успел: рука попалась в горячий влажный капкан и не захотела отдёргиваться. А потом капкан стал медленно раскрываться...
Нет, перина - это, всё-таки, нечто сугубо земное и даже на Земле вряд ли удобное. А на Марсе, если учесть его слабую гравитацию, надо стелить пожёстче. К тому же, после всех моих приключений - сначала на Пустоши, потом здесь...
Короче говоря, я оказался не на высоте, хотя Дашка так, по-видимому, не считала. А может, теперь она просто перестала бояться, что её выпорют. Дрыхла с непритворно счастливым выражением на лице, навалясь теплой грудью на мою правую ладонь и для верности зажав в кулачке большой палец.
В холодную его, старого чёрта! - подумал я. На ночь, без порток... А почему бы и нет? Велю. Как его там - Санька? Сенька? Нет - Сёмка. Сёмка Бутиков... Знакомая фамилия, где-то я её недавно слышал.
Спать мне уже не хотелось, но и тревожить Дашку не хотелось тоже, а господин Волконогов почему-то медлил возобновлять спектакль. Дождавшись, пока Дашкин кулачок разжался во сне, я осторожно высвободил ладонь, выполз из-под одеяла и на заду съехал с перины, как с мягкой горки. Оправил задравшуюся сорочку и пошёл на цыпочках исследовать спальню.
Ничего полезного я в ней не обнаружил, кроме вороха царских одежд, как попало сваленных у изножья. Пошевелив груду ногой, я подцепил тяжёлый кафтан с меховой оторочкой и длиннющими рукавами, поморщился и уронил обратно. В этом шутовском наряде далеко не убежишь.
Спальня была односветной, квадратной, обширной и очень пустой. От стены до стены было никак не меньше четырёх саженей, а от пола до потолка ещё больше. Перина (тоже квадратная - сажень на сажень) стояла под глухой стеной, напротив самого высокого из трёх витражных окон.
Слева и справа имелись большие двустворчатые двери. Та, что справа, оказалась запертой (Дашка зачем-то бежала именно к ней - но это, наверное, спросонья). За левой дверью шептались, шаркали и, кажется, таскали что-то тяжёлое. Я не стал выглядывать.
В простенках между окнами стояли два громадных неподъёмных ларя. Они были ярко размалёваны райскими птицами, цветами и плодами, окованы железом и заперты на висячие замки. На том, что справа, был аккуратно разложен длинный жёлтый сарафан (Дашкин, конечно). На том, что слева, были: расшитый бисером кокошник, серьги со стекляшками, два браслета (гнутые полоски чернёного серебра) и бусы из деревянных на вид полированных шариков, которые при ближайшем рассмотрении оказались силикопластовыми. Обуви не было, нижнего белья тоже.
Зато под кокошником обнаружился могучий кованый ключ. Я немедленно примерил его к замкам на обоих ларях и к запертой двери. Ключ не подошёл.
Стёкла в витражах были цветными и рифлёными - свет они пропускали, но и только. Я осмотрел оконные рамы и не понял, как они открываются. Скорее всего, никак.
Ниши, кладовки, тайники под картинами, потайные ходы за шкафами отсутствовали. Просто картины и просто шкафы тоже. Глухая стена была до середины высоты завешана коврами. Я попытался заглянуть за ковры, но они были прибиты. Дошечки мозаичного паркета везде были плотно пригнаны, а простукивать я не решился.
Выше ковров, над периной красовалась уже знакомая двухголовая птица, выполненная из белой, почему-то не раскрашенной, лепнины. Головы были хищными. Орлёнок табака, но в перьях. Из-под Семипалатинска, надо полагать, или с Русского Фобоса. Дашка дрыхла под ним и нисколько его не боялась...
За незапертой дверью стало наконец тихо. Осторожно приотворив и выглянув, я обнаружил там давешнюю трапезную - но не сразу её узнал. Туда понанесли столов и лавок и расставили буквой "П" вокруг моего, с единственным стулом. Под окнами были кушетки и кресла, в простенках резные шкафы и буфеты. Свечи в люстре были погашены. Камин тоже не горел, но в нём уже были сложены свежие поленья и растопка. На столах было пусто.
Я притворил дверь, подбежал к вороху одежд и напялил-таки на себя кафтан. Рукава пришлось закатать. И всё равно в нём было неудобно. Штанов я почему-то не нашёл, а сапоги были: мягкие, красные, расшитые бисером и золотой канителью, с замысловатыми застёжками на голенищах. Пока я с ними воевал, в трапезной опять зашаркали и зашептались.
