— Ну коли так, тебе не мешает сходить к Иль-Адибу. Он хороший учитель.

«Да он надо мной издевается!»

— Ты, моронно луна! Думаешь, мне больше делать нечего, как только выслушивать старых дураков? Номмо Матра, Сарио…

— Или Акуюба.

Сааведра пришла в замешательство, но лишь на миг.

— Акуюб! Акуюб? Так ты что, отрекаешься от екклезии? Поворачиваешься спиной к Матери с Сыном? Сарио снисходительно рассмеялся.

— Я всего лишь имею в виду, что есть и другие боги и можно клясться их именами. А насчет отречения от екклезии… По-моему, неплохая мысль. Хотя, может, это уже лишнее — санктос и санктас давно нас отлучили.

— Не отлучили, а…

— А как еще можно расценить приказ молиться только в стенах собственных домов? — Он повел рукой вокруг себя. — Ведра, сама Премиа Санкта запретила нам осквернять святыни и санктии. Слишком много чести для тза'абского отродья. По-твоему, такое можно простить?

— Она не права, — угрюмо сказала Сааведра. — Но она — это не вся екклезия. Ведь Премиа Санкта — Серрано, или ты забыл?

— И Верховный иллюстратор — Серрано. И поэтому мы не в силах ничего изменить.

Сааведра попыталась возразить, но тут же закрыла рот столь поспешно, что клацнули зубы. Верховный иллюстратор! Она повернулась к картине, которая с самого начала бросилась ей в глаза, — к той, что стояла у мольберта. С первого взгляда она не узнала недописанного лица, ее отвлек бордюр.

— Пресвятая Матерь! Сарио! Зачем ты пишешь Сарагосу Серрано?

В его глазах что-то промелькнуло, но исчезло еще до того, как он покосился на ящик, в который поставил склянки.

— Да так, в шутку, — бесцветным голосом ответил он. — Дай, думаю, напишу его портрет и отправлю ему в подарок. Анонимно, понятное дело. Может, хоть тогда поймет, что такое настоящий талант.

В ушах Сааведры это прозвучало бессмыслицей.

— Сарио, зачем тратить на него время? Кто он и кто мы?

— Для нас он — мердитто. Позорит достойную должность. Если бы не Серрано, она бы досталось нам, Грихальва.

— Да? А мне показалось, ты отрекся от семьи Грихальва и теперь пестуешь в себе тза'аба. — Сааведра язвительно улыбнулась. — Или ты всегда тот, кем выгодно быть?

Он кивнул.

— Как и ты.

— Я? — изумилась она. — При чем тут я?

— Как это — при чем? Раньше ты была художником, потому что это было выгодно семье. А теперь семье выгодно, чтобы ты рожала.

— Фильхо до'канна! — вышла она из себя. — О Матра! Что этот старый мердитго сделал с твоим языком?!

— Мой язык — моя забота, и это для тебя не новость. Уж если на то пошло, лучше б за своим последила. Портишь такую хорошую компордотту площадной бранью!

— Твоя заслуга! — огрызнулась она. — Это ты меня научил.

— Ладно, ладно. — Он ухмыльнулся. — Считай, что мы квиты, идет? И во многом похожи. — Он указал на картины. — Ведра, мой тебе совет: попробуй писать бордюры. Прекрасно дополняют композицию.

Она стиснула зубы и процедила:

— Искусственность.

— Да ты еще раз глянь. — Он метнулся к мольберту, показал на эскиз бордюра. — Видишь? Ветка миндаля, побег лаванды, пучок таволги. А тут розы, видишь? Сделаю их желтыми, пожалуй. — Водя пальцем, он смотрел на нее и дружески улыбался. — Все элементы повторяются, замечаешь? Причем в контексте портрета. Видишь, что он будет держать? Миндальную ветвь, побег лаванды, пучок та'волги и одну-единственную розу. Она будет желтой, тут никаких сомнений.

Сааведра пожала плечами.

— Эти элементы можно было и так включить. Без бордюра.

— Но бордюр их все объединяет. И становится частью картины, рамой внутри рамы.

Она снова пренебрежительно пожала плечами.

— По-моему…

Он тихо рассмеялся.

— Стилистические новшества всегда встречают неприятие. Сарио знал, куда бить. Сааведра оскалила зубы.

— Тебя этому старик научил?

— Такие бордюры — на всех картинах мастеров Аль-Фансихирро. Даже в Кита'абе. Это тза'абская традиция.

— И теперь ты себя считаешь одним из них? Мастером Аль-Фансихирро, или Как там?..

— Орден Искусства и Волшебства. — Он ухмыльнулся. — Эн верро, а почему бы и нет? Я и Вьехо Фрато, и Аль-Фансихирро. Только глупец отворачивается от того, что способно исполнить любое его желание.

Вот сейчас он похож на прежнего Сарио, подумала Сааведра. Возможно, противный старик не совсем задурил ему голову.

Смягчившись, она кивнула.

— Все-таки не понимаю, зачем тебе писать Сарагосу Серрано.

— Я уже сказал, просто шутки ради. — Сарио безмятежно улыбнулся; — Хотя ему, конечно, никогда этого не понять.

— Зачем же тогда время тратить?

— Потому что нравится.

Эйха, он и тот, и не тот. Что простительно мальчишке, то не всегда подобает взрослому.

— Ладно. — Сааведра повернулась к выходу. — Не надо было мне сюда приходить. , — А зачем ты пришла? Она остановилась. Подумала. Повернулась к нему.

— Узнать твое мнение. Насчет моей работы. Он поднял густые брови.

— Ты и так знаешь мое мнение. Я много раз его высказывал. Ты пишешь лучше любой женщины, даже большинства мужчин. Но какая разница? Ты это потеряешь, потеряешь себя…

— Сарио, у меня нет выбора! Сколько нас было раньше и сколько сейчас? Что ты предлагаешь? Ради таланта отказаться от детей?

Он в недоумении отвернулся и накинул парчу на картину, затем перешел к соседней.

— Ведра, талант — такая же ценность, как и способность делать детей. Но нельзя ради ребенка выбрасывать свою жизнь в сточную канаву.

Оцепенев от ярости, она стояла и смотрела на него.

— Ты даже не представляешь себе, что значит быть женщиной…

— Да, — хладнокровно согласился он. — Зато я хорошо представляю, что такое истинное призвание художника. И ты представляешь. Потому что оно в тебе, ты его чувствуешь. — Он повернулся к ней и отбросил тряпку. — Ведра, ты — Одаренная. Не спрашивай, с чего я взял, просто поверь. Нетрудно увидеть в человеке огонь, когда в тебе самом горит точно такой же. — Сарио подошел ближе, и Сааведра поняла, что он взволнован. — Ты знаешь, как это делается, я объяснял… И если позволишь вести тебя…

— Нет!

Он воздел руки. — Ведра, я не о конфирматтио. Только о картине.