С наступлением сумерек никто не курил, не зажигал огня, все погружалось в могильный мрак. Такой порядок всячески поддерживался военными и железнодорожными властями.

Светов перебирал в памяти события минувших дней. Словно осенние листья, срываемые порывом ветра, они неслись бесформенной массой, разметывались в стороны.

Непривычная форма сообщения Совинформбюро, обнаженность слов о нависшей опасности над Москвой затмили личную тревогу и безысходность положения.

Обостренным чувством посвященного в события подростка он понимал, что сейчас наступили самые тяжелые моменты драмы.

Мысли Светова бились в трехмерном измерении времени - прошлом, настоящем и будущем. Сейчас они были всецело захвачены недалеким прошлым.

Еще месяц назад война доносилась в станицу эхом воздушных боев, артобстрела и бомбежек за Северским Донцом. Затем неожиданно в станице появился первый секретарь Ростовского обкома ВКП(б) Б. А. Двинский, знавший отца Светова еще с тридцатых годов по коллективизации на Дону, известный теперь всем по роману М. А. Шолохова "Поднятая целина". От Двинского Светов узнал печальные новости.

Двинский побывал в Краснодоне, Каменске и теперь направлялся в Тацинскую, где с такой же поспешностью формировалась 37-я армия, нацеленная своим жалом в предбрюшье танковой армаде Клейста. На картах в этом треугольнике, испещренном красными и синими стрелами, оказалась родная станица Светова. В ней, как и в других районах области, формировались истребительные батальоны, отбирались добровольцы в коммунистические полки для защиты Ростова. Именно здесь, в этом треугольнике, суждено было стянуться нитям событий в тугой узел.

37-я армия нанесет ощутимый удар по флангам Клейста, который вынужден будет поспешно оставить Ростов.

- Ну, что, очкастый профессор, тряхнем стариной? - поздравил Двинский Светова-старшего с назначением комиссаром истребительного батальона.

Через два дня поступило распоряжение обкома партии и Военного совета фронта об эвакуации из прифронтовой полосы семей партийно-советского актива.

Уже в пункте назначения, на станции Туркестан, семья Светова узнала тяжелую весть - 21 ноября фашисты взяли Ростов. От отца сообщений не было. Мать втихомолку, беззвучно рыдала, и от этого на душе у Александра было мрачно и слякотно.

- Как у Мишки Додонова, - вспомнил Светов повесть Неверова "Ташкент город хлебный". Спустя месяц он сам отправился этим же маршрутом в поисках хлеба. Но все подходы к Ташкенту, начиная от станции Арысь, были забиты беженцами, безнадежно протягивавшими продавцам тощие продовольственные карточки иждивенцев.

Местные власти города Туркестана приняли не один эшелон беженцев.

Семью Светова сопровождал работник горсовета, решительный и неулыбчивый. Предписание горсовета он вручил хозяину с ухмылкой.

- Принимай, аксакал, русского брата, - напутствовал он.

Потомок Амангельды "младший брат" деловито пересчитал всех "старших" братьев и сестер, загнув все пальцы левой руки, правую сжал в кулак, погрозил в сторону милиционера.

Световы, измученные дорогой, показавшейся длиной в экватор, не вслушивались в интонации энергичных выражений хозяина на смешанном русско-тюркском наречии.

В глинобитном доме, где поселились Световы, теперь было десять детей "разных народов". В деревянном хлеву вяло жевали колючее сено два верблюда, землепроходцы караванных путей, в определенные часы неистово кричал ишак. В доме не было не только коммунальных услуг, но и репродуктора, без чего семья Световых ощущала себя как бы отрезанной от внешнего мира. Александр нашел выход.

К шести утра и двадцати четырем ночи он бегал за пять километров на вокзал прослушать сводки Совинформбюро. Голос у Левитана был грустный и тревожный.

Нередко Светов шел по уснувшим улицам древнего города, всматривался в звезды чужого для него неба и вспоминал печальные ахматовские строчки:

"...И снова осень валит Тамерланом..."

Глядя на Млечный путь далеких галактик, возбужденным сознанием Светов увязывал сводки Совинформбюро с древней историей Млечный путь казался ему священной дорогой, связывающей древние и нынешние цивилизации. На одном краю дороги были Вавилон. Эллада и Рим, на противоположной его стороне колыбель Великого Октября.

Теперь по этому пути неслась огненная колесница дьявола, которая неминуемо сгорит, рассыплется в прах, - в это верил Светов. Дьяволу не удастся превратить живую и бессмертную историю, которую так почитал Александр, в мертвое скопление столетий.

После особенно неприятных радиосообщений небо для Светова заволакивалось серой дымкой, липким маревом, наполнялось лихорадочной неизвестностью, а звезды казались цепочкой тусклых фонарей в смрадном аду. В такие минуты небесный свод превращался в огромное зеркало, отражавшее всю глубину встревоженной души Светова.

Но были мгновения, когда в этом небесном зеркале отражались и другие краски вечности.

Из помех и шума репродуктора, в которые проваливались слова, как в бездну, вырвался ликующий голос Левитана: "После упорных боев наши войска освободили Ростов, важный промышленный и стратегический центр юга страны".

Эти слова мгновенно электрическим разрядом проникли в душу Светова. Улетучились кошмары, мучившие во сне и наяву. Александр дальше не слушал: он неудержимо мчался обратно, домой, и глинобитное пристанище ему теперь казалось дворцом и мечетью Тамерлана.

Он принес в дом невиданное ликование. Дети от радости прыгали и визжали, мать, как всегда, плакала.

* * *

В те же весенние апрельские дни первый секретарь Ростовского обкома ВКП(б) Б. А. Двинский, посвященный в предстоящее наступление наших войск на юго-западном направлении и в Крыму, полный оптимизма. считал угрозу для Ростова отведенной окончательно. Он распорядился возвратить из эвакуации семьи партийно-советского актива. Это решение Светов-старший, как и другие работники области, встретил с одобрением и признательностью, а семьи - с ликованием. Нелегко им пришлось в эти полгода.

Именно в те дни, когда готовилось совещание гитлеровских генералов в Полтаве, а станица Светова уже находилась в заштрихованных квадратах карт в полосе главнвго удара танковых армий фон Бока, семья Александра, теперь уже в пассажирском вагоне, подобно перелетным птицам, двинулась из Туркестана к Ростову, в родные места, в свое разоренное войной гнездо.

Смешанные чувства испытывал Александр, прощаясь с этим древним городом, столицей караванных путей могущественных владык, приютившей его семью в тяжелый час лихолетья.

На вокзал, к поезду, собрался почти весь класс, в котором учился Александр. Это был первый отъезд эвакуированных в родные места, поэтому воспринимался как знамение скорого возвращения и других людей, ставших, по злой воле врага, изгоями.

Большинство его одноклассников - подростки, эвакуированные из Киева. Александр сравнительно быстро утвердил свой авторитет в классе.

В возникающих спорах он был то крутым, неподатливым, то восторженным, когда убеждался, что сторонний совет продиктован чувством искренним и доброжелательным.

Среди киевлян была Соня, с выразительным взглядом больших голубых глаз, в которых всегда отражался испуг, настороженность и удивление. В ее речи присутствовало два измерения добра и зла - таких хороших или плохих людей она не видела на Подоле, в районе Киева, где жила до эвакуации, или во всем Киеве. На Александра она почему-то всегда смотрела долго и внимательно. На вокзале Соня подошла к нему, молча пожала руку, не удержалась, расплакалась, тихо сказала:

- Таких хороших ребят я не видела во всем Киеве.

Хозяин доставил семью Светова, как своих почетных гостей, на арбе с огромными колесами, в упряжке, запряженной двумя верблюдами.

Прибыл на вокзал знакомый милиционер, смущенно попрощался:

- Приезжайте еще.

Уже в пути Александр ощутил изменение интонаций сводок Совинформбюро. Наступление на всех направлениях успеха не имело. Гитлеровцы яростно штурмовали Севастополь.