Про последующие события я в новой главе расскажу, а в конце этой добавлю только, что от моей "Поднятой целины" одно название осталось. Так что если вам попадется в руки одноименная книжка, знайте: это не я написал.
Оружейник с улицы Незабудок (глава седьмая, в которой моя судьба
выкидывает головокружительный фортель и забрасывает меня на родину
предков по материнской линии, а затем дарит встречу с Махно в Париже) Моего следователя звали Михаил Шолохов. Теперь мало кому известно, чем занимался этот советский писатель с середины двадцатых до начала тридцатых годов. Многие, вероятно, уверены в том, что он еще тогда зарабатывал себе на жизнь писательством. Как бы не так! Сочинение романов в ту пору было для него не более чем хобби. К тому же, Союза писателей тогда не существовало, и литература еще не стала источником гарантированного дохода. Да и само писательство не рассматривалось как профессия. "Писатели", то есть люди, не занимавшиеся ничем иным, кроме бумагомарания, рассматривались властью рабочих и крестьян как "трутни" и подлежали воспитанию трудом где-нибудь на строительстве Днепрогэса (Колыма тогда еще не была освоена под лагеря). Поэтому-то все выдающиеся писатели того времени, начиная от Олеши и заканчивая Зощенко, вынуждены были работать в каких-нибудь издательствах, типа газеты "Гудок".
Но вернемся к Михаилу... Александровичу, если мне не изменяет память (недосуг проверять отчество по школьному учебнику литературы). Так вот, сразу после гражданской войны он служил в "продотрядах" (то есть, говоря современным языком - в карательных дивизионах, расправлявшихся с теми, кто не сдавал хлеб по продразверстке), а отличившись на переферии, перебрался в столицу, на Лубянку.
Жаловаться на Шолохова как на следователя мне грех. Из всех специалистов в области дознания, с которыми мне довелось встречаться, он был самым культурным и образованным. Иногда мы так забывались, что часами беседовали о Фоме Аквинском, Руссо, Карамзине, Тютчеве и Надсене, пока Шолохов, наконец, не спохватывался, оправлял на себе мундир, стряхивал пепел с "ромбиков" (знаки отличия тогда такие были) и, прогнав улыбку из усов, официозно заявлял: "Ну что ж, гражданин Макаренко, давайте побеседуем теперь о Вашей "Поднятой целине".
У него было поразительное чувство юмора. Например, узнав о том, что песчанобродский колхоз получил в наследство от комунны название "Перше травня" ("Первое мая"), он долго смеялся, узрев некую мистическую связь между "травнем" и "травкой", как в нашем селе называли коноплю. По его докладной записке колхоз был переименован, но еще больше мы смеялись с ним, когда узнали, что он стал называться "Ленинский шлях" - тут тебе и польская "Шляхта", и русская "шлюха"!
Удивительный это был человек - Михаил Шолохов! Мы с ним крепко подружились, настолько крепко, насколько это только возможно в отношениях между следователем и подозреваемым, и он обещал принять участие в моей судьбе, поскольку перспектива передо мной стояла нерадужная: пять лет воспитательных (читай - каторжных) работ за "очернение колхозного строя". Как бы то ни было, он доложил о моих лингвистических способностях начальству, и передо мной встала альтернатива "восток-запад". "Восток" означал ударный труд по строительству очередного "города-сада" в Сибири, а "запад" - бессрочную командировку в "капиталистический ад" - в Испанию.
Испания! Я не мог поверить своим ушам. Конечно, понятно было, что чекисты отправляют меня на самый запад Европы не для изучения творчества Лопа де Веги, но все же... Espana! "Эспанья"! Испания! Сердце замирало в моей груди, когда я слышал это волшебное слово, которое, даже будучи исковерканным в устах северных варваров, пробуждало во мне сладкими псевдо-воспоминаниями картины солнечных холмов, синего моря и шелестящих на ветру пальм. Конечно, я согласился, даже не узнав заранее, что от меня требуется (мне бы все равно не сказали), ведь это был шанс всей моей жизни!
Подготовка в школе НКВД далась мне крайне легко. Главное, что мне надо было знать для сдачи экзамена - это испанский язык и азбуку Морзе. Язык я всосал с молоком матери, а морзянку, как непременный флотский атрибут, в меня вдолбил с малолетства папаша. Еще до того, как научиться говорить, я отстукивал ложкой по краям миски сигналы SOS, когда ел овсяную кашу. Итак, оставались сущие пустяки: научиться прыгать с парашютом и выучить пароли.
Через полгода я сдал на "отлично" экзамен, а еще через месяц, не веря собственному счастью, трясся, упакованный в вализ, в почтовом вагоне поезда "Москва-Берлин". В Берлине в советском посольстве меня распаковали, выдали испанский паспорт на имя Хулио Меркадера и отправили уже легально на поезде в Мадрид. На вокзале в Мадриде меня встречал "брат" - настоящий, чистокровный испанец Рамон Меркадер. Он посвятил меня в курс дела, и только от него я узнал о своем задании: мне предстояло открыть оружейный магазин в Толедо.
Через несколько дней я прибыл с чемоданом денег в древнюю испанскую столицу - сказочный город на отвесной скале, заповедный уголок, которого не коснулась цивилизация. Толедо невозможно пробудить от средневекового уклада по одной простой причине: у него слишком узкие и крутые улочки.
Даже автомобиль проедет по ним с риском зацепиться зеркалами за сырые мрачные стены из грубо обтесанного камня, не говоря уже о строительных машинах. Сомневаюсь, что в Толедо когда-нибудь видели бульдозер, это беспощадное орудие наступления прогресса... Ну и слава Богу!
Толедо - город оружейников. Пройтись по его улочкам - все равно что посетить музей средневековья. У каждой ружейной лавочки - а других там и не было, даже хлеб продавался вместе с рапирами - вас непременно встретит закованный в потраченные временем латы невидимый, воздушный рыцарь бок о бок с огромным метровым веером из "эспад", узких хищных мечей времен реконкисты. Одну из таких лавочек на калье Но-ме-ольвидес (улице Незабудок) я и приобрел на деньги Коминтерна. Для отвода глаз оформил витрины все теми же мечами и секирами, но в крупных свертках, с которыми от меня выходили "камарадас", были совсем другие сувениры:
