Печаль сменилась у старика гневом, а это был хороший признак. Именно гнев возвращал его к жизни.

Что он там кривит губы, этот старый осел?

Гнев переполнял Дорохова. Гневу он был подвержен смолоду, как и его покойный отец. Очевидцы рассказывали Жоржу, что, когда отца в семнадцатом году вели на расстрел, он разразился отборнейшей бранью в адрес комиссара, руководившего расстрелом, а потом попытался броситься на него и, уже скрученный мозолистыми руками, умудрился плюнуть в бородатую очкастую рожу комиссара. Озверевший комиссар сам выстрелил в лицо генералу, мигом превратив его красивое тонкое лицо в кровавое месиво.

Старший брат Андрей был более выдержан, именно это и позволило ему дожить в совдепии аж до тридцать девятого года, а Жорж пошел в отца. В Крыму он пытался прорваться к командующему Врангелю и заставить его сражаться до победного конца, но охрана не пустила юношу-полковника к отчаявшемуся генералу. А полковника он получил, минуя предыдущее звание, за разгром под Воронежем крупного соединения красных. С годами, особенно за кордоном, припадки гнева случались все реже, но когда он разбогател и стал жить, как ему хочется, он опять дал волю своим эмоциям. Странным он был человеком. Он мог сутками сидеть над взрывным устройством, скрупулезно все рассчитывая, и никогда не ошибался - немецкие эшелоны, склады, машины взрывались и горели именно тогда, когда было надо. Он мог без еды и питья сидеть в засаде, не шевелясь, но приходил в жуткое бешенство из-за плохо заваренного кофе или непропеченной булочки. А всяких слезливых дураков терпеть не мог. Жан-Пьер к таким не относился. Ровный, выдержанный, вышколенный слуга был единственным человеком, которому Дорохов полностью доверял. Молоденький Жан-Пьер воевал под командованием Дорохова, и с той поры вела отсчет их дружба. А тут.., переживать из-за этого позорного внука...

- Жан-Пьер! - крикнул хриплым голосом старик. - Ты что? Сошел с ума на старости лет?

Бери пример с меня, я тебе в отцы гожусь... Иди сюда.

Но Жан-Пьер не двигался с места. Губы его беззвучно шевелились.

Дорохов выматерился по-русски, что он делал в самых крайних случаях. Жан-Пьер знал значение этих слов, но делал вид, будто ничего не понимает.

Наконец медленными шагами Жан-Пьер приблизился к старику. Руки его дрожали.

- Что такое? Переживаешь по поводу Жоржа?

Плюнь... - хрипло произнес старик.

Слуги, столпившиеся у двери, стали делать знаки Жан-Пьеру, и тут-то старик заподозрил худое. Это не из-за Жоржа такое волнение, эту смерть они уже успели пережить.

- Что случилось? - тихо спросил старик, приходя в себя, что всегда бывало с ним, когда он чувствовал какую-то серьезную опасность.

- Месье Поль и мадам Мари... - со спазмами в горле говорил Жан-Пьер.

- Они что? - приподнялся на руках старик.

На его мясистом лбу вздулась огромная жила.

- Они сегодня ночью покончили с собой, - выдал приговор Жан-Пьер.

- Оба? - переспросил Дорохов, не веря своим ушам.

- Да. Они приняли яд.

- Поль... - зашептал старик, как-то сразу сникнув. - Мой мальчик... Он, сын офицера, принял яд... У него в доме не нашлось пистолета.

Не верю!!! - заорал он, вставая с места. - Не верю!!! Следователя ко мне! Сыщиков туда, на Елисейские поля! Расследовать! Не верю!!!

- К вам инспектор Леруа, месье, - произнес один из слуг, вытягиваясь в струнку.

- Зови! - крикнул старик.

Вошел элегантный инспектор Леруа, с маленькими усиками, в безукоризненной черной тройке.

- Мои соболезнования, месье Дорохов, - скорбным голосом произнес он.

- Ну, говорите, говорите...

- Цианистый калий, месье. Оба приняли его одновременно. Это произошло часа в два ночи.

Никаких следов насилия, месье, тела увезены на экспертизу, но первоначальный осмотр почти точно показал - никаких следов насилия. Они лежали каждый в своей постели. Без признаков жизни. Их обнаружила служанка, встревоженная тем, что они не спускаются к завтраку. Месье Поль обычно вставал очень рано, а тут...

- Вот дурак... - протянул Дорохов. - Из-за этого мерзавца, из-за его поганой жизни... Не ожидал я этого от своего сына. И бедную Мари заставил принять яд... А может быть, это она стала инициатором? Она всегда была склонна к истеричности. Нет, плевать на все, Жан-Пьер, притащи-ка мне трубку с добрым табаком! Так хочется покурить...

- Вам вредно, месье, - возразил Жан-Пьер.

- Ничего мне уже не вредно, - усмехнулся старик. - Я прожил столько, что на три жизни хватит. И никак не отправлюсь к богу в рай.

А умираем мы с младшего поколения... Тащи табак!

После этого старик сказал что-то гнусное на русском языке и плюнул на пол при этих словах.

Жан-Пьер, предчувствуя бурю, поплелся за трубкой и табаком.

- Сейчас проводится тщательная экспертиза как тел умерших, так и дома господина Поля на Елисейских полях. Будем опрашивать служащих господина Поля, всех слуг в доме. Так что нюансы могут быть, месье Жорж. Но на первый взгляд все чисто. Самоубийство. Тем более, извините, причина довольно очевидна.

- Да, да! - закричал старик. - Все очевидно!

Омерзительно все это! Да где же табак?

Жан-Пьер подал ему трубку и дал прикурить.

Старик задымил.

- Хорошо, ох, хорошо... - приговаривал курящий Жорж. - Столько в жизни наслаждений, особенно у молодых людей, и почему мой сын, которому не было и шестидесяти, решил уйти из этой прекрасной жизни из-за какого-то гомика, даже если это его сын, в толк не возьму! Что-то мне кажется нечистым в этой истории. Расследуйте все тщательно, инспектор Леруа, я сам буду следить за ходом следствия. Хотя.., исключить нельзя и их дурости, Поль был порой подвержен приступам черной меланхолии. Это у него от несчастной Клер. Дороховы всегда были оптимистами, даже когда их вели на расстрел или гноили в большевистских застенках. А вот бедная Клер...

Она была такая утонченная, словно вся обнаженная, вы понимаете, инспектор Леруа?

- Да, месье, у французов бывают такие натуры, мне это известно.

- Вы глупы, инспектор. Такие натуры бывают не только у французов, они бывают и у нас, русских. Бывали, вернее, когда была Россия, а не эта мерзкая помойка, в которую ее превратили большевики.

- Но сейчас в России большие перемены, месье, - сказал инспектор Леруа, пропустив мимо ушей замечание о своей глупости. Такому старцу прощалось все.

- И это вы называете переменами?! - хрипло рассмеялся Дорохов. - Власть в руках тех же большевиков, только под другим названием. Все они обычные воры и проходимцы, разве вы не согласны со мной?

- Вам виднее, месье, я не бывал в России.

- И я там не был с двадцатого года, когда в одних подштанниках бежал на пароходе в Стамбул. И очень хорошо, что не был...

- У вас остались родственники в России? - задал праздный вопрос инспектор Леруа.

- Родственники? - задумался старик и вдруг швырнул трубку на пол в гневе. - Да у меня вообще больше нет родственников! А мне девяносто восемь... Об этом я как-то не подумал. Кому все это достанется, когда я помру? Ведь у моего несчастного брата был сын, ему сейчас должно быть около шестидесяти. Жан-Пьер! - крикнул он слуге, поднимавшему трубку. - Срочно вызови мне нотариуса Леклерка. Срочно!!! Тащи сюда телефон, я сам позвоню.

Жан-Пьер принес мобильный телефон.

- Алло! - захрипел в трубку старик, когда ему набрали нужный номер. Контора Леклерка? Где сам господин Леклерк? Найдите его! Это Дорохов говорит! Да, да, спасибо за соболезнования, где Леклерк? Пусть срочно перезвонит мне.

Он отдал телефон Жан-Пьеру.

- Ладно, инспектор Леруа, проводите расследование. Я надеюсь, мне не надо звонить министру юстиции. Все, до свидания.

Старик поглубже забрался в кресло и глубоко задумался. "Вот тебе и конец жизни! Какие сюрпризы! И ради чего я воевал, боролся с этой проклятой жизнью? Ради таких сообщений? Ради этих истеричных слабаков, которые не могут вынести испытания, посланные богом? Никаких родственников, никого... Кому я все это оставлю?