Носова перестала отвечать на звонки, бродила по помойкам, таскала в дом всякий хлам. Из-за немощи использовала ванну как туалет, месяцами не мылась. Поэтому ее перестали приглашать в благотворительную столовую, правда, еду все же приносили на дом (улица Пудовкина, дом 5. – Ф.Р.).

Накануне Нового года племянник вместе с соседями взломал дверь в квартиру Носовой, поскольку женщина прервала все контакты с внешним миром. Ее нашли на полу, по ногам несчастной женщины бегали крысы. «Не обижайте их! Они мои друзья!» – просила Тамара Макаровна. Из-за укусов грызунов Носова заразилась подкожными паразитами – по всему телу пошли язвы…»

Племянник вызвал к Носовой знакомого врача из госпиталя Вишневского. Тот поставил первоначальный диагноз: проблемы с коронарными сосудами головного мозга (инсульт). Посоветовал устроить больную в клинику. Но как это сделать, когда вся страна находилась на новогодних каникулах? В итоге все праздники Носову лечили на дому с помощью уколов. Ей вроде бы стало получше. Но потом все вернулось на круги своя. 1 марта племянник устроил Носову в платное отделение 15-й горбольницы в Вешняках, где за бывшей актрисой был постоянный уход (плата – 10 тысяч рублей в день за отдельную палату с сиделкой). Однако годы нищеты и нездорового образа жизни давали о себе знать – Носовой становилось хуже. Понимая, что дни ее сочтены, племянник пригласил к ней священника, который ее соборовал. 25 марта 2007 года Носова скончалась в больничной палате от остановки сердца.

Носову кремировали на третий день после смерти, однако похороны тогда не состоялись. Племянник хотел похоронить ее на Новодевичьем кладбище, но ему такого разрешения не дали. Тогда было решено сделать это на Ваганьковском кладбище, где покоилась мама Носовой. Однако там выяснилось, что Носова долгие годы не навещала могилы матери и не платила за содержание колумбария, где покоился прах. Поэтому за эти годы скопился долг почти в 100 тысяч рублей. Кроме этого, не удалось найти удостоверение на захоронение – документы в квартире Носовой были объедены крысами. Короче, эта эпопея с захоронением Носовой растянулась до… октября. Наконец похороны состоялись. Вот как их описал все тот же М. Панюков:

«Захоронение урны было назначено на два часа дня. Мы присоединились к небольшой группе людей, которые пытались выяснить, где пройдет прощание. Мрачный мужичок в спецовке, смерив нас удивленным взглядом, произнес: «А захоронение уже состоялось!» – «Как состоялось, ведь назначено на два?!» – поразились мы. И поспешили в глубь колумбария, где обнаружили племянника Тамары Макаровны в компании нескольких человек. Анатолий Васин просто уже не верил, что еще хоть кто-нибудь придет, и установил урну в нишу раньше назначенного времени.

Народный артист Павел Винник, один из немногих, кто пришел отдать Носовой последний долг, растерянно смотрел на черную плиту почти под потолком с двумя именами – Тамары Макаровны и ее мамы. Он не мог понять, как пристроить туда маленький букетик с цветами. Пришлось ставить его на полочку перед плитой другого усопшего, пониже…

– На Новодевичьем кладбище мне похоронить ее не дали, рангом, говорят, не вышла, – поведал мне Васин. – Ну а то, что прощаться пришли только десять человек… Знаете, к Моргунову на похороны пришли всего пятеро…»

Нуриев умер от чумы ХХ века – СПИДа. Болезнь была обнаружена у великого танцора в конце 1984 года. Нуриев сам пришел на прием к молодому парижскому врачу Мишелю Канези, с которым он познакомился за год до этого на Лондонском фестивале балета. Нуриева обследовали в одной из престижных клиник и поставили убийственный диагноз СПИД (он уже развивался в организме больного в течение последних 4 лет). По одной из версий, танцор заразился этой болезнью не естественным (половым) путем, а по чистой случайности. Якобы однажды он неосмотрительно перебегал дорогу и был сбит автомобилем. В больнице ему сделали переливание крови, во время которого и была занесена зараза. По другой версии, болезнь была «заработана» во время посещения Нуриевым гомосексуальных притонов, где он часто бывал в конце 70-х.

Между тем весть о том, что он болен «чумой XX века», Нуриев воспринял спокойно, видимо, рассчитывая вылечиться с помощью своих денег. С этого момента он стал выделять на свое лечение до двух миллионов долларов в год.

Канези и его знакомый вирусолог решили лечить танцора новым лекарством, которое следовало ежедневно вводить внутривенно. Однако такого «ритма» Нуриев не выдержал: через четыре месяца он отказался от инъекций. После этого какое-то время СПИД не давал о себе знать. Но в 1988 году Нуриев вновь обратился к врачам и попросил их провести курс лечения экспериментальным препаратом азидотимидином. Однако и это лекарство не помогло.

Летом 1991 года болезнь начала прогрессировать. Весной следующего года началась ее последняя стадия. В те дни Нуриев был обеспокоен только одним: ему хотелось во что бы то ни стало осуществить постановку «Ромео и Джульетты». И судьба дала ему такой шанс. На какое-то время Нуриеву стало легче, и он поставил спектакль. Затем уехал из Франции на отдых.

3 сентября Нуриев вернулся в Париж, чтобы провести в этом городе свои последние сто дней. Ему вновь требовалось лечение в стационаре. «Теперь мне конец?» – постоянно спрашивал он своего врача. Но тот не решался говорить ему правду. 20 ноября Нуриев лег в больницу и уже ничего не мог есть. Питание ему вводили через вену. По словам Канези, который находился рядом с Нуриевым в последние мгновения его жизни, великий танцор умер тихо, без страданий. Похоронили танцора на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем.

Нусинов скончался от спазма сердца вдали от дома. Вместе со своим постоянным соавтором сценаристом Семеном Лунгиным он был на Северном флоте, где принимал участие в дальнем походе военных кораблей из Баренцева моря в Черное. На одном из этих кораблей – крейсере «Ленинград» – его и застала смерть. Реанимационная команда, приписанная к лазарету матросов, в течение нескольких часов боролась за его жизнь, но все оказалось напрасным.

Вспоминает С. Лунгин: «Они (врачи. – Ф.Р.), видимо, напрасно мучили его, мертвого. Судьба распорядилась так: дать погибнуть ему не на земле, где прошла вся его мирная жизнь, не в воздухе, где он воевал вооруженцем в полку истребителей, входившем в состав воздушных сил фронта, которыми командовал маршал авиации Судец, но почему-то на воде, на военном корабле, огромном вертолетоносце, вооруженном самой совершенной по тем временам техникой. Он погиб на море во время дальнего похода, и его проводили на вечный покой со всеми морскими почестями – вдоль всего бесконечного борта недвижимой шеренгой выстроилась казавшаяся неисчислимой команда. Вахтенные офицеры замерли у трапа, командир крейсера стоял, приложив руку к козырьку фуражки. И флаг был приспущен…

Наши чемоданы кто-то перенес на борт торпедного катерка, не ко времени весело танцующего на пенистой зыби Норвежского моря. Замотанное в тугую парусину тощее, негнущееся тело покоилось на походных носилках. Пеньковый трос был захлестнут внатяжку – пальца не подсунешь, и долгий конец его, свисавший от узла у лодыжек, требовал груза, который и должен был утащить эту уже идею человеческого тела вниз, под воду, на океанское дно, навсегда… Но груз приторочен не был – нас ждали в Москве. На взлетную полосу в Североморске уже выкатили транспортный самолет. Огромный, на совесть сколоченный из сухой лиственницы ящик ждал гроба. Все было готово к тому, чтобы завершить печальный обряд…»