Не успел он поднять глаза, как встретился взглядом с человеком на заднем сиденье – тот в упор смотрел на него. Шерман тотчас узнал это бескровное лицо с очками в прозрачной оправе и поспешно отвернулся, делая вид, будто ищет кого-то на паперти. Доктор Юджин Бэйрд принадлежал к числу тех представителей академического мира, которых чаще встретишь в официальном Вашингтоне, чем в студенческой аудитории, – именно там раза два и встречал его Шерман. Остается лишь надеяться, что он не узнал меня, подумал Шерман. Надо же быть таким неосторожным.
То обстоятельство, что Бэйрд знаком с Гамильтоном, поначалу озадачило Шермана, но он тут же вспомнил слухи, курсировавшие в свое время в Вашингтоне. Несколько лет назад в прессу просочились сведения о том, что ЦРУ тайно финансировало исследования, проводившиеся в Лондонском институте по изучению проблем свободного мира. В итоге субсидии с американской стороны были прекращены, но последняя выплаченная сумма была настолько крупной, что Институт смог продержаться, пока несколько частных компаний не взялись помогать ему. Кто-то сказал Шерману, что главным финансистом вроде бы становится теперь Алекс Гамильтон. А Бэйрд не получил желанного места в Вашингтоне и потому в лепешку разобьется, чтобы возглавить Институт, с мрачной усмешкой подумал Шерман. Он был невысокого мнения о всех этих профессорах из области текущей политики, что вечно рвутся руководить международными отношениями.
– А-а, Джин! – воскликнул Алекс Гамильтон, пока шофер открывал ему заднюю дверцу. – Я вижу, Джордж встретил вас и все в порядке. Как долетели?
– Спасибо, Алекс, прекрасно. На сей раз без опозданий.
– Ну что ж, сейчас поедем, но сначала я должен сказать два слова брату. – Он обернулся. Брук, едва скрывая нетерпение, уже стоял у него за спиной. – Послушай, я, право, очень хотел бы поболтать с тобой, но, как видишь, Джин только что прилетел из Штатов, и у нас куча дел. Лучше всего позвони моей секретарше и назначь день, когда мы сможем пообедать вместе. Просто назови ей ресторан, который ты предпочитаешь. Она сама закажет столик. Так или иначе, рад был повидать тебя. Служба, по-моему, прошла превосходно, правда? Няня была бы довольна. – И, сверкнув улыбкой, он кивнул и исчез в автомобиле.
Даже издалека Шерман заметил, как натянуто Алекс Гамильтон говорил с братом и как поспешно он удалился. И Шерман переключил внимание на Брука – понять чувства, владевшие им в ту минуту, не составило особого труда.
А Брук Гамильтон кипел от ярости, направляясь к своей машине. Уже несколько дней он пытался связаться с братом, но каждый раз секретарша, явно желая от него отвязаться, отвечала, что тот еще не вернулся из-за границы. На этот раз Брук был уверен, что их разговор наконец состоится, однако Алекс прибыл прямо к началу службы. Брук вспомнил пышный венок, к которому была приколота карточка, отпечатанная той же секретаршей. Все делалось само собой, а великий человек, не утруждая себя мелочами, лишь контролировал исполнение. И то, по поводу чего он хочет встретиться с братом, не без горечи подумал Брук, тот тоже скорей всего отнесет к мелочам жизни.
Его раздражение увеличилось, когда не удалось сразу открыть дверцу старенькой машины – он вставлял ключ бородкой наоборот, – потом двигатель отказывался заводиться из-за долгой стоянки под дождем. Наконец удалось вдохнуть в него жизнь, автомобиль тронулся, и Брук постарался утешиться мыслью, что поговорить толком о письме Эрнесто среди такого скопления народа все равно бы не удалось. Его злило, что он невольно оказался в столь сложном положении, но осознание этого обстоятельства ничего не меняло. Он нажал на газ и помчался по улице в направлении Лондона. Мысли его были всецело заняты письмом, лежавшим в боковом кармане пиджака, так что он не обратил внимания на темноволосого молодого человека, пристально следившего, как он покидал селение.
В прошлом году Брук предпринял небольшую экспедицию в Анды, и Эрнесто был одним из его главных помощников. Успех дела зависел от помощи Алекса, чьи связи с режимом генерала Иньесты, державшиеся на крупных капиталовложениях в горнодобывающую промышленность, помогли избежать обычных в этих местах проволочек. Брук никогда не любил хоть в чем-то чувствовать себя должником старшего брата, но в данном случае у него просто не было выбора; к тому же он чуть ли не впервые обратился к нему с просьбой. И вот теперь вдруг это письмо с призывом о помощи – скорее всего, написанное в тюрьме. По его воспоминаниям, Эрнесто был трудягой без особых политических симпатий, хотя вполне возможно, что он воздерживался от высказываний в присутствии иностранца, чьи связи среди сильных мира сего были хорошо известны. Именно поэтому я и получил письмо, подумал Брук. Меня, по-видимому, рассматривают как некоего deus ex machina[7], от которого только и можно ждать спасения при такой коррупции. Его бесило то, что он оказался в таком положении, даже не зная, что же произошло. А кроме того, едва ли Алекс станет вмешиваться в действия правительства, с которым у него столь выгодные деловые отношения. Отчаяние, каким был пронизан этот призыв о помощи, Брук поначалу приписал столь свойственной латиноамериканцам страсти драматизировать события, но позже понял: это не так. Он понимал, что злится на Эрнесто за письмо, и презирал себя за это. Словом, у него не оставалось другого выхода, как обратиться за помощью к Алексу, хотя бы это и не принесло никаких результатов. Тогда по крайней мере он будет знать, что сделал все, что в его силах.
А это значило, что придется снова звонить бесцеремонной секретарше, купающейся в лучах славы своего босса. Чего стоит хотя бы фраза, с которой она начинает любой разговор, подняв телефонную трубку: «Личный помощник мистера Гамильтона слушает». И потом, садясь в машину, Алекс сказал: «Просто назови ей ресторан, который ты предпочитаешь». Брук терпеть не мог рестораны с претензией на роскошь, где честолюбию его брата льстило подобострастие, с каким к нему относились метрдотели.
«Джин только что прилетел из Штатов, и у нас куча дел», – вспомнилось ему. Конечно, таким людям дорога каждая минута. Но уж никак не жизнь какого-то гида в Андах. Кстати, Юджин Бэйрд не понравился ему с первого же взгляда, не понравился его стерильный вид, его глаза без всякого выражения. Не человек – вобла сушеная. И кем надо быть, чтобы тебя звали – «Джин»? Брук был благодарен судьбе за то, что его собственное имя не допускало уменьшительных форм, столь любимых теми, кто переходит на фамильярный тон с первой встречи. Внезапно он понял, что ведет машину с непозволительной скоростью, и заставил себя расслабиться.
Андрес Дельгадо проводил глазами автомобиль Брука Гамильтона, пока тот не скрылся из виду, и облегченно вздохнул. Его обнадеживало выражение лица, но огорчило то, что братья так и не поговорили друг с другом. Все сразу прояснилось бы, получи Брук недвусмысленный отказ старшего брата, а ведь он, Дельгадо, может ждать только еще один день.
И он направился к автобусной остановке. Ему не давало покоя письмо, которое он написал. Право же, это не подлог, убеждал он себя, там все – правда. Конечно, именно так написал бы Эрнесто Картера, будь у него возможность. Андрес осторожно шагал по дороге, стараясь обходить лужи: ботинки окончательно прохудились. Они казались ему чужими – возможно, потому, что он никогда не чистил их до сегодняшнего утра. Ему не терпелось поскорее вернуться в Лондон и переодеться, скинуть костюм, снять галстук – в такой одежде он чувствовал себя неуютно. Ему даже стало казаться, что все местные жители, проходя мимо автобусной остановки, как-то странно посматривают на него.
Оставалось еще пятнадцать минут до прихода автобуса. Дверь пивной, расположенной напротив, была открыта, но он знал, что в подобных заведениях, где всегда мало посетителей, каждый незнакомец вызывает любопытство. Из-за овладевшего им напряжения умиротворенный покой, царивший в селении, казался удушающим, исполненным сытого самодовольства. Такое же чувство охватило его и в церкви, во время проповеди священника, когда тот заговорил о господней справедливости и благородстве смерти. Ему захотелось вскочить и закричать, что в его стране смерть отвратительна, но он знал, что это бессмысленно. На него посмотрят, как на умалишенного. Они все равно ничего не поймут. В конце они пели гимн «На прекрасной зеленой земле Англии» – вот все, что они хотят видеть, когда правда за пределами их страны слишком омерзительна. Разве что самолет время от времени пролетит в вышине и напомнит им, что существует другая жизнь. Но даже гул его моторов они постараются как можно скорее выбросить из памяти. Что они знают об изнуряющей жаре, о смраде в трущобах, где живут большеглазые, истощенные постоянным недоеданием дети, а по улицам расхаживают вооруженные полицейские в солнцезащитных очках и мундирах мышиного цвета, с непременной жевательной резинкой за щекой. Но главное, они и понятия не имеют о тюрьме Сан-Фернандо в Тортосе, главном городе провинции. Они, конечно, не одобрили бы такого, но ненависти у них бы это не вызвало, потому что им неведом животный страх.
