– Да…

– Пойдем поговорим.

Пошли на кухню. Молчали долго.

– Ты влюбился?

– Кажется, да.

Помолчали еще. Я знал: Лида сильнее меня, она разорвет эту тупиковую паузу.

– Тогда уходи, – сказала она, не повысив голоса, но решительно. – Не мучай себя и нас…

До утра я вертелся под одеялом один, а Лида всю ночь готовила меня в «экспедицию на съемки» (как потом она сказала дочери). В чемодане уже лежали отглаженные, с накрахмаленными воротничками рубахи, белье, недочитанный том Бальзака…

Мама плакала, Светланочка, вытаращив глазенки, робко подходила то ко мне, то к Лиде… Решиться должен был я. Понимал: не переступлю порог – загоню болезнь в хроническую. Надо излечиться от тяжкого недуга. Сейчас или никогда…

Закрывая за мной дверь, Лида сказала:

– Мы тебя подождем год… Позже не беспокой… А мы будем думать, что тебе хорошо…

К Актрисе я не поехал. Две недели жил у своего приятеля, так сказать, «госпитализировался» у него… Правда, пил много – часто голову держал под струей холодной воды… Решил не видеть ни Жену, ни Актрису. Сил смывать с себя дурь-хмурь хватило недели на три…

Спасибо приятелю: он, всегда такой говорливый, тогда молчал. Молчал даже о своих победах над слабым полом, в чем отменно преуспевал. Его вовсе не в шутку называли «бабником-террористом»… И надо же, молчал.

– Что с тобой? Не заболел ли ты? Или еще не сезон охотиться за юбкой? – спросил я как-то, пытаясь сострить.

– Главное, что ты, заблудший, кажется, выздоравливаешь: хохмить тужишься, – ответил приятель, подавая на стол нехитрую закуску – ливерную колбасу, сдобренную им самим разными специями.

И, сорвав с бутылки «бескозырку», плеснул в стакан водки.

– Будь! – сказал. Выпил и добавил: – Ключ, если что, положи под коврик.

Я даже не успел спросить, куда он на ночь глядя так торопливо ушел. Оставил меня одного – побыть наедине со своими мыслями. Как он догадался, что мне нужна еще одна капелька в «чашу терпения» моих терзаний?..

Я уже знал, что утром, пока дочь в школе, а Лида еще не ушла к себе на работу в Большой театр, поеду домой.

За окном еще не рассвело, когда я, взглянув на стакан с недопитой водкой, легко щелкнул дверью квартиры приятеля. А вот поднять руку к звонку своей квартиры оказалось намного труднее: что там за дверью? Кто откроет? Только бы не мама – слезы…

Открыла Лида. Хотел сказать «прости» и… не сказал. В сердце кольнуло: лицо Джоконды. Только бледнее и красивее… А усмешка ее, Джоконды…

– Завтракал?

Сказать «нет» не успел. Только услышал, как что-то звякнуло на кухне – похоже, упала крышка на кастрюлю. И сдавленный стон. Мамин стон… Вскоре передо мной уже стояла сковородка с яичницей – такой, какую я люблю: с луком, салом, помидорами…

С тех пор Лида ни разу не напомнила мне о той давней истории…»

Спустя примерно год после этого у Матвеевых родился второй ребенок – сын Андрей. Причем врачи настоятельно не советовали Лиде рожать из-за проблем со щитовидной железой. Но она-то видела, как мечтает о сыне ее муж. А тут еще эта история с актрисой. Короче, она решилась. И едва не поплатилась за это жизнью. Вот как об этом вспоминает Е. Матвеев:

«Это было в октябре. Я пришел домой после очередного прогона пьесы (в Малом театре Матвеев тогда репетировал в спектакле «Привидения» по Г. Ибсену. – Ф.Р.). А дома… Вижу – мама в слезах:

– Женя! У тебя родился ребенок!..

– ???

– Сын!

– Какой сын?! Ведь рано еще!

Никаких подозрительных мыслей, которые могли бы прийти в голову любому мужчине в подобной ситуации, у меня не было. Беспокоило другое – ведь только семь месяцев беременности! Или тот профессор-советчик ошибся? Что с Лидой? И какой родился ребенок?

Главврач родильного дома рассказал мне:

– Случай редчайший… Вопрос стоял так: или мать, или ребенок… Мы откровенно заявили, что нужна операция… Предложили ей посоветоваться с вами. Она ответила: «Его не беспокойте. У него сегодня сдача спектакля. А ребенок должен жить. Он очень хотел сына…» Это были ее последние слова перед операцией. Слава богу, живы оба…»

Между тем уже в 4-летнем возрасте сын Андрей едва не стал артистом – отец решил снять его в крохотном эпизодике в картине «Воскресение». Но эта задумка так и не осуществилась. Вот как об этом вспоминает отец мальчика:

«В фильме есть такая сцена: Нехлюдов приходит в тюрьму на свидание с Катюшей, и вдруг к нему подходит ребенок. Нехлюдов удивленно спрашивает у мальчика: «А ты что тут делаешь?» А тот отвечает: «Я здесь родился. Моя мама – политическая». Вот и вся сцена. Швейцер говорит мне: «Роль крошечная, искать ребенка времени нет. Может, ты своего приведешь?» Андрею тогда было около пяти лет. Тут же отрядили «Волгу» и привезли его на съемочную площадку. Швейцер приступил к репетиции и долго уговаривал сына сказать: «Моя мама – политическая». Андрей крепился-крепился, а потом выпалил: «Не скажу! Моя мама – хорошая!» На этом и кончилась его актерская биография».

К началу 60-х Матвеев стал одним из самых популярных актеров советского кино. Славу ему принесли не только роли Нехлюдова в «Воскресении» и Макара Нагульнова в «Поднятой целине», но и – особенно! – образ танкиста Федотова в фильме «Родная кровь». Любовная история, рассказанная в этом фильме (кстати, героиня Артмане по своим душевным качествам – полная копия жены Матвеева), не оставила зрителя равнодушным. Тысячи одиноких женщин, посмотрев «Родную кровь», сразу же влюбились в образ, созданный на экране. Сотни писем, которые стали приходить на имя Матвеева, говорят об этом со всей очевидностью. Вот что вспоминает об этом сам актер: «После моих спектаклей поклонницы Лиду просто отталкивали: мол, ты его еще ночью увидишь. И письма писали, и телефон обрывали, и гадости порой говорили. А уж про моих партнерш чего только не придумывали! Про Вию Артмане, Олю Остроумову, Валерию Заклунную, Людмилу Хитяеву… Когда встречаюсь с этими очаровательными женщинами, они смеются: какая я там по счету у тебя в гареме? Это не значит, что у меня к ним не было никакого душевного расположения. Было. Еще какое! Но я всегда боялся, что рассыплется моя семья. Без своей жены я или спился бы, или истаскался бы по бабам…»

В 1997 году, давая интервью одному из печатных изданий, Матвеев рассказал о своих детях следующее: «Сын Андрей и по темпераменту, и внешне ну просто до противности похож на меня. Вот смотрю сейчас свой «Дом, в котором я живу» – вылитый мой Андрей. Дети у меня абсолютно нормальные – по моим стопам никто не пошел. У сына вполне мужская профессия – он инженер-механик, золотые руки. Старший внук Алексей, ему двадцать один, бросил юридический и пошел помогать Андрею (кроме него, у Матвеева еще двое внуков: 14-летний Евгений и 5-летняя Надежда. – Ф.Р.). Светланочке одно время будущий зять внушал, что ей надо стать актрисой. Она даже поступала в Щукинское и во МХАТ – и там, и там дошла до третьего тура. Я в то время был в Риге, на декаде русской культуры. Волновался страшно, боялся: а вдруг примут?! Петр Глебов узнал про мои терзания и предложил позвонить своей приятельнице Цецилии Мансуровой, которая набирала курс в Щукинском училище. Я Пете говорю: «Ты позвони, задай вопрос, а потом дай трубку мне». Он так и сделал. Я беру трубку и слышу хриплый голос Мансуровой: «Хорошая девочка. Очень. Но, по-моему, рыба». Я тут же перезвонил домой и категорически запретил дочке идти на третий тур. Она послушалась и до сих пор мне благодарна. Сейчас работает филологом…»

После этого интервью Матвеев прожил еще шесть лет. Он умер 1 июня 2003 года.

Со своей первой женой Еленой Шевченко Машков познакомился в конце 70-х, когда учился в Новосибирском театральном училище. Он слыл тогда студенческой достопримечательностью – любимцем девушек (Владимир создал в училище квартет «Каламбур», где играл на гитаре и пел «под Боярского») и головной болью для преподавателей (многие из них называли его творчески наглым и актерски циничным). Не влюбиться в него было невозможно.