Через несколько месяцев после развода с Градовой у Миронова по-явилась новая женщина – 33-летняя актриса Центрального театра Советской Армии Лариса Голубкина. К тому времени она была уже хорошо известна широкому зрителю по своим работам как в театре, так и в кино.

Голубкина родилась в Москве, в семье военного, ее детство прошло в Лефортове, на Волочаевской улице. Отец Ларисы был человеком серьезным и категорически выступал против того, чтобы дочь шла в актрисы. Однако мама была целиком на ее стороне, что и позволило девушке перехитрить отца: она сказала ему, что поступает в МГУ на биофак, а сама подала документы в ГИТИС.

Слава пришла к ней еще в студенчестве – в 1962 году на экраны страны вышел фильм Э. Рязанова «Гусарская баллада», где Голубкина сыграла роль Шурочки Азаровой. На следующее после премьеры утро студентка ГИТИСа проснулась знаменитой. В 1964 году она окончила институт и была принята в труппу ЦТСА.

К концу 60-х Голубкина стала одной из популярнейших актрис советского кинематографа. Зрители знают ее по ролям в фильмах «Дайте жалобную книгу» (1965), «Сказка о царе Салтане» (1966), «Освобождение» (1970–1972).

Л. Голубкина рассказывает: «Говорят, что в меня тогда были влюблены многие мужчины. Боже мой, почему я этого не знала? Я же помню: когда стала артисткой, даже немногие мои поклонники сбежали тут же. Конечно, известная актриса, что же теперь, жениться на ней, что ли? Один молодой человек пришел ко мне как-то и заявил: «Я показал твои фотографии бабушке, и она сказала: только ни в коем случае не женись!» Я так расстроилась…

Я была очень инфантильной девушкой. И в профессии, кстати, тоже: первое время с партнером на съемках не могла даже целоваться. Дико стеснялась! Если мне предлагали такие роли, отказывалась. Когда в эпопее «Освобождение» должна была сниматься обнаженной, закатила истерику и – отказалась…

Попав в кино, я увлеклась свободной жизнью – ездила по миру и благодарила Бога, что все вижу, познаю, учусь. Были у меня в тот период какие-то любовные страсти, но все они быстро «уходили в песок». А когда мужчины делали мне предложение, я отказывалась, опасаясь, что брак сразу привяжет меня к дому».

И все-таки, несмотря на строгость своих взглядов, в конце 60-х Голубкина сошлась с поэтом Николаем Щербинским. 22 сентября 1973 года у них родилась дочь, которую назвали Машей. Однако спустя всего четыре месяца после ее рождения молодые супруги расстались. Как вспоминает Щербинский, по его воле: «Мне стало просто невыносимо жить в собственном доме. Ушел внезапно, совершенно не планируя уходить. Просто отправился с кейсом по делам в Госкино, но – в плохом настроении. И подумал: неужели такое ужасное настроение от того, что возвращаться надо? А может, не возвращаться? Взял и не вернулся…»

За этот внезапный разрыв Голубкина вычеркнула Щербинского из своей памяти раз и навсегда. Даже с дочерью запретила встречаться. И уже через месяц стала жить под одной крышей с Мироновым. Тот, как только узнал, что Лариса свободна, сам к ней переехал – он давно уже положил на нее глаз.

Рассказывает Л. Голубкина: «Андрей дарил мне корзины цветов еще в институте. Он делал мне предложение четыре раза на протяжении десяти лет. А я все говорила: «Нет!» Потому что не хотела замуж. Я говорила: «Зачем нам жениться? Я тебя не люблю, и ты меня не любишь». Он отвечал: «Потом полюбим. Вот поженимся и полюбим». И он добился своего… Я вышла за Андрюшу, когда мне было уже за тридцать, но теперь считаю, что это мой первый и единственный брак. Все, что происходило до этого, – несерьезно. А тень первой жены Андрея над нами никогда не витала…»

Поскольку свою кооперативную квартиру на улице Герцена Миронов оставил Градовой (его мама долго потом не могла простить этого бывшей невестке), а однокомнатная квартира Миронова в Волковом переулке была слишком мала, ему пришлось переехать к Голубкиной – в ее новую квартиру на Селезневской улице, рядом с ЦТСА. Произошло это в феврале 1974 года. Миронов приехал не с пустыми руками: привез зеленое кожаное кресло, старинную лампу и… импортный унитаз, который в те годы считался жутким дефицитом. Голубкина потом шутила, что новый муж приехал к ней со своим сортиром.

Вспоминает Л. Голубкина:

«Все Менакеры – люди с прекрасным юмором. Александр Семенович, отец Андрея, однажды мне сказал:

– Знаешь, Лариса, Андрей очень тяжелый человек. Ты с ним не справишься.

Я возразила:

– Александр Семенович, почему вы все его ругаете? Папа говорит – тяжелый, мама – тяжелый. Оставьте нас в покое. Мы сами разберемся!..

Андрей очень серьезно, даже с азартом относился к семейным традициям. Очень любил повторять:

– Сéмью надо делать, Лариса. (Причем именно так и говорил – с ударением на «е».) – Так просто ничего не бывает.

Он был прав. Я действительно поняла: если хочешь делать семью – ее надо делать. Мы делали нашу семью любовно.

В первое время он часто заводился по какому-либо поводу, и пару раз я ему сказала:

– Андрюша, я же тебя сюда не звала. Больше всего на свете я боюсь выяснения отношений. Мне это неинтересно, и никому не нужно выяснять, кто лучше, кто хуже, кто главней и кто не главней. Все распределится и разложится по своим полкам само собой…

Скандалов не было, мы практически не скандалили. Разве что иногда конфликтовали.

– Знаешь, Андрюша, – говорила я ему, – по-моему, ты меня совсем не любишь.

А он отвечал:

– А я то же самое думаю как раз про тебя. Что ты меня не любишь…

Все равно получилось, что он оказался главным в нашем доме. Ему для этого не надо было даже размахивать кулаками, топать ногами. Он бывал грозным, но чаще по пустякам. Если Андрюша брался за что-нибудь в доме, все тут же понимали: на данный момент это главное, что он вообще делает в жизни, – столько эмоций вкладывал! Злился, если страдало его самолюбие хозяина, самолюбие человека, который все умеет делать в доме лучше всех. Когда он ругался, мы с Машей смеялись. Помню, однажды мы выносили стол (маленький красивый старинный столик) из Машиной детской. Андрей не мог сообразить, как просунуть стол в дверь, разозлился из-за этого и заорал. А Маша, крошка, подошла и говорит:

– Мам, чего это с ним?

Он вдруг очень удивился и спросил:

– Что, вы меня не боитесь?

Она сказала:

– Нет, пап, не боимся!

И тут же с него все раздражение как-то разом свалилось.

– Чего же я ору тогда? Для кого?..

В доме он больше всего ненавидел беспорядок, не переносил абсолютно! Устала, нет времени, лень – все равно дом должен быть идеальным в любой момент. С первого взгляда кажется, что это трудно. На самом деле очень даже хорошо. Скажем, я уезжала на гастроли, и как я уезжала из идеально аккуратного дома, так в такой же дом и приезжала…

Другая сложность – фатальная… Я всю жизнь привыкла ложиться спать рано: была маминой дочкой, не очень любила компании. В принципе очень общительная, заводная, а вот если специально – каждый день гудеть – нет. А Андрей не мог жить без компаний. И мне нужно было преодолеть в себе желание отдыхать после спектакля или концерта. Эта сладкая для меня привычка ушла в небытие навсегда. Мне понадобилось время, чтобы совершенно перестроиться. Так он хотел… У нас дверь вообще не закрывалась. Просто не закрывалась. Мы запирали дверь на ключ, только когда сами отправлялись в гости. Первое время мы шастали по всем его друзьям. Я до этого не пила и вообще пить не умела. Если выпивала хоть немножко, у меня немедленно начиналось отравление: температура поднималась до сорока градусов. Мама все время говорила: «Андрюш, что ж такое! Вы с Ларисой куда-то сходили, и у нее опять сорок». Я лежала, страдала, плакала, а он говорил:

– Ты, Лариска, просто сумасшедшая. Пить надо уметь.

Не то чтобы он учил меня выпивать, нет! Просто были забавные походы в гости, и я постепенно привыкала к красивой жизни. А потом застолья перекочевали к нам. У нас собиралось иногда по двадцать-тридцать человек. Причем гости могли приходить и уходить круглые сутки…»