- И больше ничего?

- Больше ничего. Сказал и замолчал. Как я ни расспрашивала - ни слова в ответ. Только посмеивался нехороши так, с ухмылкой: "Много будешь знать скоро состаришься".

- Вы видели у него рукопись "Рассыпавшийся человек"? Это название вам знакомо?

- Нет. Но я сама слышала, как он отвечал на чей-то звонок: "Рукопись у меня, не волнуйся". Я спросила его: "Какая рукопись?" Ответил: "Да это мы так один финт называем... на бильярде".

Поверила. Он ведь и бильярдистом был, тоже все на деньги, и тоже мало везло...

- А его первая жена, Ирина Аксельрод, никогда не звонила ему?

- Да нет... Зачем он был ей нужен? Ни денег, ни спокойствия... А у нее, говорят, любовник молодой... Ну как? Я вам хоть что-то полезное рассказала?

- Конечно! Спасибо! Очень признательна!

- Не знаю, как вы, но я думаю одно: эта Люба его погубила, её ревность. Женская ревность беспощадна. Может, сама... Может, кого-то подослала, когда поняла, что он ушел. Но, может, какой-нибудь беспредельщик вмешался, в неё влюбленный... Но вся, вся беда, поверьте мне, от нее. И если я ещё что-нибудь узнаю... а я займусь... вам сразу позвоню.

С тем и расстались. Но, как оказалось, совсем ненадолго. Утром следующего дня Вика звонит мне и требует:

- Надо встретиться. Не телефонный разговор.

Едва я села в её машину, заговорила, словно впопыхах, очень непохоже на себя:

- Сходила к его дому, ну где Анатолий жил, поговорила с соседями, с бабушками на скамейке, с мальчишками. Один из них отозвал меня в сторону, за помойку и сказал, что мать ему не велела рот открывать, когда он хотел, когда участковый ходил, спрашивал, но дядя Толя ему часто жвачку давал и шоколадки, он и в тот день дал, когда шел с чемоданом через двор.

- Я тогда попросился ему чемодан донести, - добавил мальчишка. - И я понес. До самого шоссе нес. Там его машина ждала. А может, не ждала, а так стояла. Дяде Толе надо было в аэропорт. Он и сел в нее. Я запомнил - серая такая, "вольвешник"...

Я спросила его:

- А кто внутри сидел?

- Да парень какой-то.

- Какой?

- Обыкновенный. Они отъехали, а я начало номера запомнил - 55. Только вы, тетенька, про меня нигде не рассказывайте. Мать всего боится. Она говорит, что сейчас не знаешь, кто тебя придет и прибьет. Парень мне не очень понравился, что в машине. Он на меня даже не посмотрел.

... Наша машина шла в тесном ряду по Садово-Кудринской. Мы опять ехали с Викой Тарасовой словно бы в никуда.

- Вика, вы сделали огромное дело, - сказала я. - Вы даже сами не представляете себе...

- Я только и делаю, что огромные дела, - печально улыбнулась она. - Я вон собираюсь свой бутик открывать. Договорилась с американцами. Великая и железная женщина, как на себя посмотрю! После вас, конечно, Таня. Я ведь понимаю, в какое пекло вы сунулись... Дай-то вам Бог удачи! Куда вас довезти? Убедительно прошу - чем дальше, тем лучше. Такое у меня настроение...

- В Перебелкино если? Не слишком...

- В самый раз!

Но до хором Ирины Георгиевны мы, конечно, не доехали. Из благоразумия я попросила Вику остановиться при въезде в поселок, а дальше пошла пешком.

И, как окажется очень скоро, - очень, очень правильно сделала. Начать с того, что значительно расширила свои познания об окружающей действительности. Хотя, вроде, куда уж...

Но лишние полчаса, которые имелись у меня в запасе, позволили мне добраться до перебелкинского пруда и пожалеть, что нет у меня купальника. Впрочем, долго страдать мне по этому поводу не пришлось. Я вдруг обнаружила, как Золушка в диком лесу, некое впечатляющее строение, почти замок, во всяком случае барскую усадьбу с иголочки, где господский домина по одну сторону, а тот, что для челяди, - по другую, но не так чтоб уж очень далеко. И весь этот, так сказать, ансамбль прочно огорожен высокой, тоже породистой, кирпичной стеной.

Постояла я, поглядела, порадовалась, конечно, в соответствии с рекомендациями журнала "Бедность - порок": "Ну надо же, какие сообразительные да удачливые люди произрастают на нашей скудной российской ниве! Надо же так все провернуть-вывернуть в считанные годы, чтобы выскочить в ротшильды-рокфеллеры!"

И, конечно, облила грязью весь прочий, бездарный, бестолковый российский люд: "А вы жить не умеете! Вам же "новые русские" показывают яркий пример, как надо! А вы? Эх, вы!"

Отметила: часть перебелкинского пруда примыкающая к этой усадьбе, весьма упорядочена, бережок чист, охорошен... И никто здесь не плавает. Плавают дальше, где сода словно бы мутноватей и покачиваются на ней всякие обломки...

Но долго завидовать чужому лучезарному, неоспоримому счастью мне не было дано. Внезапно со стороны пруда раздался мужской приветливый голос:

- Здравствуйте, Татьяна! Я сейчас приплыву к вам!

Загорелое тело словно ракета вбуравилось в воду и мощными бросками полусогнутых рук погнало самое себя к тому месту, где стояла я.

Конечно, это был привратник-поэт Андрей Мартынов. Он вышел из воды, встряхнулся, разбросав вокруг радужные брызги, весело, но тихо спросил:

- Любуетесь? Шибает в нос чужое богатство? Офигенная постройка!

- Да уж...

- К нам, конечно?

- Да.

- Я сейчас! - парень стремительно, в считанные секунды, надел на себя светлые брюки, а сандалеты взял в руки и пошел босой чуть впереди меня. Но не бездельничая, а продолжая полушепотом просвещать недотепистую журналистку:

- Певец Орзон тут отныне поселился! Где деньжищи такие взял? Кое-кто думает, что песни о Родине помогли сбить капиталец. Дураки, ексель-моксель! От дураков и все российские беды. Умные люди знают, чем промышляет этот шансонье, сорри, сорри, миль пардон, как говорится. И я знаю. Но не скажу. Но написать напишу. Собираю материал. Назову книженцию "В Перебелкине все спокойненько..."

Горящий взгляд, стрелы бровей, впалые щеки и насмешливый дальнейший отрывистый пересказ собственных мыслей, конечно же, с правдоискательским запалом:

- Справедливости нет и никогда не было! Самые клыкастые всегда впереди с черной икрой в пасти! Номенклатура всегда у руля! Ну которых по-другому можно назвать "командой" или "шайкой". Вон у Бальзака этот самый Растиньяк как лез наверх! И Жорж Дюруа у Мопассана. Вон, я читал, что и первый муж Светланы Сталиной женился на ней, чтоб не выпасть "из обоймы". Его звали Григорий Морозов. Он потом, в сорок пять, пробовал жениться на дочери Громыко... А сейчас что делается? Тут один писатель, русофил такой бородатый, изо всех сил старался выдать свою дочку за иностранца. На всякие собрания-совещания водил с собой. На курорты заграничные ездил, показывал ее... Не сорвалось! Живет за немцем! И другой так же действовал. И тоже удачно - в Италию сплавил! А тут они насчет любви и преданности Отечеству! Во брехуны! Но они все у меня в блокнотике, все в книжку лягут... Чтоб мои пацаны, кого Чечня от жизни отломила, чтоб они про меня сказали: "Молодец, Андрей! Так их, сволочей! Пусть люди знают, что почем!" И я не отступлюсь. Зарез. Все. Гиря до полу дошла.

Его оголенный, мускулистый торс впечатлял, ничего не скажешь. И бьющий через край темперамент тоже чего-то стоил... Осуждать Ирину за то, что вот она, не истоптав и пары сапог после смерти своего престарелого мужа?.. Да можно ли?

Только вот если... если она и этот неистовый правдолюбец, все-таки как-то во имя своей страсти... избавились от Михайлова... Тогда этот трибун с огненным взором и пылкими речами во славу Правды-Истины неплохо будет смотреться в зале суда...

У меня, когда Андрей распахнул передо мной калитку, даже такая мысль промелькнула: "Ты, правдолюбец, как поступишь со своей любовницей? Выдашь её или всю вину возьмешь на себя?"

Хороший, ароматный чай пили мы с Ириной. И немного мартини. В честь того, что именно в этот день они с Владимиром Сергеевичем познакомились теперь уж пять лет назад.

- Как быстро летит время! - посетовала она.