-- Григорий! Я плачу о грехах людских; иди странствуй, очищай людей от грехов их и снимай с них страсти.

Отец исходил почти всю Россию.

Ковыль-Бобыль передает это так: "В девятисотых годах он прибыл в Казань. Здесь он, как человек опытный уже в духовной жизни, вошел в общение с местным духовенством и в особенности с неким архимандритом Хрисанфом, постником, молитвенником, мистиком, впоследствии епископом. Любитель божьих людей, Хри-санф уделил Григорию чрезвычайное внимание. Передал ему многое из своего духовного опыта, как равно и сам дивился духовным способностям своего ученика, его необычайной склонности к восприятию самых трудных достижений и духовной зрячести.

С письмами, полными похвал ему, он направляет его в Петроград к гремевшему уже тогда в столичном обществе славою аскета и глубокого мистика архим. Феофану, инспектору здешней Духовной академии, пользовавшемуся к тому же необычайным авторитетом в "высшем свете".

Следуя этим путем, отец "добрался до царей".

Глава 5 НОВЫЙ СОДОМ

Петербургские непотребства -- Мнимые пророки -- -- Последние времена

Петербургские непотребства

Санкт-Петербургу тогда только перевалило за две сотни лет. Город был основан 16 мая 1703 года, и о строительстве его возвестил залп из множества артиллерийских орудий, расставленных по берегам Невы. Для начала работ потребовалось около двадцати тысяч человек. Петру Великому суждено было сделать этот город памятником Богу и самому себе.

Тридцать один болотистый остров предстояло соединить мостами, возвести чудно изукрашенные великолепные дворцы и правительственные здания, разбить парки и бульвары. И сделать все это на европейскую ногу.

Только Петр, с его самолюбием, мог задумать подобное. Ему не давали покоя красоты Стокгольма, виденные в пору ученичества.

В который уже раз Россия отспоривала у мира то, что, как ей казалось, вернее, как она знала, по праву принадлежало ей.

Рим ("Москва -- Третий Рим, а Четвертому не бывать!") -- отспорила.

И Венецию -- отспорила. (Первая Венеция -- итальянская, вторая -Стокгольм, называемый в допетровские времена Северной Венецией, третья -- и есть Петербург). Кроме Петра вряд ли кто решится на такое дело.

Царь Петр строил город Святого Петра. Но, видно, не хватило праведников, и город не устоял.

Как, впрочем, и сама Россия. Представлявшаяся глыбой, она расползлась по ниточкам за несколько дней.

"Дурак спорить горазд", -- говорил отец. Правда. За Рим спорили, за Венецию спорили... Да как... А Россию проспорили ни за что.

После моего отъезда из России прошло уже достаточно времени. В моем положении не странно, что за эти годы я узнала о русской жизни гораздо больше, чем знала, живя в Петербурге. В первые годы особенно, и понятно почему, разговоры среди эмигрантов велись исключительно о прошлом в России. Кто что сказал, кто чего не сказал, кто как поступил, кто как не поступил. Чем заслужили мы и Россия то, что с нами и с ней произошло.

К началу века Петербург впору было называть не Новой Венецией, а Новым Содомом.

Хлыстовские радения могли показаться шалостями в сравнении с тем, чем наполняли свой досуг (то есть дни напролет) столичные искатели удовольствий.

Несметные толпы веселых девиц ночами прогуливались по Невскому проспекту.

Полиция сбивалась с ног, следя за порядком в бесчисленных домах терпимости. Девушек для них привозили из Азии, Южной Америки и Африки, в том числе десятилетних, спрос на которых был весьма велик.

Зрители Порная покраснели бы, покажи им зрелища, которыми наслаждались завсегдатаи аристократических закрытых клубов.

Пределом могли служить лишь границы воображения.

Одним из самых популярных представлений подобного рода были сценки, изображающие совращения. От совращения малолетних до скотоложества.

Интересно заметить при этом, что члены столичных клубов никогда бы не признались в том, что стали развратниками. Происходящему они придавали роль какой-то эстетической игры. Явно полагая (когда дело касалось их самих), что наблюдать -- не значит участвовать.

Публика, и дамы в том числе, еще вчера приходившая в негодование от откровений Мопассана, с патологической жадностью набрасывалась на литературу

самого низкого сорта, не гнушавшуюся передачей грязнейших деталей.

Более того, в этом даже стали находить шик, уверяя, что просто необходимо открывать все низкие стороны человеческого существования.

Большие города всегда были средоточием порока, но никогда раньше порок так усердно не окружали флером респектабельности. Никогда пороком так не гордились.

Кокаинисты-декаденты задавали тон. И их принимали в аристократических домах.

Самым невинным из времяпрепровождений, пользовавшихся тогда огромным успехом у праздной публики, было "столоверчение". Приглашение на спиритические сеансы считалось хорошим тоном. Почти во всех модных салонах столицы собирались те, кто желал испытать судьбу.

Даже видные материалисты (ученые) не были чужды этому занятию. Химик Менделеев, чья слава тогда находилась в зените, давал пример. Он написал целый труд, который так и назывался -- "О столоверчении".

Надо заметить, что светские люди из тех, кто принимал участие в этом предосудительном, с точки зрения церкви, занятии, не переставали полагать себя истинными христианами и не усматривали никакого греха в призывании духов. Не укоряю их нисколько, а только говорю, что собственная нетвердость в вере всегда кажется простительной или даже не заслуживающей внимания.

В обществе широко распространилось учение Елены Петровны Блаватской, основательницы теософии. Одни только и говорили о карме, реинкарнации, об Учителях. Другие посещали лекции мистиков... Третьи искали смысла жизни в дыхательной гимнастике и медитации по методу йогов.

Мнимые пророки

О тех же самых днях обер-прокурор Синода князь Жевахов писал, что "с духовной стороны столица была и лучше, и чище провинции. Религиозная атмосфера столицы резко отличалась от провинциальной. Жизнь

столицы представляла исключительно благодарную почву для духовных посевов. Петербургская аристократия не только чутко отзывалась на религиозные вопросы, но искренно и глубоко искала в разных местах удовлетворения своих духовных запросов. Салоны столичной знати точно соревновались между собою в учреждении всевозможных обществ и содружеств, преследовавших высокие религиозные цели. Во главе каждого из этих обществ стояли представители высшего столичного общества, объединявшие вокруг себя лучших людей столицы. В притонах нищеты, среди чернорабочих Петербургской гавани, в подвалах и трущобах, в тюрьмах и больницах, всегда, и я это подчеркиваю не как случайное явление, можно было встретить представителей столичной знати, с Евангелием в руках и всякого рода приношениями... Нужно ли говорить о том, что при этих условиях ни одно явление церковной жизни не проходило мимо без того, чтобы не найти своей оценки и отражения в этих салонах! Излишне добавлять и то, что такое отражение было часто уродливым и свидетельствовало об изумительном незнакомстве столичного общества с церковной областью и о религиозном невежестве.