В саду, тяжелые, как ртуть, осыпались яблоки, падали в размокшую землю, золотыми елочными шарами светились на голых ветках, с черноты которых, как вспугнутые зверьки, с шорохом разбегались листья. Над домом, над садом плыло в тучном небе вечное яблоко полной луны; серой патиной на жесть холодающих крыш ложилось время. Оно сбегалось в"здесь" и "сейчас" холодной дребеденью капель, дребезжаньем водостоков, мокрым яблоневым листом, налипшим на оконное стекло. Одинадцать веков сумасшедшего времени, застывшего в глазах женщины яблоками и лунами. Раздробленного грохотом копыт в ледяные осколки. Не умеющего лгать.

... - Другие дети ведут себя, как дети, увлекаются машинами, футболистами, на худой конец, носятся с деревянными мечами. Но у вас-то мечи не деревянные! А вдруг я однажды узнаю, что он убит?!

- Нет, - сказала Карна.

- Ладно, - Дмитрий стиснул зубы. - Только все равно... это не для детей.

- Для людей.

- Он ребенок!

- Я знаю. Только судьба не смотрит, когда выбирает, ребенок или большой.

- Знаешь, - сказал Дмитрий раздраженно, - это вы там в своем глухом средневоковье рассуждайте о судьбе. А Славку оставьте. Ему в школе учиться. И все.

... Меч захлебнулся палой иглицей. Ты брела, как старуха, едва передвигая ноги, отбитое нутро болело. Ты не знала, решишься ли на следующий шаг. Седой закат туманом заволакивал глаза, сек лицо пыльной моросью. Иногда ты перегибалась пополам, заходясь кашлем, и стирала с губ кровь небрежно сорванным комком травы. Ты шла. Грязь расползалась под ногами. Дорога натужно взбиралась на холм, под черные шаты сосен.

Карна поднесла руку к горлу.

- Может... быть. Только когда к Полоцку подошло войско Владимира, у нас тоже не спрашивали, хотим мы этого или нет.

- Здесь не война!

Она отшатнулась. Закрыла руками лицо. Дмитрию сделалось неуютно. Хорошо, ладно, кричать не стоило. Но при чем тут Славка? Почему он?

- Славку оставьте. Оставьте, ясно?

Он встряхнул Карну за плечи. Почувствовал щекой и шеей ее мокрую щеку.

- О господи! Да что с тобой? Не смей, слышишь? Не умирай!

- Я не умру. Я не человек. Навь.

...Било. Растресканный воздух. И мальчик в твоем сне. Иногда впереди, иногда - догоняя, дрожа под осенним дождем в легкой рубашке и куцых гаштях, поджимающий и трущий одну о другую ноги. И однажды, когда ты не смогла идти и упала на колени, бросившийся к тебе с криком:

- Карна!

Это имя некому уже было знать. Тебя охватила мгновенная ярость и стаяла, уходя слезами.

Белые волосы мальчика темнели от дождя. И, кажется, он тоже плакал.

"Не плачьте обо мне..."

Карна медленно, не открывая глаз, качнула головой. Слезы просочились сквозь ресницы. Это было глупо, неправильно. Мертвые не плачут. Да что же это делается? Он - ее - целует?

Глава 9.

Славка проснулся от шороха. Громко цокали ходики, на раскладушке возился и постанывал Димка. Славка на цыпочках пробрался к двери в свою комнату. Дверь была приоткрыта, на пол перед нею ложился смутный свет. Карна стояла посреди комнаты, закалывая плащ на плече, почти готовая в дорогу. Под ногой у Славки скрипнула половица, и женщина вскинула голову.

- Славушка? Помоги мне.

Он почувствовал под пальцами ледяные кольца кольчуги и едва не отдернул руки, а ткань плаща была шершавая, теплая, и застежка у запоны очень тугая. А запона красивая - на овальной пластинке летящий олень. Славка бережно коснулся выпуклого рисунка. Олень казался живым.

- Все, - вздохнул Славка. - Ты уходишь?

- Пора.

- Но ведь нельзя же!

Карна взъерошила волосы у него на макушке.

В прихожей Славка быстро накинул на плечи куртку, сунул ноги в сапоги.

- Я провожу, до калитки, - буркнул он.

Ночь обожгла холодом, мокрые черные ветки глухо стучали на ветру, по небу неслись рваные тучи, тьма то внезапно густела, то рассеивалась блеклым светом луны и качающегося на столбе у ворот фонаря. Славка едва не потерял сапоги, бредя по вязкой грязи дорожки, и только у калитки поднял глаза.Всадники стояли слитно, темнее, чем ночь. Чалый Карны приветствовал ее радостным ржанием. Прежде, чем сесть в седло, она обернулась. Славка вцепился в протянутую руку пальцы были горячие и сухие. А край кольчужного рукава обжег стылым холодом. Славке сделалось страшно за Карну, хотелось упросить, чтобы она не ехала, но слова отчего-то застряли в горле, и он выдавил только:

- Ты вернись. Обе-щаешь?

- Обещаю.

Назавтра, возвращаясь из школы, он увидел, что трава у забора и дорожка истоптаны копытами, а на плоском столбике калитки лежит что-то блестящее. Это была запона с оленем. Славка задохнулся слезами. Он сжал запону в кулаке, исколов ладонь, размахнулся выбросить - и раздумал. Поплелся в дом.

- Оладыч! - оживленно приветствовал брат, высовывая голову из кухни. Обед счас будет.

- Не хочу.

Славка мрачно бросил под вешалку сумку, стащил куртку и ботинки.

- Двойку огреб?

- Отстань.

Он почувствовал, что сейчас расплачется всерьез. Кинулся к себе в комнату и замер на пороге.

Карна сидела в кресле, положив на колени толстую книгу, и сосредоточенно шевелила губами. На изумленное восклицание Славки она ответила:

- Читать по-вашему пробую, отроче. Трудно.

Славка, удивляясь безмерно, спросил, что она читает, а узнав, что "Слово о полку Игореве...", с тоской вздохнул.

- Я начинал. Только скучно.

Карна погладила книгу ладонью, откинулась на спинку кресла и начала мерным речитативом:

- Не лЕпо ны бяшетъ, братие,

начяти старыми словесы

трудных повЕстий о плъку ИгоревЕ,

Игоря Святославлича?..

Старый язык, казавшийся непонятным и смешным, вдруг зазвучал отчаянно и тревожно. В нем, как на Славкиных рисунках, летели всадники, пузырилась кровь на траве, лисы лаяли на красные щиты и раскидывала вещие синие крылья дева Обида.

... чръна земля подъ копыты костьми была посЕяна,

а кровию польяна:

тугою взыдоша по Руской земли.

Славка видел поле с росными травами и багровый солнечный свет, и два войска сходились по черной траве.

НЕмизЕ кръвави брезЕ

не бологомъ бяхутъ посЕяны

посЕяны костьми рускихъ сыновъ.

Карна едва дотянула строчку, тяжело закашлялась.

- Не надо! Не надо больше!

Точно возвращаясь из неведомых далей, она открыла глаза.

- Опять напугала тебя, Славушка? Прости.

Он принялся болтать про всякую чепуху - про школу, про мышь, которую грозились подсунуть вредной математичке, про то, как Никодимовна окаменела над следами копыт... А сердце отбивало шальную дробь. Поз-дно...

Тут на пороге появился Дмитрий.

- Здрасьте вам! Лихослав, ты что это творишь?

- А что? - растерялся Славка.

- Обормот.

Димка решительно вынул из его рук стакан молока и кусок батона, обильно политый медом. Причем изрядно отпитый и надкусанный.

- Если у тебя совести нет, - сообщил братец ядовито, - то давай, лопай дальше.

Славка покраснел. И вперед Димки вылетел из комнаты.

Старательно прикрыв кухонную дверь, они слегка пошипели друг на друга в воспитательных целях.

- Мое дело, конечно, сторона, - сообщил Дмитрий наконец. - Только знаешь, братец, если она по ночам будет летать невесть где и возвращаться насквозь мокрая, то проживет у нас до морковкина заговенья. Если от воспаления легких не помрет.

Славка только головой мотнул. Во-первых, унего молоко убегало. А во-вторых, знал он, что Димочка врет. То есть заливает. То есть лапшу на уши вешает. Славка его с рождения знал со всеми его закидонами. И без разницы было, что Дмитрий стоял спиной, упираясь лбом в стекло. Потому что даже эта спина светила и сияла. И Славка понимал, что Димка Карне рад. Очень.

В кухне повисло молчание.

- Да, кстати, - сказал Дмитрий не своим голосом, - я тут горчичники достал. Через ту Томочку, м-м...

Славка сел на табурет. Очевидно, предстоял очередной сеанс войны с Димкиными воздыхательницами. На тему: "Нет, одобрить такие уши определенно невозможно!"