Теперь в комнате оказалась некая Жанина, которая, вся красная от смущения, сидела на самом краешке кресла. Фи-Фи метнул в ее сторону быстрый взгляд и, хотя душа его не лежала сейчас к таким вещам, все же подумал, что Жанина очень миленький автоматик и он не прочь поднять ее юбчонку, чтобы завести механизм.

– Господин Петраччи, – заявил Лебрен, – Натали отказалась от заказа. Компания «Миб» хочет, чтобы все их витрины были украшены автоматами, на которых стояла бы подпись Натали Петраччи. А Натали послала их подальше. Директор «Миба» мой личный друг, вот он и попросил меня походатайствовать за него…

Натали отложила перо, разогнула спину и несколько раз подряд провела гребешком по волосам.

– Я уже вам сказала, Лебрен, сейчас у меня медовый месяц с «Игроком в шахматы». Я делаю иллюстрированную серию. Вы посмотрите только, сколько книг… А когда я подумаю, что сам автомат тут же рядом… Мысль о нем не покидает меня ни днем, ни ночью. Возможно, сейчас сюда заглянет Клод, он великий скульптор, но кушать ему хочется, как и прочим смертным. Он вам сделает в тысячу раз лучше, чем я.

– Хозяин «Миба» требует автоматов, подписанных «Натали Петраччи», плевать ему на всех великих скульпторов мира. Заметьте, Натали, я занят пересадкой костных тканей и, если меня будут отвлекать посторонними вещами, брошу все к чертовой матери… Ой, что я такое говорю! Натали, он жаждет вашей подписи!

– Тогда пусть ждет своей очереди. Сейчас я увлекаюсь «Игроком». Уже уходите, Фи-Фи?

– Да… Ты мне позвонишь, Луиджи?

Фи-Фи вышел в длинный коридор Дракулы. У каждого из этих людей своя страсть… и пересадки костной ткани, и изобретения, и исследования… «Ай-да Драку-ла!» – машинально прочел он на грязной стене, освещенной розоватым светом электрической лампочки. Он ускорил шаги. «Дракула – бабник». Фи-Фи спешил: ему хотелось напиться.

Итак, в доме № 3 по улице П. были большие квартиры для жильцов «свободных профессий» – ковры на лестницах, лифт, на каждой лестничной площадке только одна дверь, да еще двойная, черный ход; а тот же самый дом со стороны улицы Р. имел всего один-единственный вход, помещавшийся между магазином Луиджи Петраччи и красильней. Деревянная лестница, никаких ковров, три двери на каждой площадке и самые разномастные жильцы. Квартира семейства Луазель была точно такая же, как и все прочие: перегородок много, места мало. Семья состояла из госпожи Луазель, матери, ее сына Рене, его жены Денизы (супруги работали на радио) и их четырех детей, в порядке появления на сцену: Оливье, Миньоны (Маргарита), Кристо (Кристоф) и Малыша (Поль-Луи-Амеде – в честь покойного дедушки). «Давно пора, – говаривал Рене Луазель, – давно пора повесить на дверях дощечку с надписью „укомплектовано и никаких прибавлений“.

С тех пор как Малыш стал ходить без посторонней помощи, самые упоительные часы он проводил на улице вместе со своими сверстниками; ребята облюбовали для игр двор, примыкавший к мастерской Петраччи, откуда их никто не гнал. Малыш первый из Луазелей проник в лавку Луиджи, а потом увязался за Мишеттой и попал к Натали. Кристо пришел за ним и остался посмотреть, как Натали рисует… Было это год назад, и с тех пор Кристоф стал одним из самых усердных посетителей квартиры в нижнем этаже. Кристо был вдвое старше Малыша – пять и десять лет – и поэтому уже не гонял с ребятами, ходил в городскую школу на углу улицы Р., в ту самую, где когда-то учился Луиджи, – все четверги и воскресенья, каждую свободную минуту проводил у Натали. Он ей не мешал, интересовался всем, чем интересовалась она, наблюдал, как она набрасывает эскизы для иллюстрированных серий, читал вместе с ней исторические книги, смотрел картинки.

Ныне все их помыслы занимал «Игрок в шахматы». Тот самый «Игрок», о котором говорилось во всех этих книгах, где были помещены его изображения, и который, грязный, облезлый, сидел у Луиджи в подвале. С тех пор как Натали начала изучать материалы, связанные с «Игроком», чтобы изобразить в рисунках его историю, Кристо ходил смотреть на него каждый божий день. Он и сейчас пришел на него посмотреть, но дверь в подвал оказалась запертой. Луиджи куда-то ушел и унес с собой ключ.

Пристроившись у стола, Кристо, прихлебывая шоколад, разглядывал рисунки Натали и молчал. Натали, занятая рисованием, вдруг заметила, что он молчит.

– Что ты сегодня такой мрачный, Кристо?

– Нервничаю, – пояснил Кристо, – у нас в доме целая драма. Ненавижу, когда ругаются. Просто сил никаких нет.

Кристо разглядывал «рисунок № 3», изображавший внутренность ящика, за которым сидел «Шахматист».

– Не люблю, когда орут… – продолжал он. – Миньона сцепилась с бабусей. Мама заступилась за Миньону, Оливье – за бабушку. А тут еще явился папа… Сначала он захохотал и крикнул: «Всех в кутузку!», но никто не смеялся, тогда он решил их рассудить. Ха-ха! Ему же и попало! Зачем он только лезет в их дела, я вот никогда не лезу. Не люблю я, когда ему попадает.

У Кристо от носа к подбородку шли две тоненькие морщинки. Веки были коричневые, будто сквозь их прозрачную пленку просвечивал темно-каштановый зрачок, нежная кожа голубоватого оттенка, словно парижское снятое молоко. Посадка головы и шея были как у лошади, закусившей удила, подбородок квадратный – настоящий шахматный конь. Под рубашкой ходили острые лопатки, коленки, икры, все было такое худенькое, такое тоненькое – сплошные кости, маленькие руки тоже казались бескровными. Натали покачала головой.

– А ты витамины не забываешь принимать? Ну, молодец… Надо тебе на каникулы уехать.

Она снова взялась за рисунок. Но через минуту спохватилась и уточнила:

– Но, насколько я могу судить по твоим рассказам, Миньона не поругалась с бабусей, а обругала бабусю.

– Верно. Ты знаешь, бабуся не хочет, чтобы она ходила наверх к этим Менарам. – Кристо показал пальцем на потолок. – С этого-то и началось. Миньона все равно пошла, а бабуся начала плакать и сказала, что она принесет нам сверху ребеночка! А, оказывается, Миньона еще не ушла, она все слышала, открыла дверь и как закричит, что, если на то пошло, она сделает все, чтобы принести нам ребеночка. А отца у него не будет, потому что плевать ей на отца, ей главное, чтобы ребенок был только ее.

Натали захлопнула книгу, которую листала, рассеянно вслушиваясь в слова Кристо.

– Тут пришла мама и как начнет кричать: «Несчастная девочка! А любовь? Значит, тебе все равно, есть любовь или нет?» Знаешь ведь какая мама. Потом явился папа и сразу осадил Миньону. «А кто, интересно, будет кормить твоего младенца?» А Миньона как ему отрежет: «Ты, – говорит, – ты сам будешь его кормить, пока я не кончу учебу, а зато когда ты будешь старый, больной, я тебя буду кормить. Неужели же, – говорит, – ты хочешь лишить меня счастья иметь ребенка из-за каких-то паршивых денег, из-за нескольких тысяч франков?»

Кристо поднялся со стула и конец истории досказал стоя.

– Ты очень хорошо рассказал.

Кристо снова сел, допил шоколад, отнес чашку на овальный столик, смел с большого стола крошки.

– Здесь теперь чисто, дай мне Эдгара По… – Натали положила перед ним томик. – Расскажи мне все с самого начала, ну расскажи, Натали!… Ты ведь все до конца прочла. Что ты будешь делать?

– Пока я еще обдумываю… Помолчи.

Кристо замолчал. Он тоже думал об этом турке, который сидит в подвале Луиджи, прислонившись спиной к стене. Задвинут он в самый темный угол, перед ним ящик, а на ящике нарисована шахматная доска. Он куда больше Кристо… Грязный, пыльный, а на голове тюрбан… И вот внезапно этот турок, этот безликий персонаж, входит в жизнь, обрастает историей, становится чуть ли не самым главным, занимает собой весь стол Натали, заполняет все, кичится своей тайной… Наталп рассказывала Кристо о том, как отец Луиджи купил турка на аукционе.

– Натали, а что такое аукцион?

– Опять ты за свое, я тебе уже объясняла…

– Ладно, ладно… Ну а потом?

– Потом у Луиджи не было ни гроша и он решил продать турка в «Музей искусств и ремесел». Если бы это оказался настоящий «Игрок в шахматы», за него дали бы кучу денег. По так как всем известно, что Луиджи может смастерить любой автомат, его могли заподозрить, что турок не настоящий, а Луиджи не переносит, когда его подозревают.