- Кирилл Юрьевич, я ошибаюсь или нет: когда актер, самое зависимое существо, становится начальником, чиновником, как вы, - это приятно, это греет душу после стольких лет зависимости?

- Да что в ней приятного, в должности? Вся моя общественная карьера строилась без моего участия.

- Позвольте вам не поверить.

- Клянусь тебе! Мне звонят: "Будем вас двигать в депутаты". Бац - выбрали. Потом умер замечательный артист Толубеев, и меня выбрали председателем питерского ВТО. Образовался Союз театральных деятелей СССР - меня избрали президентом.

- То есть, вы лежите, курите, а вам сообщают, что вы уже... депутат.

- Депутатство - это вообще выдуманный буферный институт между народом и властью. Причем этот буфер ничего не может сделать. Я принимаю жалобы от людей, иду к начальству, и меня посылают. Если мне что-то и удавалось, так только в силу известности. Я был счастлив, когда меня люди приглашали на новоселье и в честь меня называли сына. А потом у меня - армейская закваска, я старался делать все как можно лучше.

- А вы пользовались ленинским обаянием?

- Это интересно: я чувствовал, что свет ленинской роли на чиновников действует, просители ко мне апеллировали: "Вы же для них Владимир Ильич". А однажды я ехал на дачу, зашел в сельпо, а там какая-то бабулька как завопит: "Ленин, Ленин!" - и пулей вылетела.

- Это замечательно, что как депутат вы помогли многим людям улучшить жилусловия. Но лично мне хотелось бы понять, как чувствуют себя демократы-депутаты того исторического съезда Верховного Совета, когда при их молчаливом участии захлопали и унизили Сахарова? Не сочтите это претензией моего поколения к вашему, но все же...

- ...

- ???

- ...Тогда зал был разделен на две части - одна захлопывала, другая демократически настроенные люди.. Все правильно. За такие моменты приходится раскаиваться всю жизнь. Я тоже считаю, что когда была устроена обструкция Андрею Дмитриевичу, то какую-то акцию мы должны были сделать... Но.. Стыдно... До сих пор.

А потом, я ведь все понимаю, общественная лабуда мешает моей актерской профессии, и кое-кто из моих коллег считали и, наверное, до сих пор считают, что я всего добился, потому что коммунист, депутат. А с другой стороны, когда после смерти Товстоногова все мои товарищи тайным голосованием выбрали меня худруком, это что-то значит.

Да не люблю я эти интервью. Человек начинает выдумывать чего-то, врать. Вот я тебе наврал.

- ???

- Помнишь, спрашивала, когда страшно? И я сказал - стукнули по башке. Да не страшно было. Больно. А испытывал страх, когда мой сын в критическом возрасте лет четырнадцати-пятнадцати, в два часа ночи возвращался домой. Я вообще безумно всегда боюсь за своих детей. Животный страх испытываю, хотя никогда не показываю.

- А при столь трепетных отцовских чувствах вы могли бы на себя взять материнские обязанности?

- Да нормально это - бояться за своих детей. И потом, я же Дева, хотя грудью не кормил, обеды не готовил.

- Последняя роль в кино - авторитет криминального мира Барон. Как вы, народный артист, экс-депутат и экс-председатель Театрального общества, докатились до такой роли?

- Я начал катиться с самого начала. Одна из первых ролей в кино - это вор в законе Ленька Лапин по кличке Лапа в картине "Верьте мне, люди". И там, кстати, мне на лице сделали шрам. Когда режиссер Владимир Бортко начал снимать "Бандитский Петербург", он вспомнил моего героя и предложил сделать такой же шрам.

А кроме того, я этого Барона, между прочим, знал.

- ???

- Я вспомнил, что как-то лет пятнадцать-семнадцать назад шел в театр вдоль Лебяжьей канавки. Вдруг ко мне подошел человек интеллигентного вида, с женой: "Кирилл Юрьевич, мы вас прекрасно знаем. Мы ваши поклонники. Вы случайно не интересуетесь стариной?" - "Интересуюсь", - отвечаю я. И он протягивает мне карточку, на которой написано: "Юрий Михайлович такой-то, главный эксперт по антиквариату". Где эксперт? У кого эксперт? Но я запомнил и визитку, и этого человека - худощавый, сутуловатый, с очень умным лицом и хорошей речью. В сериале он так и остался Юрием Михайловичем по кличке Барон. Хотя на самом деле у него кличка была Горбатый.

- Какое знание криминального мира, однако...

- Зря иронизируешь. В этом народе много интересных личностей встречается. Особенно раньше. Сейчас - так, мелочь с кулаками и цепями. Я серьезно изучал этих людей. И мне еще на первой картине помогал уголовный розыск Ленинграда.

- Но ваша последняя театральная роль - господин Маттиас Клаузен семидесяти лет в "Перед заходом солнца"... Я хочу спросить, основываясь на чем, можно сыграть последнюю любовь очень старого человека?

- Ты спрашиваешь, возможно ли влюбиться? Абсолютно возможно. Дело все в том, что душа остается молодой. Это дряхлеет тело, оболочка изнашивается, как автомобиль. И его надо выбрасывать на свалку. Ну и потом я же актер, и у меня есть возможность пофантазировать на тему любви.

- Актеры - народ суеверный. Вы не боялись браться за роль, которую, по театральным преданиям, относят к разряду лебединой песни, то есть последней?

- Я знаю, что многие артисты отказываются от ролей, которые заканчиваются смертью. Но у меня, понимаешь ли, чуть ли не половина таких в репертуаре. И что мне делать? Хотя... в гробу лежать не люблю. Вот в "Бандитском Петербурге" я должен был полежать в нем, но наотрез отказался.

Лебединая песня... Да тут какая бы роль ни была - она лебединая. Лучше уж такой лебедь, чем какая-нибудь чахлая синица. Знаешь, что меня больше пугало и останавливало? Что эту роль до меня играли глыбы - Астангов, Царев, Симонов. Говорят, Сушкевич в этой роли был гениальным. Все это знаковые фигуры. А я?..

Ну потом пришел к тому, что совсем необязательно быть героической фигурой. Надо идти от себя и думать: "Да, Клаузен был невысокого роста, худощавый". Да и потом старик, я имею в виду драматурга Гауптмана, оказался мудрым. Какие бы просчеты он ни допустил в пьесе, он рассказал о человеке, который прощается с веком, недоволен им.

- Кирилл Юрьевич, если зачеркнуть всю жизнь и с начала начать, то вы...

- Да не знаю я. Может, я вообще артистом не был бы. Я свою жизнь начинал с других мечтаний. Я, например, люблю копаться в старых бумажках. Но не просто бумажках, а написанных аккуратным, каллиграфическим почерком. Может быть, я был бы хорошим архивариусом. Хотя нет, у меня нет системы. И несмотря на то что время от времени я расчищаю квартиру от завалов, у меня такой бардак.

Я люблю старые книги. У меня, например, есть прижизненное издание "Ревизора", и мне его приятнее читать, чем книжку из серии "Школьная библиотека". А может быть, знаешь, я стал бы администратором или функционером в футболе. Вот я прихожу на стадион, как на праздник, и на великих футболистов смотрю, как на богов. А если бы я был функционером, я бы носил за ними майки. И был бы при своем любимом футболе.

Но сложилось как сложилось. Это жизнь.

- Ваша дочь Маша - актриса БДТ. Когда вам приходится распределять роли и очередь доходит до нее...

- Она никаких привилегий не получает. Протекционизма у нас в семье быть не может. После института Маша работала не в БДТ, а в ТЮЗе. И в наш театр пригласил ее не я, а наш режиссер, для постановки "Трех сестер".

Вообще я не терплю интриг, сплетен.

- И не участвуете в них? Как с такими качествами можно быть руководителем театра?

- Наверное, это трудно. Наверное, я плохой худрук. Я в послед-нюю очередь узнаю о романах в театре, меня легко можно провести.

- Но как в таком случае вы строите взаимоотношения с примадоннами, поступки которых - вне всякой логики и законов? Выходит, что вы в театре белая ворона, как парторг, попавший сюда по разнарядке?

- Я бы с парторгом не сравнивал себя. Они, раньше направляемые партией в театр, ничего в нем не смыслили. А я все знаю. Мое нежелание жить по законам закулисья, но знание этих законов - вот что дает мне силу общаться с примадоннами и женского, и мужского пола.