Пусть в день минувший, где земля в огне горит, Вот эта песня через время долетит...
Подавив вздох, старый Петухов покачивает лохматой головой. "И никаких "как бы",- хмурится он, следя за движением магнитофонной пленки,- именно туда, в сорок первый..."
Тогда солдат за миг до смерти, может быть, Узнать успеет, что он вечно будет жить...
"Понятно,- шепчет Почтмейстер.- За миг, значит, до смерти? Что ж..." А тысячеустый хор между тем звучит над неоглядным Певческим полем, достигая небес и - удивительно! - каждый из многих тысяч голосов, сливаясь, тем не менее явственно различим. Вот детский, чуть картавый голосок, вот надтреснутый, старческий, вот исполненный резковатой мужественности басок молодого человека...
Зажегся вновь былой огонь в твоей крови. Солдат, ты слышишь? Встань! Встань и живи!..
...Давно на экране, обгоняя друг друга, мчатся по шоссе велосипедисты. А Почтмейстер, забыв обо всем, невидяще уставился в замерший магнитофон. "Хорошая песня. Но не просто ли это слова? Забывают иные о подвиге солдатском..." Почтмейстер потер ладонью левую сторону груди. Спохватился вдруг, захлопотал, снова к металлическому цилиндру потянулся. Ну-ка... Но его отвлекли. Залился нетерпеливым звоном колокольчик на входной двери. Старик ищет шлепанцы, спешит открыть. Это посыльный с Главпочтамта, робот, похожий на стиральную машину. - Извините, Почтмейстер,- звучит из динамика.- Не знаем, как быть. Необычный случай. К нам поступила телеграмма. - Так! Так! Так! - Гавриил Васильевич водит носом по приклеенным к бланку бумажным полоскам с японскими иероглифами. Адресовано в 1945 год: "Дорогая Агати умоляю немедленно уезжай вместе дочуркой из города не ближе ста километров предупреди смертельной опасности всех жителей Хиросимы молю богиню солнца Аматерасу чтобы телеграмма успела вовремя любящий тебя муж". - Неужели успеете? - взволнованно мигает разноцветными лампочками добросердечный робот.- Хиросима... Ведь это так давно! - Надо успеть,- говорит Почтмейстер. Пугая велосипедным звонком встречных собак, укатил на своих колесиках робот. Почтмейстер, возвращается к столу, снова принимается за работу, но не тут-то было. На этот раз его отвлек севший на подоконник почтовый голубь. В клюве у него пергамент, перевязанный ленточкой. Так, так! Из двенадцатого века. А, знакомый почерк! Это Тристан. "...Я на коленях буду молить благородного короля Корнуолла, а ты припади к стопам правительства своей земли, чтобы они разрешили нам воссоединиться вопреки препонам времени. Не жить мне без тебя на этом свете, любимая. Вновь и вновь перечитываю твои письма, всматриваюсь в твое прекрасное лицо. Какой великий живописец изобразил тебя столь искусно, хоть воспользовался одной лишь серой краской! Любуюсь тобой и чувствую, мы рождены друг для друга. Завтра я буду драться в твою честь на турнире с рыцарем Эдмондом Этербери. Фехтовальщик он отважный, но в исходе поединка не сомневаюсь, любовь делает меня вдесятеро сильнее..." Но вот настала очередь странного металлического цилиндра. Что-то выгравировано на его округлом боку: "Послание потомкам от коллектива швейной фабрики имени "Восьмого марта". Вскрыть и прочесть через сто лет". "Ясно,- добродушно улыбается Почтмейстер,- рапортуют потомкам о перевыполнении плана пошива женских брюк..." Он не стал вскрывать цилиндр, дабы удостовериться в своем предположении. Таких посланий только за минувшую неделю он передал в Будущее целых четыре. Гидромонтажники рапортовали будущим поколениям о завершении строительства плотины. И одновременно извинялись за то, что испортили реку. Столяры деревообрабатывающего комбината отчитывались о новых образцах мебели, освоенных за рекордно короткий срок. "Приложим все старания, дорогие потомки,- писали они,- чтобы отечественная стенка отвечала высоким мировым стандартам. Книжная полочка застеклена с целью выявления декоративного фактора художественной литературы..." М-да!.. Не менее торжественным слогом щегольнули и строители нового жилого дома. В день сдачи объекта они обратились с коллективным письмом к жильцам, которые здесь будут когда-то жить, и от всей души пожелали им уюта, света и тепла. Почтмейстер вернулся к письму с силуэтом дилижанса. "В прошлое". Он быстро пробегает взглядом по строчкам: "...Отвратительный воздух... Химические концерны... Смог... Постоянная головная боль... Нельзя ли отдохнуть месяц, другой в вашем благословенном восемнадцатом веке?" Почтмейстер взглядывает на подпись. "Увы, миссис Саймон,- бормочет он,послать в прошлое письмецо - это еще куда ни шло, но проехаться туда, увы... Потерпите, миссис. Лет эдак через двести, не больше, такое станет возможным. Суходол на правильном пути, начало новой теории будет положено, не сомневайтесь!.. А пока - путешествовать во времени дано только мне. Но я не отдыхать отправлюсь, мне необходимо доставить ваше послание". Следующее письмо... Еще одно... "Здравствуй, бабушка Таня! К тебе обращается твой внук Алик Лагода. Не удивляйся этому письму. Когда ты вырастешь большая и выйдешь на пенсию, у твоего сына Пети тоже будет сын это я. И ты мне однажды расскажешь, что сидела в Татьянин день на подоконнике, смотрела на улицу, где прохаживался городовой с настоящей саблей, и что у тебя было грустное настроение, потому что никто в этот день не пожелал тебе успехов в работе и в личной жизни. И я решил тебе написать. Поздравляю тебя, бабуля! Живи долго-долго, доживи, пожалуйста, до конца века и расскажи мне, получила ли ты мое письмо. С пионерским приветом Алик Лагода, ученик 4-го класса "В", 132-й средней школы". Почтмейстер растроган: "Ах, эти пионеры!" Ну, вот и конец. Последнее письмо оказалось ответом из Будущего на недавнее послание строителей. Быстро отреагировали! То хмурясь, то улыбаясь, Почтмейстер перечитывает его дважды. Вот так история! Что ж, доставлю, пусть ознакомятся. Но будет ли польза? Объект сдан. С глаз долой - из сердца вон. Как же быть?"
Обе стопки писем разобраны, к конвертам пришпилены одинаковые бумажки с точным обозначением века, года, дня, чтобы не терять потом дорогого времени. И так уж за полдень перевалило. Почтмейстер наскоро стряпает себе обед: молоко с овсяными хлопьями, бутерброд с сыром, огурец. Подкрепившись, раскладывает по разным отделениям сумки письма и бережно достает из ящика управляющие Временем часы. Они смонтированы в старинном серебряном корпусе "Павла Буре". С чего начать? С Хиросимы! На удивительных часах имеется множество всевозможных стрелок. Гавриил Васильевич умело переводит их, нажимает кнопку - и тут же оказывается в Японии 1945 года. Прямо перед ним узкий палисадник, цветы, кривая невысокая вишенка, усыпанная созревшими, будто лакированными, ягодами. Бутылочка сладкой воды привязана к ветке, кружатся, гудят пчелы. В глубине палисадника крохотный домик со стенами из промасленной бумаги. Молодая женщина в деревянных сандалиях и пестром кимоно вышла из домика, кланяется. Почтмейстер поклонился в ответ. Женщина снова поклонилась. Тогда и он повторил свой поклон. Она подошла ближе. Сузив глаза, вежливо улыбаясь, Почтмейстер протянул телеграмму. Она ахнула, отшатнулась. - Не пугайтесь, уважаемая госпожа, ничего страшного! Прочтите и распишитесь в получении. Вот здесь. - Господин Куроцу уже два месяца не писал, я подумала, что он... Хвала богине солнца, мой муж жив,- улыбнулась она, прочитав текст.- Но зачем он пугает нас? Да и как я могу уехать за сто километров,- оглянулась женщина на дом,- маленькая Исикари больна, у нее жар. Я четыре дня не выходила на работу, уважаемый господин хозяин шелковой фабрики очень рассержен. Меня уволили, хотя он наш родственник. Хороша бы я была, приди к нему с этой телеграммой. Он засадил бы меня за решетку. Разве я могу уехать, господин? Посудите сами, у меня осталось всего семь иен. Но ничего, родной дом,кивает она на стены из промасленной бумаги,- лучшая крепость. Главное, чтобы господин Куроцу остался жив и здоров. Почтмейстер только вручает письма. И телеграммы. Он не в состоянии помочь господину Куроцу, выжившему в огне войны, дожившему до старости и пославшему в Прошлое эту отчаянную телеграмму. "Я только Почтмейстер,думает он,- обеспечил своевременную доставку, а большего сделать не могу... Не взыщите. Если бы это было возможно... Для себя, например, я меньшего хочу. Всего лишь написать жене, что Гоша... Поскольку похоронки так и не было, может быть, он жив? Хорошо бы и самому Гоше написать, узнать, где он, как. Но нельзя, не имею права..." Поклонившись еще раз в ответ на бесчисленные поклоны госпожи Куроцу, Почтмейстер уходит. Он бредет мимо бумажных домиков-шкатулок - как недолго, но как ярко будут они пылать! Поглядывает на небо, со страхом ждет... Снежные вершины конусных гор, медленным хороводом плывущие вокруг города, тают в бледно-голубом воздухе, вотвот растворятся в нем. "А ведь мог же я написать Тамаре или Гоше раньше, при Фуке, мог же...- казнится Гавриил Васильевич.- Если бы верил... если способен был бы поверить в Почтмейстера. Все это сказочки, думал, миф. Выжившим из ума опасался себе показаться, пустым мечтателем. Значит, мало любил Гошу и Тамару, если свои собственные сомнения поставил выше их счастья. Ничем, ничем нельзя пренебрегать, если желаешь послужить другому, ни самым малым деяниям, даже улыбкой, кивком, ни самой немыслимой фантазией. А вдруг сказка эта поможет? - У старика защемило сердце, остановившись, он потер привычно ладонью грудь под пиджаком.- И надо же, чтобы именно мне, Фоме неверующему, доверили должность Почтмейстера. Вот как наказала меня судьба..." Вздыхая, он переводит стрелку на часах, нажимает кнопку. И оказывается в 1914 году, в большом купеческом городе на берегу Волги. На окраине серый, с узкими окошками дом, где помещается приют. А вот и Таня. Бледная, худая. Сидит на подоконнике, невидящим взглядом уставилась в глухую кирпичную стену напротив. Медленно развешивают на веревках белье несколько девочек с одинаково заплетенными косицами, в одинаковых серых платьях и неуклюжих, тяжелых башмаках. - Эй, старик! - Почтмейстер оглядывается. Его манит к себе городовой.Кто таков? - Дочка,- торопливо окликает Гавриил Васильевич одну из сирот. - Таню Лагоду знаешь? Нет? Ах, да, это она по мужу Лагода. Видишь вон ту девочку, на подоконнике? На, передай ей письмецо. От ее внука...- Почтмейстеру следовало тут же перевести стрелки и нажать кнопку, но он растерялся, забыл вдруг все инструкции, тяжело дыша, держась за сердце, бежит по вымощенной булыжником улице вниз, к реке. Сзади свистки, топот сапог. - Эй, образина! Стой, говорят!.. В ужасе чувствует Почтмейстер на своем затылке сивушное хриплое дыхание. Но тут вспоминает о волшебных часах... "Уфффф!.." - держась за сердце, несколько минут стоит с закрытыми глазами. Отдышался чуть, осмотрелся... Англия, восемнадцатый век! Сухопарая дама с выпирающими лопатками, напоминающими маленькие крылья, поливая из лейки розовый куст, обращается к лениво помогающему ей джентльмену с квадратными очками на длинном носу. Почтмейстер ищет в сумке адресованное "крылатой" даме письмо, прислушивается. - Было бы наивно, Джеймс, пытаться в наше время уловить нежный аромат роз. Хвала богу, что мы еще можем любоваться ими. С тех пор, как в Англии появились паровозы, а по Темзе, изрыгая тучи дыма, движутся паровые корветы, воздух у нас оставляет желать лучшего. Мало этих смрадных чудовищ, так янки наводнили мир еще автомобилями! Запах керосина и нежный аромат роз никогда не уживутся вместе, Джеймс! По улице в этот момент, грохоча и стреляя выхлопами сизого дыма, катит автомобиль. Он похож на дилижанс, силуэт которого украшает найденный Почтмейстером конверт. Но только на дилижанс без лошадей. - Я убеждена, Джеймс,- продолжает дама,- в будущем люди откажутся от услуг техники, они поймут, я верю в это, что чистый воздух - это здоровье. О, как бы я хотела перебраться в будущее!..
