Когда Демехина спросили, как он оценивает свой подвиг, он сказал: "Говорят, что я совершил подвиг. По-моему, я только выполнил солдатский долг..." В Великую Отечественную Войну подобных героических эпизодов было немало. Летчики помнили заповедь Суворова: "Сам погибай, а товарища выручай". А еще по этому поводу есть хорошие стихи Твардовского:
У летчиков наших такая порука,
Такое заветное правило есть.
Врага уничтожить большая заслуга.
Но друга спасти - это высшая честь.
Вряд ли что еще можно к этому добавить...
В конце октября 1943 года успешное выступление войск Брянского фронта завершилось у реки Сож. В том же месяце Ставка преобразовала управление Брянского фронта в управление Прибалтийского фронта и переместила его на новое оперативное направление. Туда же были отправлены некоторые части и соединения расформированного фронта, а в их числе и наш 3-й штурмовой авиакорпус. Его расположили в полосе между войсками 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов, и штурмовики корпуса сначала действовали в интересах обоих фронтов, а вскоре корпус полностью передислоцировался на 1-й Прибалтийский фронт.
Перелет был сложный. Мы заняли полевые аэродромы вокруг Торопца и Старой Торопы. Затем передвинулись в район, который у местных жителей называется Жижицкие озера. Летали и наносили удары в районе западнее Великих Лук, станции Новосокольники, Невель.
Однажды нам со штурманом Корпуса Осиповым поручили отвести на У-2 важные документы командиру 307-й штурмовой дивизии полковнику Кожемякину. Мы прибыли на площадку эскадрильи связи корпуса. Техник доложил о готовности самолета. А было раннее-раннее утро. Темно. Но время, как говорится не терпит проволочек. Поэтому я вырулил и взлетел.
На высоте 30-40 метров мотор начал чихать и давать перебои в работе. Меры, принятые мной не дали результата: мотор терял мощность, самолет - скорость. А кругом лес. Взглядом я поймал большое светлое пятно в том лесу и нацелился на него для посадки.
Снижаясь, убедился, что это полянка, но вдруг вспомнил, что через нее идет дорога с кюветами и телефонными столбами... Не помню уж, как и что я тогда сделал. Но вот самолет остановился, мы с Осиповым вышли из самолета, и тут нас охватила оторопь. Оказалось, что поднырнули на штурмовике под провода на столбах, колеса коснулись земли прямо за кюветом, а костыль задел край дороги. Да, еще. Остановились в трех-пяти метрах от вековых деревьев. Слава богу, ни на переживания, ни на анализ происшедшего времени у нас тогда не было. Бегом возвратились в эскадрилью. Коротко рассказали, что и где произошло, взяли другой самолет и доставили пакет командиру дивизии.
Вечером я докладывал командиру об утреннем происшествии. Горлаченко мне говорит:
- Взлететь оттуда, куда ты сел, Иван, невозможно. Пришлось разобрать самолет и перевезти его по частям.
Присутствующий по этом инспектор технике пилотирования корпуса Знатнов заметил:
- Да, Пстыго всю аэродинамику опрокинул. Сел там, где теоретически сесть невозможно!..
Однако переговорили - и за дело. Долго рассуждать по таким случаям в войну не приходилось. Каждый день приносил что-то новое. Боевое напряжение не давало рефлексировать да углубляться в психологию поступков и действий. Но случалось иной раз и призадумываться серьезно.
В конце ноября меня вызвал генерал Горлаченко. Гляжу, в кабинете вместе с ним сидят начальник штаба полковник П.Г. Питерских и начальник политотдела М.А. Моченков. Представляюсь, как положено, и перебираю в уме6 не сделал ли чего предосудительного в последнее время. Но, замечаю, глядят на меня доброжелательно, а командир корпуса обращается уважительно и почти неофициально:
- Иван Иванович, командир 893-го полка уходит. Командование корпуса предлагает вам занять его место. Как?..
Такого оборота я, право не ожидал. Начальником воздушно-стрелковой службы дивизии и помощником командира корпуса этой службы я был, с задачами и обязанностями вроде бы справлялся, но полк...
Горлаченко тогда и спрашивает с улыбкой:
- Что, напугался?
А я это слово органически не переношу. И во мне мгновенно вспыхнул протест, прежде всего против самого этого слова.
- Нет, - ответил комкору. - Я не напугался.
- Ну вот и хорошо, - заключил Горлаченко. - Завтра убыть в полк и вступить в командование. Признаться я всегда смущался новых назначений, повышений в должностях. В 1940 году еще совсем молодым летчиком был назначен командиром звена, после гибели комэска Янченко стал командиром эскадрильи. Груз ответственности рос, но с делом я как-то, очевидно, справлялся. И вот назначение на пост командира полка. Здесь многое смущало. И прежде всего возраст. Мне 25 лет, а ведь в полку было немало людей значительно старше меня. Смущало и большое полковое хозяйство. Но служба военная, говорят, тем и хороша: что приказано - исполняй.
На следующий день на своем самолете я вылетел в полк. Командир дивизии полковник Кожемякин, прибыл на наш аэродром, видимо, для сокращения процедуры представления, и в своем коротком выступлении сообщил будущим сослуживцам о том, о чем обычно сообщают в подобных случаях.
- Полку предстоит напряженная боевая работа, - закончил он свою речь, и я спросил у комдива разрешения сегодня же повести группу на задание.
В тот день, помню, мне удалось сделать два боевых вылета.
Мы нанесли противнику эффективные удары без потерь своих самолетов, и только вечером я познакомился со штабом и руководящим составом 893-го полка.
И понеслись дни за днями. Забот было немало: люди, полеты, техника, хозяйство, аэродром, погода, боеприпасы.
Устанавливаем такой порядок. Боевые задачи, которые предстоит решать завтра, основательно прорабатываем заранее, вечером. Подбираем группы, назначаем ведущих. Думаем о средствах поражения, то есть какие бомбы брать, а эрэсы и пушки всегда с нами. Разрабатываем маршрут, обговариваем высоту полета, боевой порядок на маршруте и при атаке целей. Возможная встреча с истребителями врага, противозенитный маневр и борьба с зенитками противника все входит в круг вопросов на вечерних посиделках. И только решив эти вопросы, расходимся отдыхать.
Как-то в довольно позднее время заглянул ко мне замполит полка майор А.М. Лагутин и обрадовал:
- Иван Иванович, люди вам верят. С настроением летают. Сам слыхал, мол, с этим командиром до Берлина дойдем.
- А что, - говорю, - разве мы остановимся на полпути? До Берлина, непременно до Берлина!
В дальнейшем взаимопонимание между мной, моими заместителями и личным составом хуже не стали. Особенно доверительные отношения складывались с летчиками - эти сразу меня поняли.
Полагаю, одним из совершенно необходимых качеств командира является требовательность. Требовательность, прежде всего, к себе. Командир должен в совершенстве знать свое дело, отлично летать, быть рачительным хозяином. Не хвастаться успехами, не унывать при неудачах. "Делай как я!" - лучший девиз командира, но право на этот девиз надо заслужить.
Верно говорил Суворов: "Прежде чем повелевать, научись повиноваться!" Строгость должна быть справедливой. Строгость за дело и для дела. Ни при каких обстоятельствах командир не может быть капризным, несправедливым. Конечно строгий спрос мало кому нравится, но ведь на мягкости да на жалости военную службу не построишь, успеха в бою не добьешься.
Не раз потом слышал, что, мол, Пстыго строгий командир. Мне трудно судить об этом, но я никогда ни себе, ни подчиненным не позволял не выполнять распоряжение, требование, не говоря уж речи о приказе. Словом, в полку кое-кому не понравилась моя требовательность и строгость. Но со временем всю встало на свои военные места. И скептики, и ворчуны, и маловеры сдались. Я оставался сторонником простого правила: каждый должен делать свое дело, и делать его наилучшим образом. Народная мудрость по этому поводу гласит: " Если дело заслуживает того, что бы его делать, то оно прежде всего заслуживает, чтобы делать его хорошо".
