До сих пор стоят у меня перед глазами молоденькие девичьи лица - чуть растерянные и одновременно любопытствующие. Прошло четыре десятка лет - сейчас многие из наших боевых спутниц давно уже стали бабушками и, наверно, предпочитают рассказывать внукам добрые сказки вместо тяжелых военных историй. А в те фронтовые годы они сами, вчерашние девчонки, оказались в суровой круговерти войны, которая отнимала у них и счастье, и радость семейного очага, а порой и жизнь.

Первыми к нам приехали Римма Викторова и Люда Захарова - вместо тех двух сержантов-парашютоукладчиков. А еще через месяц - целое отделение: Шура Паршина, Люба Вербицкая, Марта Безрукова, Полина Гуркина, Аня Колядина, Леля Бутенко, Аня Горшкова, Оксана Дерюгина. А вскоре стали прибывать девчата из других мест, и отделение превратилось во взвод - более 30 девушек пополнили полк. Чего только не доводилось им делать: перетаскивать тяжелые ящики со снарядами, подвешивать к самолетам эрэсы, бомбы, чистить пушки и пулеметы, нередко по ночам нести караул. Спать, как и всем, приходилось по 3 - 4 часа. Тяжело было девчатам входить в наш фронтовой ритм, но они тем не менее быстро освоились, повеселели - молодость брала свое.

И летчики уже не посмеивались над ними, напротив - подтянулись, стали аккуратнее: в одежде, в поведении, в речи. А девчата, почувствовав, что они нужны, полезны, начали держаться увереннее, навели порядок и чистоту, даже попытались создать какое-то подобие домашнего уюта в землянках и помещениях, где располагался личный состав. Единственно, к чему так и не смогли привыкнуть наши юные помощницы, это к безжалостной смерти, которая выбивала из наших рядов то одного, то другого летчика. Да и невозможно к этому привыкнуть, только мужские слезы реже на виду, чем женские...

А между тем события на фронте разворачивались быстро и не в нашу пользу. Некоторые части Южного фронта оказались отрезанными противником от основных сил. Враг вновь имел превосходство в наземных войсках и в авиации. Снова наступила пора изнурительных воздушных боев, когда приходилось поднимать боевые машины в небо по нескольку раз в день.

18 и 19 июня летчики полка беспрерывно штурмовали вражеские автоколонны, которые нескончаемым потоком продвигались от Славянска к Изюму и к исходу второго дня достигли его южной окраины. Фронт на этом участке был прорван. Меньше чем через неделю немецкие войска форсировали Северский Донец и захватили Купянск. Наиболее ожесточенные бои развернулись под Лисичанском. Наш аэродром подскока - Варваровка - находился в 15 километрах от города, и в эту горячую пору летчикам полка практически пришлось забыть, что такое сон и отдых. Они прикрывали наземные войска от ударов вражеской авиации, сопровождали самолеты на штурмовку войск противника, сами наносили штурмовые удары по наступающему врагу, вели воздушную разведку.

Самолетов в полку не хватало - в двух эскадрильях едва набирали десяток машин. На выполнение боевых заданий поднимали в небо всего по 4 - 5 истребителей, в то время как немецкие группы насчитывали по 12, 24, а то и 30 машин. Разумеется, такая расстановка сил вела к неизбежным потерям. В эти дни в неравном бою погиб замечательный летчик, симпатичный, сдержанный, скромный человек, старший лейтенант Михаил Гончаров.

Его бесстрашие и летное мастерство были проверены не раз с первых боев в начале войны. Однажды, вылетев на разведку, Гончаров подвергся обстрелу зенитной артиллерии неприятеля. Снаряд пробил крыло самолета, резко ухудшив устойчивость машины, она стала терять управление. Летчику, однако, удалось дотянуть до нашей территории. Он нашел какую-то площадку, повел самолет на посадку, но в этот момент управление окончательно отказало и машина сорвалась в штопор. Летчик чудом остался жив, получив серьезные ранения от удара о землю, попал в госпиталь, но все-таки сумел через несколько месяцев вернуться в родной полк.

...В тот роковой летний день 1942 года чуда не повторилось.

Наш полк получил задание - произвести воздушную разведку в районе переправы противника на Северском Донце. Командир 1-й эскадрильи капитан Середа взял с собой троих испытанных летчиков - Василия Князева, Алексея Постнова и Михаила Гончарова. Подойдя к реке западнее Изюма, они встретили девятку "мессершмиттов". Середа развернул свою машину, дав соответствующий знак ведомым. А тут с другой стороны - еще девять "мессеров". Итак, восемнадцать против четырех. Фашисты остервенело бросились в атаку и в первом же заходе подожгли самолет Гончарова. Объятый пламенем, он рухнул на землю.

Наши летчики остались втроем. Теперь враг имел шестикратное превосходство. Но не дрогнула группа Середы. Закрутив вираж над лесной поляной, ребята пытались выиграть время. Одному из фашистов все же удалось поймать в прицел самолет ведущего; снаряд угодил в мотор И-16, и Середе ничего не оставалось делать, как приземляться прямо на лес.

Мужественно отбивались Постнов и Князев от вражеских атак 18 немецких "мессершмиттов", постепенно оттягивая бой к своей территории. Бой в это время проходил над площадью города Изюма, в центре которой стояла церковь. Вокруг нее-то и начали кружить два наших истребителя - "мессеры" были вынуждены уйти ни с чем. Постнов и Князев на последних литрах горючего привели свои машины в Варваровку. На следующий день появился и Середа - пришел пешком, весь в синяках и ссадинах.

- Товарищ командир, - доложил он Маркелову, - при вынужденной посадке на деревья пришлось пожертвовать машиной - развалилась на куски. А вот старшего лейтенанта Гончарова...

- Знаю, Петр, - сумрачно прервал его Маркелов. - Жалко Михаила - слов нет, как жалко. Но такова война: погибшим - наша добрая память, живущим - снова в бой...

Действительно, передышек между боями почти не было. Линия фронта приблизилась к аэродрому в Варваровке почти вплотную - на 10 километров. Чтобы не демаскировать аэродром, наши летчики поднимали машины прямо с мест стоянок, не выруливая на летное поле. Мы принимали и другие меры предосторожности: в совершенстве овладели сооружением земляных укреплений для самолетов капониров, соблюдали строжайшую дисциплину при передвижении в районе аэродрома личного состава и автотранспорта. Все это имело важное значение: налеты наших истребителей на различные объекты врага отличались стремительностью и неожиданностью, что, как правило, и приносило удачу при выполнении заданий.

Вспоминается один из последних боевых вылетов нашего "донбасского этапа". Полк получил задачу - уничтожить большую неприятельскую автоколонну с горючим, направляющуюся к линии фронта. Командир полка это задание приказал выполнить 2-й эскадрилье, и капитан В. Максименко поднялся с группой на цель. Линия фронта - рядом, поэтому летчики решили применить челночный способ штурмовки: слетали на колонну раз - вывели из строя несколько автоцистерн, не дав опомниться вражеским зениткам, вернулись, а через некоторое время снова в атаку.

В первом вылете после одного захода Максименко заметил, что по стенкам кабины его самолета поползли масляные потеки. "Пробили масляный бак", - понял Василий Иванович. Вернувшись на аэродром, он спешно подозвал техника машины Б. Г. Кузнецова-Щербина.

- На ремонт нужно часа два-три, не меньше, - заключил техник.

- Да что ты, братец! Мне надо вернуться к колонне, и немедленно. Что хочешь делай, а я должен вылететь вместе со всеми.

Борис вздохнул, развел руками и начал прикидывать. Выход был единственный - поставить какую-нибудь временную заплату. Так он и сделал: заклеил бак толстым слоем пластыря, залил его с избытком маслом и пожелал командиру счастливого полета. Максименко снова повел летчиков на автоколонну. Но масло, конечно, просачивалось через пластырь, каплями разлетаясь по кабине, обжигало кожу - в нескольких местах на ногах летчика вздулись волдыри. Максименко, стиснув от боли зубы, продолжал полет. Больше того, он нашел в себе силы и в третий раз возглавить штурмовку врага. В четвертый раз техник самолета попросил командира не вылетать, но тот упрямо стоял на своем. Тогда Кузнецов-Щербин заставил Максименко натянуть рукавами на ноги кожаное пальто-реглан, чтобы защититься от новых ожогов. В таком положении Максименко совершил четвертый и пятый вылеты, пока задание не было выполнено до конца. Только после этого он разрешил технику снять с самолета пробитый масляный бак и заняться ремонтом, а сам отправился в полковой лазарет.