«Академик из Сибири на восток и пойдет. – Сокол спрыгнул на пути у правого тоннеля к «Чеховской». – Самая длинная, не выходящая на поверхность линия – желтая. По кольцу он не пойдет – по сиреневой короче. Но если даже и по кольцу, перехвачу на «Марксистской». – Он обошел встретившийся через сто метров поезд, продвигаясь почти на ощупь. Как там? «Найти черную кошку в темной комнате…»

– Давай сыграем, – вывел его из задумчивого состояния голос, обладатель которого размахивал перед носом Сокола шахматной доской, громыхая ею как погремушкой.

– На кону вечный бой… Бесцветная мгла знает все ходы… поторопись и ты, не успеешь…

Попятившись от завывающего «шахматиста», Сокол достал нож.

– Не стоит, он безобидный, – на пальцы, сжимающие рукоятку, легла ладонь. – Спецназ?

– Бывший, – он, отметив за спиной «любопытного филантропа» еще двоих, убрал правой рукой свой «НРС-8» в ножны, одновременно засовывая левой под подкладку только что свинченный глушитель от «беретты».

– Бывшей спецуры не бывает, – филантроп хлопнул его по плечу. – На «Полянку» идешь?

– А что?

– Осторожный! Мы там все договорились встретиться, если ЭТО, – филантроп вздохнул, – произойдет. Ты не знал?

– Сами мы не местные, – попытался отшутиться Сокол.

– Откуда?

– Из Питера. – Он освежил в памяти свою «легенду».

– Пойдешь с нами, – то ли приказал, то ли спросил филантроп.

Сокол задумался. С одной стороны, рушились его оперативные планы, с другой – где гарантия, что академик пошел к «Новогиреево»? А пребывание среди спецназовцев давало необходимую мобильность, прикрытие и легальное ношение оружия. Хотя оружие, как он подозревал, скоро легально носить будут все.

– Пошли.

Андрей открыл глаза. Тихо и темно. Он щелкнул зажигалкой, осветив ею гермодверь.

– Надо же, – дуя на обожженные пальцы левой руки, правой он нажал какой-то выключатель, замеченный им справа от двери. Аварийная лампочка освещала только пятачок между двумя агрегатами. Со всех сторон, куда не проникали ее лучи, будто беря его в клещи, медленно надвигалась тьма. Андрей почувствовал себя одиноким и беззащитным. Толща земли над головой, казалось, вот-вот раздавит его. Быть может, он – единственный, кому удалось выжить… Пока.

В углу что-то промелькнуло.

– А-а-а, – не выдержав напряжения, Андрей швырнул в ту сторону попавшийся под руку камень и в отчаянии рванул гермодверь за ручку. Ее ржавая туша неожиданно легко, хоть и со скрипом, поддалась, открывая перед ним слабо освещенный проход между парой воздухозаборных решеток, стоящих за этими агрегатами неизвестного назначения. Далее, уже совсем еле различимый, виднелся угол поворота горизонтальной шахты.

Андрей, потянув за небольшой штурвал, закрыл за собой гермодверь. Он повернул штурвал два раза и, перехватив поудобней топор, двинулся вперед. За поворотом был довольно длинный тоннель все из тех же небольших тюбингов, что и сама вентшахта, заканчивающийся небольшим лазом, забранным в решетку из толстой арматуры, с которой Андрею пришлось изрядно повозиться.

Расправившись с упрямой металлоконструкцией, он нырнул в лаз. По спине пробежал холодок. Ноги предательски подогнулись. Он находился в середине тоннеля между станциями. Несмотря на то что Андрей догадывался, что поезда встали, как и вентиляторы, или что там из себя представляли эти цилиндрические агрегаты, ощущение того, что сейчас из-за поворота выскочит поезд, не покидало его. Он повернулся направо, неуверенно пошел, держась ближе к кабелям. Андрей двигался медленно, с остановками, во время которых давал остывать зажигалке.

– Черт, – он больно ударился локтем обожженной пять минут назад выброшенной зажигалкой руки. Вытянув ладони вперед, Андрей нащупал холодный металл головного вагона.

Часы у него были обычные, без подсветки. Поэтому Андрей не знал, сколько времени он шел. Поезд остался далеко позади. Сильно болела ушибленная нога. Он собирался уже сесть прямо на рельсы, когда впереди забрезжил свет.

Шедшая впереди колонны ИМР-6М[9], поведя пулеметами, остановилась, дожидаясь БМПТ-3[10], в которой Волохов, приникший к тепловизору, внимательно изучал окрестности.

Теперь впереди шла инженерная машина разграждения с двумя мощными ножами-тралами. За ней БМПТ-3. За то, что она была напичкана ракетно-гранатометно-пулеметными комплексами, ее называли комбайном по убийству живой силы, или «Терминатор-4».

Потом шла уцелевшая БМП-4[11]. На пересеченной местности и в городской черте колонна останавливалась, и вперед выдвигалась пешая разведгруппа. Четверо из оставшихся шестнадцати человек уже побывали в разведке, и с учетом того, что местность была все еще сильно заражена, а нетадон можно колоть только раз в два месяца, скоро пешая «прогулочка» предстояла и ему. А ведь еще нужно сделать вылазку за соляркой – бээмпэшка с топливом накрылась медным тазом, и оставшегося им хватит километров на четыреста пятьдесят.

Они изменили тактику, после того как потеряли две единицы бронетехники из пяти. Дорого обошлась им самоуверенность. Уже через десять километров от Белорецка, возле Азикеево, они были обстреляны неизвестными из легкого стрелкового оружия. Потом мост через малый Инзер взлетел на воздух, увлекая за собой «Т-95»[12]. А БМП-4 сгорела перед Кулмасом. Два эрпэгэшника, засевшие в придорожных развалинах, были сметены термитными гранатами с обоих комплексов волоховского БМПТ-3. Но потерять десять процентов личного состава и почти половину бронетехники уже через сто пятьдесят километров от Убежища, было немыслимо. Они были готовы к чему угодно, но такое… Волохов был подавлен. Причем не столько тем, что потерял технику и людей, сколько тем, что он увидел за пределами Убежища. Нет, конечно, он не ожидал увидеть безоблачное синее небо над сверкающими белизной домиками, разбросанными тут и там, среди изумрудных полей. Нет, все как по учебнику: шквальный ветер гнал низкие свинцовые облака, роняющие кислотно-фонящий снего-дождь на мутные потоки рек и ощетинившиеся обвяленными штырями берез рощи. Косяки бумажного мусора и какого-то обгоревшего тряпья кочевали не только на юг, а запеченные прямо на грядках и ветках плоды так никогда и не будут сняты. Другой урожай собирала «ядерная осень», пройдясь световым, ударным, тепловым и нейтронным гребешками своей дьявольской жнейки. Это те, кого не коснулась эта страшная «жатва», кого в первые дни не «окучила» в подвалах ударная волна, не сожгла, как дачники сжигают сорную траву, световая, не «скосили» нейтроны и гамма-лучи, продолжали «молотить» друг друга своими «молотилками» разного калибра, подсекать друг друга «серпами» кинжалов, финок и кортиков, за кусок незараженного хлеба, за глоток чистой воды, за место под «солнцем» аварийной лампочки бункера. Но и большинство из них, не задумываясь об этом, «зрели», подобно дарам природы поздних сортов, чтобы потом, через недели или месяцы, все равно, корчась в судорогах лучевой болезни, упасть к ногам этой «ядерной осени».

Принявший на себя всю ту ненависть «уцелевших» за месяц, минувший с ТОГО МОМЕНТА, Волохов никак не мог отмахнуться от стоявшего перед глазами видения: тощие, с бледной, покрытой язвами кожей, в клочьях, бывших когда-то летней, одежды, с воспаленными красными глазами люди копошатся в развалинах и, как по команде, обернувшись на урчание их моторов, начинают швырять в колонну камнями, изрыгая неслышные бойцам проклятия. А одна женщина с растрепанными волосами, подняв высоко над головой мертвое тело годовалого ребенка, бросает его на броню волоховского БМПТ.