Потянулись пригородные станции, когда Алеша, будто очнувшись, спросил:

— Интересный журнальчик?

— Тебе понравится.

— Надо поговорить, пойдем в тамбур.

— Зачем в тамбур? Говори здесь.

Вагон был полупустой, в отсеке они сидели вдвоем: в разгар революционных свершений граждане страны опасались покидать дом без крайней нужды.

— Я бы покурил заодно.

Она почувствовала, что подоспела минута, к которой она была не готова, но покорно пошла за ним. В тамбуре он задымил, выпустив сизую струю в разбитое окно. Тут сквозило изо всех щелей. Настя глядела на негр сбоку и понимала одно: нет, не спастись! Раз пошла в тамбур, пойдет куда угодно.

Ее зависимость от него была подобна тяжелому опьянению, которое она недавно испытала у Елизара в плену.

Алеша обернулся к ней и со странным выражением, словно только что умылся и еще не обсох, произнес:

— Пообещай мне одну вещь.

— Какую?

Он попытался проникнуть злым взглядом в ее душу. Настя успокаивающе улыбнулась, угадывая, что он скажет.

— Похоже, мне не уцелеть в этой заварушке. Дружка моего завалили, Федора Кузьмича. А он покрепче меня был. Без него мне хана.

— Что я должна сделать?

— Если выкарабкаюсь, пообещай, что будешь со мной.

— Как это?

— Не выделывайся, не тот случай.

— Алеша.

Скучно ему стало от ее занудства, и он высунул голову на ветер. Повис на двери, как пиявка. Она ждала. Чудно ей было стоять рядом с мужчиной, который ее и в грош не ставил, но благоволил к ней. Он тянулся к ней с такой буйной, тайной силой, что груди ее под рубашкой отвердели.

— Не бойся меня, — заговорил он тихо, устало, будто прощаясь. — Не думай, что я подонок. Я, может, еще вовсе не жил. При тебе понял: не жил. Перемудрил чего-то в самом начале. Я бы попробовал снова. Дай мне шанс. Пусть я буду твоим женихом. Смешно, да? Мне тоже смешно. Но ведь меня ждет мясник с колуном. Почему бы не посмеяться напоследок.

Что-то ломалось в нем неуклюже, необратимо; и сверхъестественным, уже совершенно женским чутьем Настя уловила, что, если сейчас не помочь ему, не остановить бессмысленную ломку, у него руки-ноги отвалятся, душа прольется кисельным бредом на заплеванный пол, и останется она век куковать старой девой, и не от кого ей будет забеременеть.

Она взяла его руки и плотно прижала к своим бокам. Потом дотянулась и поцеловала в прохладные губы, отозвавшиеся легкой дрожью. Он отстранил ее и сказал точно по секрету:

— Первый раз со мной такое! А то все кувыркался, как говно в проруби. Ну уж нет, Настенька, им меня нипочем не взять.

С вокзала Алеша позвонил отцу. Петр Харитонович только что вернулся из пикета, был возбужден, энергичен, ждал с нетерпением Лизу. На пикете они вдрызг раздолбали Ельцина и Гайдара с их кликой. Петр Харитонович в парадном воинском облачении семь часов простоял напротив здания Верховного Совета с плакатом, на котором было написано: «Ельцин — убирайся в Америку!», а рядом с ним старый товарищ по полку, ныне генерал-майор в отставке Глеб Иванович Прафентьев, владелец инфарктов, гордо взмывал над головой древко с лозунгом: «Россия принадлежит народу, а не рыночникам!» Оба они счастливы целый день, хотя вытерпели немало насмешек. Несколько раз у них цинично проверял документы милицейский патруль, а около полудня четверо мерзопакостных юнцов-негодяев, бывших явно в подпитии, попытались оттеснить их с поста якобы для делового, дружеского разговора. Зато сколько искренних, сочувственных слов услышали они от проходящих мимо граждан, в основном, правда, от пожилых женщин изможденно-затурканного вида. Домой Петр Харитонович вернулся с ощущением праздника. От бесплодных сомнений, от унизительного, дурно пахнущего самокопания он сумел-таки перейти пусть к маленькому, но реальному делу, приносящему реальную пользу оскверненной, погибающей Отчизне. Он словно побывал в разведке боем и подергал за бороду невидимого, но могучего врага. Был такой момент. Шел мимо прилично одетый господин, куда-то спешил, по нынешней осторожной привычке не глядя по сторонам, но вдруг вернулся, приблизился к пикету, пожал им руки, угостил сигаретой «Мальборо» и выразился так, будто закончил долгий, утомительный спор:

— Вы ведь правы, мужики! Пока не соберемся в кулак, сожрут нашу печенку. Давить надобно эту нечисть, как тараканов. Уговоры им только на руку.

И пошел дальше, задумчивый и опасный.

— Что, Петя, хороший знак, — ухмыльнулся старый вояка Прафентьев, любитель инфарктов.

— Еще бы! — отозвался Петр Харитонович. — Мильоны вас, нас тьмы и тьмы, и тьмы.

Он ждал Лизу, чтобы поделиться с ней победой и еще затем, чтобы обнять. У него с утра начался приступ третьей молодости. Даже в пикете ему то и дело мерещилось ее полное, вязкое тело. Хотя Лиза стала сектанткой, в любви, пожалуй, не уступит самой разудалой грешнице, застенчиво подумал Петр Харитонович. Да и в давнишние годы странная, буйная была у них близость. Он преследовал ее, как кобель текущую сучку. Им не надо было расставаться. Теперь-то все прояснилось. Кошмар жизни скоро развеется. В человеческом бытовании, как и в природе, все взаимосвязано: зимние бури и весенняя оттепель. Рядом с политикой соседствует любовь. В дневном борении он тянулся мыслями к Лизе, а в ее объятиях его встревоженную душу вдруг окостенит чувство невыполненного гражданского долга. Это смешно, грешно, но это так. И отлично, что так. В жизни мужчины, и особенно офицера, главное — соразмерность между общественным и личным интересом. Склонясь в одну какую-то сторону, он обязательно деградирует как личность. У него, конечно, есть вина перед женщинами, которых любил, и перед сыном, за которым недоглядел, и перед Отечеством, которое не защитил. Слишком много времени и сил потратил бездарно на пустые размышления. Кровавый след тянется к нему из прошлого — смерть незабвенной Елены Клавдиевны, вечно любимой Елочки. Танковой гусеницей перепахал ее уход его судьбу. Он долго не мог понять, как это случилось, что ее нигде нет. Ночами до сих пор ловил с подушки ее дыхание, отдающее бражным вкусом. Она бы порадовалась за него теперь, будь она жива. Она бы и за Лизу не осудила. Она же понимает, что Лиза для него не жена, хотя именно с ней скорее всего он скоротает остаток лет. Если бы Елочка вошла сейчас в комнату, он сказал бы ей: похвали меня, дорогая, я сделал выбор. Буду стоять в пикете, выступать на митингах, писать прокламации, а потом возьму в руки автомат и буду насмерть сражаться с врагами Отечества, взгромоздившимися на трон. Я узнал их всех персонально: это ряженые. У них нет индивидуальной физиономии: они все похожи на сытно чмокающего людоеда Гайдара. В сущности, их не за что даже судить, их надо поскорее перетравить, как стаю крыс, накинувшуюся на лакомую добычу. Разве крыса виновата, что лишена морали. Но пощады им не будет, потому что слишком жирно, на костях и крови, они пировали. С Уральских гор или из Сибири сойдет новый Минин с огромной крысиной удавкой в руках, и Москва уже слышит его грозную поступь.

Петр Харитонович, взбудоражив себя желанным видением, поспешил на кухню и поставил чайник. Тут его и застал Алешин звонок.

— У тебя все в порядке, отец? — спросил Алеша.

— В каком смысле? — Петра Харитоновича поразил не столько сам вопрос (никогда сын не интересовался его делами или здоровьем, это было даже дико представить), сколько интонация. В голосе сына было что-то такое, что заставило Петра Харитоновича усомниться: не звуковая ли это галлюцинация? Это был нормальный, без яда и подковырки, человеческий голос.

— Ты один, у тебя никого нет? — Вопрос странный, но тоже вполне корректный.

— Кто у меня должен быть?

— Ты давно дома?

— Только что вернулся.

— На улице никого не заметил?

— Да что случилось, Алеша? Говори прямо!

После короткой паузы Алеша сказал:

— Возможно, мы с тобой последний раз разговариваем. Я не хочу, чтобы ты помнил обо мне плохо.