Когда речь заходила о федеральных субсидиях и кредитах, Северу и Югу доставались, мягко выражаясь, несопоставимые суммы. В 1865 г. США потратили на общественные работы 103 294 501 доллар, из которых Югу досталось лишь 9 469 363. Штат Огайо получил миллион долларов, соседний с ним Кентукки – всего 25 000. Штат Мэн получил три миллиона, Миссисипи – 136 тысяч. Зато правительство выделило 83 миллиона долларов безвозвратных субсидий частным железнодорожным компаниям «Юнион пасифик» и «Сентарл пасифик» – и, как я уже писал, эти денежки моментально куда-то испарились (58).

Вы еще не забыли Закон о гомстедах 1862 г., по которому желающие получали практически бесплатно земельные участки? Когда он вышел во время войны, там было написано, что треть территории южных штатов Алабама, Арканзас, Флорида, Луизиана и Миссисипи как раз и будет отведена для неюжан, желающих там фермерствовать. После чего, как легко догадаться, масса народу дралась с южанами, как черти, рассчитывая, что после победы поселится в тех местах, – за свою будущую землицу дрались, надо полагать, без понукания…

Очень быстро после капитуляции Юга Вашингтон это дело моментально отменил. Без всяких внятных объяснений. По какому-то странному совпадению эти земли едва ли не мгновенно оказались в руках северных лесопромышленников и земельных спекулянтов – еще один штришок, показывающий, для чего на самом деле была развязана война… (58).

В своей замечательной книге «Жизнь на Миссисипи», сугубо документальной, Марк Твен приводит высказывание одного из случайных встречных (наверняка дополненное собственным мнением):

«Раз вечером в клубе один господин, обратясь ко мне, сказал конфиденциально:

– Вы, конечно, заметили, что мы почти всегда толкуем о войне. Это не потому, что нам не о чем больше разговаривать, а потому, что ничто другое не интересует нас так сильно. И есть еще причина: во время войны каждый из нас лично перенес, кажется, все виды человеческих испытаний, следовательно, о каком бы постороннем предмете вы ни упомянули, он непременно напомнит кому-нибудь из слушателей о чем-либо, случившемся во время войны – и он захочет рассказать об этом. Так разговор постоянно снова переходит на войну… результат один: любая выбранная наугад тема расшевелит в памяти каждого из присутствующих груз воспоминаний о войне…» (161).

Вот в этом и крылось принципиальнейшее различие: на Юге с войной соприкоснулся практически каждый, а для Севера она была чем-то абстрактным, происходившим где-то далеко и касалась лишь родственников воевавших, которых насчитывалось на несколько порядков меньше, чем южан…

И начался великий грабеж, который можно сравнить только с российским раскулачиванием: по некоторым позициям так много общего, что оторопь берет…

Согласно планам Линкольна, разработанным им незадолго до смерти, южным штатам после окончания войны предстояло вновь послать своих представителей в Конгресс. На Юге провели выборы, представители приехали в столицу.

Однако на заседания допущены не были – им объяснили, что они какие-то неправильные, и выборы были неправильные, и сам Юг какой-то неправильный. Инициатором этого решения был Тадеуш Стивенс, «бешеный номер один».

Законно избранных южных конгрессменов отправили домой. Юг был разделен на пять оккупационных округов, возглавлявшихся федеральными генералами, которые получали всю власть – от возможности регулировать цены на мороженое, до права выносить смертные приговоры (которые, правда, утверждал все же президент). Было объявлено, что режим военной диктатуры сохранится до тех пор, пока южане не примут новые, «демократические» конституции своих штатов. И только тогда, как там же говорилось, они будут «вновь приняты в Союз». Так что Юг, повторяю, оставался непонятно чем – оккупированной территорией, и не более того. Еще в 1868 г. такое положение сохранялось…

Как и большевики впоследствии, северяне начали с грабежа южных церквей – речь шла не об отдельных зданиях, а о целых конфессиях, чье имущество конфисковывалось и передавалось «правильным» церквям Севера. Протестантскую епископальную церковь Юга запретили вообще – именно ее епископом был генерал южан Полк, героически погибший в бою… (61).

Вскоре появились комиссары – как в таком деле без них?

На Юг неисчислимыми толпами хлынули жадные голодранцы, которые остались в истории под презрительной кличкой «саквояжники» или «мешочники» – потому что приезжали с пустым саквояжем или пустым мешком, а уезжали богачами. Желающий может сам для себя перевести американское «carpetbaggers», как ему покажется вернее…

(Как обычно во времена всевозможных междоусобных заварушек и случается, часть из них составляли южане, бывшие надсмотрщики за рабами и прочая шелупонь, ухитрившаяся выдать себя за «стойких борцов против рабства». Но гораздо больше было северных мошенников, почуявших неплохую поживу.)

Самые примитивные предпочитали хапнуть по мелочи и побыстрее смыться. Один такой субъект заявился в один из округов штата Алабама, таща на плече связку разноцветных колышков, и объяснил неграм, что он не кто иной, как особый уполномоченный президента, намеренный разделить землю между бывшими невольниками. Достаточно, мол, забить эти колышки на любом участке или ферме, которые покажутся подходящими, – и без всякой бумажной волокиты вступить во владение землей.

Как кто-то, наверное, уже догадался, колышки прохвост не даром раздавал, а продавал за скромные суммы: обычно за три доллара, но мог, поторговавшись, согласиться и на один.

«Многие легковерные и доверчивые цветные заплатили за эти небольшие колышки, забили их в землю на участках своих белых соседей, и некоторые из них начали обрабатывать эти новообретенные плантации. Нетрудно догадаться, каковы были результаты» (93).

Но так, конечно, действовала вовсе уж мелкая шпана, напоминающая портного из анекдота, который на вопрос, что бы он сделал, став царем, простодушно ответил, что украл бы из кассы сто рублей и убежал…

Люди солидные на такое не разменивались. Они моментально смекнули, что для долгого и систематического воровства следует не колышки неграм продавать за смешные копейки, а заполучить, как выражался дед Щукарь, «портфелю»…

Дело в том, что федеральное правительство в своей несказанной заботе о разнесчастных освобожденных невольниках организовало так называемое Бюро освобождения. Предполагалось, что это будет общественная организация, поголовно состоящая из энтузиастов и гуманистов, которые в тяжких трудах облегчат жизнь бывшим рабам…

Черт его знает, как это получилось, но отчего-то возникла не когорта святых подвижников, а огромнейшая чисто бюрократическая контора, которая быстро довела дело до того, что теперь освобожденный негр от нее зависел буквально во всем. Хотел ли он жениться или переехать в другое место, требовалась бумажка от Бюро освобождения.

Вдобавок именно через Бюро проходили колоссальнейшие денежные средства, выделяемые федеральным правительством на продовольственную и иную помощь неграм… Конечно, грошик-другой доходил и до чернокожих, но мешок долларов, откуда этот грошик был взят, волшебным образом испарялся, причем по документам все было в порядке – если верить документам, каждый черный ежедневно ел устриц и попивал шампанское…

Вдобавок Бюро занималось еще и тем, что пристраивало в хорошие руки политически благонадежных северян конфискованные у «мятежников» земли и прочее имущество.

Даже благонамереннейший советский историк тридцатых годов, исправно следующий основным штампам, меланхолично констатирует: «Трудно сказать, что было хуже – диктатура помещиков или диктатура жуликов» (56). Для советского ученого, да еще начала тридцатых – вольнодумство поразительное…

Когда выборы все же разрешили, получилась печальная комедия. Всевозможные политиканы, нахлынувшие с Севера, раздав неграм пару долларов и угостив как следует виски (а недовольных из числа белых запугав с помощью федеральных войск и «саквояжников»), захватывали посты губернаторов и конгрессменов. И начиналось…