– Да, – задумчиво проговорила мисс Офелия. – Пожалуй, вы правы».
Как по-вашему, кто выглядит симпатичнее в этом разговоре – южанин-рабовладелец или северянка-аболиционистка?
И нечто более существенное. Самый отрицательный, да что там, самый омерзительный персонаж «Хижины», садист, развратник и законченный скот Саймон Легри, как раз и забивший насмерть безропотного дядю Тома… вовсе не южанин! Он по происхождению северянин из Вермонта. Южане-плантаторы у Бичер-Стоу как раз изображены не в пример привлекательнее и уж безусловно человечнее.
Не зря известнейший американский литературовед Ван Вик Брукс, автор пятитомной истории американской литературы, писал о Гарриет Бичер-Стоу: «В ее моральном чувстве не было лицемерия, как не было и злого умысла против Юга; напротив, никогда еще южане не казались такими привлекательными, а пороки нации она воплотила в Саймоне Легри, уроженце Вермонта. Независимо от общественной обстановки, в какой писалась „Хижина дяди Тома“, эта книга остается великим эпосом народной жизни и своего времени… Книга ее – явление литературы, а не пропаганды» (19).
Все верно – примитивная «пропагандистская агитка» ни за что не получила бы всемирного признания, не осталась бы популярной и через полторы сотни лет после выхода в свет.
Беда только, что тогдашние читатели-северяне увидели в книге Бичер-Стоу исключительно «обличение рабства» – а на все прочее и внимания не обратили. Роковую роль сыграло то, что книга была талантлива, – бездарные агитки долго не живут. Теперь, как уже было отмечено, у северян появилась Книга с большой буквы. Л. Д. Троцкий писал в свое время в работе «Литература и революция»: «Вера во всемогущество отвлеченной идеи наивна. Идея должна стать плотью, чтобы стать силой. Наоборот, социальная плоть, даже совершенно потерявшая свою идею, еще остается силой. Класс, исторически переживший себя, еще способен держаться годами и десятилетиями мощью своих учреждений, инерцией своего богатства и сознательной контрреволюционной стратегией» (254).
«Хижина дяди Тома» как раз и стала, по определению Троцкого, вещью, которая «дает выражение известным потребностям общественного развития». К словам Троцкого следует относиться со всем вниманием: Лев Давидович понимал толк в литературе, а еще больше понимал в революции… У южан подобной Книги так и не появилось…
Существенную разницу в отношении к неграм «отсталых» южан и «прогрессивных» северян подметил де Токвиль еще в 1831 г.: «Разве в той части Союза, где негры стали свободными людьми, они сблизились с белыми? Нет сомнений, что любой человек, побывавший в Соединенных Штатах, заметил нечто противоположное. У меня сложилось впечатление, что расовые предрассудки сильнее проявляются в тех местах, где рабство отменено, чем в тех, где оно еще существует. Но наибольшая нетерпимость проявляется там, где рабство никогда не существовало. Правда, в северных штатах закон разрешает белым вступать в брак с неграми, но общественное мнение считает это позором, и было бы трудно привести пример подобного брака. Почти во всех штатах, где рабство отменено, негры получили право голоса. Но негр может прийти на избирательный участок лишь с риском для жизни. Негр может жаловаться на притеснения, но разбирать его жалобу будет белый судья. По закону он может быть присяжным, но предрассудки препятствуют действию этого закона. Дети негров не могут учиться в одной школе с детьми европейцев. В театрах он ни за какие деньги не может купить себе право сидеть рядом со своим бывшим хозяином. В больницах негры лежат в отдельных помещениях. Чернокожим позволяют молиться тому же богу, которому молятся белые, но не в одном храме с ними. У них есть свои священники и свои церкви… Негров хоронят в стороне от белых. Итак, негры свободны и объявлены равными белым, но они не пользуются одинаковыми с ними правами» (163).
Де Токвиль о Юге: «Белые меньше сторонятся чернокожих, им случается вместе работать или развлекаться, у них существуют определенные формы общения. Законы, касающиеся негров, там суровы, но обычаи проникнуты мягкостью и терпимостью. На Юге хозяин не боится возвышать раба, так как знает, что при желании он всегда может поставить его на место. На Севере же четких границ, отделяющих униженную расу от белых, не существует, и белые из страха возможного смешения с чернокожими всеми силами стараются держаться подальше от них. У американцев, живущих на Юге, природа, время от времени вступая в свои права, восстанавливает равенство между белыми и чернокожими. На Севере гордыня заглушает даже самые бурные человеческие страсти. Американец с Севера, быть может, и согласился бы вступить в любовную связь с негритянкой, если бы по закону она не могла надеяться взойти на его брачное ложе. Но поскольку она может стать его супругой, он испытывает к ней отвращение и избегает ее. Таким образом, создается впечатление, что в Соединенных Штатах по мере освобождения негров растут предрассудки, выталкивающие их из общества. В то время как неравенство упраздняется законом, оно укореняется в нравах».
Наблюдательный французский путешественник быстро понял, кто извлекает выгоду из рабства, помимо пресловутых «злобных плантаторов»: «Почти все те, кто в южных штатах Союза занимается предпринимательской деятельностью, стремясь извлечь выгоду из рабского труда, приезжают сюда с Севера. Северяне ежедневно прибывают в южные штаты, поскольку в них не так сильна конкуренция. Здесь они находят возможности, оставшиеся не замеченными местными жителями. Они приспосабливаются к рабовладельческой системе, хотя и не одобряют ее, и им удается извлечь из нее большую выгоду, чем ее создателям и сторонникам».
Каково? Обязательно нужно уточнить: под «северными предпринимателями» француз понимает в первую очередь англосаксов-пуритан. Эмигранты из Европы, как правило, были бедными и на жизнь зарабатывали наемным трудом, а евреев было крайне мало, и на них на сей раз ничего не свалишь…
И наконец, еще одно авторитетное мнение де Токвиля, вновь наглядно свидетельствующее, кто получал свою долю прибыли от работорговли: «Если в каком-либо северном штате запрещается торговля неграми и владелец уже не может сбыть с рук своих рабов, они становятся для него обузой. В этом случае хозяин заинтересован в продаже своих рабов на Юг. Если какой-либо северный штат заявляет, что дети рабов будут от рождения свободными людьми, то рабы значительно обесцениваются: ведь их потомство уже не может стать предметом купли-продажи. И в этом случае хозяин заинтересован в продаже своих рабов на Юг. По мере того как количество рабов в каком-либо штате уменьшается, там начинает ощущаться необходимость в свободных рабочих. А по мере того как растет количество свободных рабочих, рабы, труд которых менее продуктивен, теряют цену или становятся ненужными. Это еще один случай, когда хозяину очень выгодно продать их на Юг, где конкуренции не существует. Следовательно, отмена рабства не ведет к освобождению раба, у него лишь меняется хозяин: с Севера он попадает на Юг».
А вы что же, полагали, что после отмены рабства на Севере тамошние хозяева чернокожих автоматически отпускали их на волю со слезами умиления и пением гимна США? Держите карман шире. Добровольно отпускали рабов на свободу главным образом на Юге – а северяне свое имущество всегда старались продать подороже.
Де Токвиль, кстати, ощущал какую-то смутную «опасность» для будущего единства США, но он, все же плохо разбираясь в экономике страны, искренне полагал, что «выход из Союза не принес бы никакой материальной выгоды ни одной из его частей».
Вот тут француз – хотя и умнейший был человек! – глубоко заблуждался. Все обстояло иначе. Разделись страна на Север и Юг, это принесло бы огромные материальные выгоды Югу и огромные убытки для Севера.
Давайте теперь займемся главным – экономикой. Рассмотрим, почему при расколе страны Север непременно должен был обрушиться в самую пошлую нищету, несмотря на всю свою мнимую «прогрессивность» и «развитость».
