И – как же, поняв это, я должен был двигаться через «Март Семнадцатого», затем и «Апрель»? Описывая революцию буквально по часам, я то и дело встречался в источниках со множеством эпизодов, разговоров на еврейскую тему. Но правильно ли бы сделал я, если б это всё так и хлынуло на страницы «Марта»? Одолел бы и книгу и читателей – который раз в Истории – лёгкий пикантный соблазн: всё свалить на евреев, на их действия и идеи, разрешить увидеть в них главную причину событий – а тем самым и отвести исследование от действительно главных причин.

И чтобы этого самообмана русских не произошло – я настойчиво, через всё Повествование, значительно приглушил в «Красном Колесе» собственно еврейскую тему – сравнительно с тем, как она тогда звучала в прессе, в воздухе.

Февральская революция была совершена – русскими руками, русским неразумием. В то же время в её идеологии – сыграла значительную, доминирующую роль та абсолютная непримиримость к русской исторической власти, на которую у русских достаточного повода не было, а у евреев был. И русская интеллигенция усвоила этот взгляд. (Об этом – уже было в главе 11.) Особенно резко возросла непримиримость после процесса Бейлиса, и потом после массового выселения евреев в 1915. И непримиримость победила умеренность.

Однако иначе смотрится Исполнительный Комитет Совета рабочих и солдатских депутатов, сформировавшийся в первые же часы революции. Этот Исполнительный Комитет – жёсткое теневое правительство, лишившее либеральное Временное правительство всякой реальной власти, – но и, преступно, не взявшее власть прямо, открыто себе. «Приказом № 1» Исполнительный Комитет вырвал власть у офицерства и оперся на разложенный петроградский гарнизон. Именно Исполнительный Комитет – а не присяжные поверенные, не лесопромышленники и не банкиры – повёл страну кратчайшим путём к гибели. Летом 1917 объяснял французскому дипломату Клоду Анэ член ИК Иосиф Гольденберг:«„Приказ № 1“ – не ошибка; то была необходимость…В день, когда мы сделали революцию, мы поняли, что, если мы не уничтожим старую армию, она раздавит революцию. Мы должны были выбирать между армией и революцией, и мы не колебались: мы выбрали последнюю… [и нанесли], я смею сказать, гениальный удар»[127]. Вот так, вполне сознательно, Исполнительный Комитет в разгар войны развалил армию.

Допусти́м ли вопрос – кто были те столь успешные и роковые единицы, составляющие ИК? – Допусти́м: хотя бы тогда, когда действия лидеров круто меняют ход истории. И надо сказать, что состав Исполнительного Комитета очень волновал и публику, и газеты в 1917 году, пока многие члены ИК прятались под псевдонимами и два месяца скрывали себя от публичности: управляли Россией – неведомо кто. Потом оказалось, что был в ИК десяток солдат, вполне показных и придурковатых, держимых в стороне. Из трёх десятков остальных, реально действующих, – больше половины оказались евреи-социалисты. Были и русские, и кавказцы, и латыши, и поляки, – русских меньше четверти.

Умеренный социалист В. Б. Станкевич, отмечая, что «поражающей чертой в личном составе Комитета [было] количество инородческого элемента… совершенно несоразмерное их численности и в Петрограде и в стране», спрашивает: «Было ли это нездоровой пеной русской общественности…? Или это следствие грехов старого режима, который насильственно отметал в левые партии инородческие элементы? Или это просто результат свободного соревнования…?» И тогда – «остаётся открытым вопрос, кто более виноват – те инородцы, которые там были, или те русские, которых там не было, хотя могли быть»[128].

Для социалиста это может быть и вина. А по-доброму: вообще бы не погружаться в этот буйный грязный поток – ни нам, ни вам, ни им.

В начале апреля 1917 Временное правительство, с удивлением для себя обнаружив, что финансы России, и бывшие не в порядке, всего за один месяц революции сильно покатились в пропасть, объявило – шумно и надеясь разжечь восторженный патриотизм – подписку на «Заём Свободы».

Слухи о займе потекли ещё в марте, и министр финансов Терещенко заявил прессе: уже «поступают заявления о многомиллионном покрытии» ещё только предстоящего Займа Свободы – от банкиров, «преимущественно от еврейских банкиров, чего нельзя не поставить в связь с отменой вероисповедных и национальных ограничений»[129]. И действительно, объявлен Заём – и запестрели газетные сообщения о крупной подписке на него именно евреев. И с призывами-шапками на первой странице, вроде: «Евреи-граждане! подписывайтесь на Заём Свободы», «Каждый еврей должен иметь облигации Займа Свободы»[130]. В московской синагоге за один раз собрали подписку на 22 миллиона рублей. Еврейское население Тифлиса в первые же два дня подписалось на полтора миллиона, минские евреи за неделю – на полмиллиона, община Саратова – на 800 тысяч. В Киеве наследники Бродского подписались на миллион, Клара Гинсбург – на миллион. Откликнулись и западные евреи: Яков Шифф подписался на миллион; лондонский Ротшильд – тоже на миллион; а в Париже, «по предложению барона Гинзбурга… русские евреи решили принять активное участие… Подписка дала уже несколько миллионов»[131]. Создался и «Еврейский Комитет содействия успеху „Займа Свободы“» с крупным воззванием[132].

После месяца, однако, подписка сильно не оправдала надежд Временного правительства. И в начале мая, затем ещё раз в начале июня, ещё и в конце июля, были опубликованы в газетах, для поощрения, списки лиц, подписавшихся на заём больше чем на 25 тысяч (заодно и с тем, что: «стыдно!» тем богачам, кто не подписался)[133]. И эти списки поражают не столько изобилием еврейских фамилий (а на втором месте, пожалуй, обрусевшие немцы, с их непростым положением во время Германской войны) – сколько отсутствием крупной русской буржуазии, кроме нескольких виднейших имён московского купечества.

На сцене же политической «начался бурный рост левых и центристских партий, многие евреи включились в политическую жизнь страны»[134]. От первых же послефевральских дней в столичных газетах обильно замелькали объявления о частных митингах, собраниях, заседаниях еврейских партий: больше всего – Бунда, затем Поалей-Цион, сионистов просто, сионистов-социалистов, сионистов-территориалистов, затем и СЕРПа (Социалистическая Еврейская Рабочая партия). – Уже с 7 марта читаем в газетах об ожидаемом близком созыве Всероссийского Еврейского съезда. Эта идея, высказанная Дубновым ещё «задолго до революции», теперь получила «широкое признание». Но из-за «острых разногласий между сионистами и бундовцами» – съезд в 1917 не состоялся (не состоялся и в 1918 – «из-за начавшейся гражданской войны и противодействия большевистских властей»)[135]. – «В Петрограде была восстановлена Еврейская народная группа во главе с М. Винавером»[136] – не социалисты, а либералы. Они сперва надеялись быть в союзе с еврейскими социалистами, Винавер заявил: «Бунд шёл в авангарде революционного движения, и мы приветствуем эту партию»[137]. Но социалисты упрямо отказались.

Бурное оживление еврейских партий в Петрограде косвенно указывает, что революция застала в столице уже весьма немалое по численности и энергии еврейское население. Но кого в Петрограде почти не было – это «еврейского пролетариата», и поэтому особенно удивляет успех Бунда. Бунд шагал тут энергичнее всех: собирал – то петроградскую свою организацию в адвокатском клубе (а московскую – даже в Большом театре), то, 1 апреля, в Тенишевском училище, ещё и концерт-митинг в Михайловском театре, «14–19 апреля в Петрограде прошла всероссийская конференция Бунда, которая вновь сформулировала требование национально-культурной автономии для еврейства в России»[138]. (А «по окончании речей всеми участниками конференции были спеты бундовский гимн „Ди Швуе“ [Клятва], Интернационал и марсельеза»[139].) Впрочем, как и раньше, Бунду приходилось уравновешивать национальную позицию с революционной. Если в 1903 он отстаивал (особенно против Ленина) свою национальную самостоятельность от РСДРП, и тем не менее в 1905 ринулся буровить единую всероссийскую революцию, то так же и теперь в 1917: бундовцы заняли видные места в Исполнительном Комитете СРСД, затем и в киевских социал-демократах. «К концу 1917 в стране действовали почти 400 секций Бунда, объединявших около 40 тысяч человек»[140].