Пленный крепко закусил губы. На лбу у него выступили капли пота.

"Что-то он скрывает", - подумал Шменкель.

- За слово "приказ" вам не спрятаться. Вы не котята, надо думать. Вести войну против женщин и детей - это дело совести. К счастью, не все такие, как вы. У нас в отряде есть настоящий немец, его фамилия Шменкель...

- Шменкель? - удивленно переспросил пленный, не дождавшись, пока ему переведут сказанное.

- Вы слышали о нем? - спросил Васильев.

- Нет, нет, - быстро ответил пленный.

- Ты врешь! - не без волнения сказал Шменкель.

От командира не ускользнуло, что упоминание фамилии Шменкеля несколько накалило обстановку.

- Говори правду, - настойчиво предупредил Шменкель. - Только правда может спасти тебя. Шменкель - это я!

Пленный в какой-то момент закрыл глаза, словно хотел показать, как он устал.

- Я действительно ничего не знаю... Я всего-навсего маленький унтер-офицер...

- Забудь ты это слово... Унтер-офицер! Унтер-офицер! Говори, что знаешь!

- Жандармерия разыскивает какого-то ефрейтора Фрица Шменкеля.

- Откуда ты это знаешь?

- От полевой жандармерии.

С ноября до мая произошло столько событий! У полевой жандармерии других забот полно: им наверняка не до ефрейтора, который дезертировал из армии полгода назад.

- Я числюсь в списке разыскиваемых, - сказал вдруг Шменкель.

- Да, да, разумеется, - согласился пленный.

- Где вы видели эти списки? Какое отношение имеете вы к полевой жандармерии? - Вопросы Шменкеля сыпались один за другим с такой быстротой, что унтер-офицер сразу понял, что попал в ловушку.

- Никакого! Абсолютно никакого! Я только слышал об этом.

- От кого?

В глазах пленного блуждали какие-то нагловатые огоньки, когда он говорил, что слышал об этом от одного знакомого.

- А ну-ка снимай рубашку! - приказал Шменкель и, заметив, что тот не собирается выполнять его приказ, повторил: - Снимай рубашку!

Шменкель не обратил внимания на удивленный взгляд командира. С интересом смотрел он на трясущиеся пальцы пленного, которыми тот расстегивал пуговицы.

- Подними руки!

Под мышкой у пленного красовалась татуировка с обозначением группы его крови. Такие метки были у всех эсэсовцев. Значит, этот тип эсэсовец! Но тогда почему он оказался в танковой колонне?!

Лицо пленного снова стало наглым.

- Кто ты такой? Шпик из гестапо? Офицер разведки... или каратель?

- Я только делал то, что мне приказывали... Я рядовой эсэсовец... Шарфюрер, и не больше...

- Убийца ты и грабитель, вот кто ты! - с гневом бросил Шменкель. Такие, как ты, превратили Германию в кладбище. Они убивают, вешают. Вот вся ваша политика!

Шменкель с силой ударил немца. Того сильно качнуло в сторону. Пленный оглянулся, словно ища защиты. Шменкель ударил его еще раз.

- Мы не позволим вам превратить мир в тюрьму или концлагерь! Мы не успокоимся, пока всех вас не уничтожим!..

Васильев и Тихомиров отвели Шменкеля в сторону, чтобы он успокоился.

Всю ночь Заречнов был в агонии. Когда же утром партизаны собрались у тела своего командира, чтобы проститься с ним, все заметили, как сильно искусаны у него губы, боли были слишком сильными.

Партизаны построились, и Тихомиров глухо скомандовал:

- К салюту приготовиться!

Щелкнули затворы.

- Огонь!

Сумрачные и молчаливые, шли партизаны через весенний лес. О пленном никто не говорил. Во время очередного допроса, который проводил Коровин, эсэсовцу не удалось опровергнуть того факта, что он принимал участие в расстрелах мирных жителей. Приговор эсэсовцу был единодушным. И все же Шменкель невольно думал о своем соотечественнике, с которым судьба свела его после полугодового нахождения в партизанском отряде. В каком же глупом положении оказался Фриц. Ведь он хотел показать своим боевым товарищам по отряду немца, разумеется, не антифашиста, просто честного немца, который уже понял всю преступность развязанной Гитлером войны. А вместо такого человека случай сунул ему этого эсэсовца. Правда, партизаны по-прежнему хорошо относились к Шменкелю, но Фрица это не успокаивало. Совсем не успокаивало.

"Быть может, лучше раз и навсегда забыть страну, в которой ты родился и вырос? - думал Шменкель. - Но как это сделать? Отречься от родины не так-то просто, но нельзя и молчать, когда идет эта проклятая война. Она каждый день несет людям смерть, и смерть эта связана со словом "Германия".

В полдень запахло чем-то горелым. Партизаны выслали вперед разведчиков, чтобы узнать, в чем дело. Вскоре разведчики вернулись в отряд и доложили, что фашисты сожгли очередную деревню. Видимо, еще накануне. Повсюду валялись обгоревшие балки, стропила, сиротливо торчали печные трубы, и это только усиливало ужас происшедшей трагедии. Ветер бросал разведчикам в лицо пепел. Кругом не было ни души.

Партизаны уже хотели двигаться дальше, как двое бойцов привели к командиру старушку в отрепье. Увидев командира, она повалилась ему в ноги и начала издавать какие-то странные звуки. Ее белые как лунь волосы касались земли.

- Потеряла рассудок, - заметил один из партизан.

Старушку попытались успокоить, но она ничего не понимала.

- Еще раз осмотреть все руины и подвалы! - приказал Васильев партизанам.

Шменкель и Рыбаков пробрались к кирпичному фундаменту сгоревшего дома. Пахло чем-то сладковатым. Видимо, под рухнувшими стенами и крышей дома сгорели люди. Вскоре Рыбаков наткнулся на человеческие кости. Увидел обгоревшую ногу ребенка в чудом сохранившемся ботиночке. Приложив палец ко рту, Рыбаков жестом позвал к себе Шменкеля. Фриц молча пошел за товарищем.

Невдалеке показалась фигура мужчины в кожаной куртке. Он шел, шатаясь из стороны в сторону,

- Братишки... товарищи... товарищи... помогите же...

Васильев поддержал мужчину. Тот сразу же повел командира к подвалу. В таких подвалах крестьяне обычно хранят продукты. Там, забившись в угол, сидели четыре человека: две женщины, паренек и девушка. Лица у всех были испуганные.

Рыбаков побежал за санитаркой. Мужчина тем временем пытался объяснить партизанам, что здесь произошло:

- Я просто чудом уцелел... Был в лесу и... все видел издалека. Фашисты плотным кольцом окружили деревню. Мышь не выскользнула бы. Потом открыли по селу огонь из пулеметов.

Кто-то дал мужчине закурить. Тот несколько раз жадно затянулся.

- Я видел, как фашисты собрали жителей и повели их к опушке леса. Всех построили и начали косить из пулеметов. Там были моя жена и дочка...

В это время к подвалу подошла санитарка Надежда Федоровна.

Одна из женщин неожиданно заговорила:

- Пусть все знают, как это было. Немцы пришли в деревню сегодня утром. С ними было несколько русских полицаев. Забили ногами в дверь, заорали: "Открывай!" Меня вытолкнули из избы на улицу. Мужа подняли с кровати прикладами, а ведь он у меня больной, параличный. Гнали нас, как какой-нибудь скот. Избы подожгли, а ведь в них остались больные и дети.

Женщина замолкла. Потом, собравшись с силами, продолжала:

- Когда же они заживо сожгли моего отца, я закричала не своим голосом, и все люди, которых сбили в кучу, как овец, начали плакать и кричать. Борисова, комсомолка, бросилась было на одного фашиста... Тогда они начали стрелять. Убитые и раненые попадали в одну кучу...

Женщина зарыдала.

Партизаны стояли молча.

Через несколько секунд женщина перестала плакать и заговорила снова:

- А оставшихся в живых или раненых они добивали молотками. Били молотком по голове... понимаете...

И женщина снова залилась слезами.

"Боже мой, - подумал Шменкель, - что же будет с этой бедной женщиной!.."

- А ну-ка уходите все отсюда! - приказала доктор Кудимова партизанам. - Быстро!

Вместе с партизанами собрался уходить и мужчина, который привел их сюда. Один из партизан дал ему свою фляжку с водой, но руки у бедняги так дрожали, что он не мог даже пить.