— А костерок, — спросил он пьющего пиво патриарха, — костерок в Молодежном зале случаем не жгли?

— Жгли! — обрадовался его реакции на воспоминания свои ученик Репина. — Конечно! Какой вы, батенька, догадливый. Сам у того костерка ручки грел. Давайте-ка я вам псалом спою.

И, нимало не смущаясь, у пивного ларька на улице морозной затянул: «Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии; аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий».

Один из забулдыжек, явно рассчитывая на внимание художников, дескать, и мы не лыком шиты, громко рассказывал приятелю о Пушкине:

— Шел это он по Декамероновой галерее, встретил царя и сказал царю: ты, мол, полукупец, полудурак, но, может, скоро и полным станешь. А другому вельможе еще лучше сказал: ты, говорит, пуст, как собственный твой бюст.

— Чем так зачитался? — спросил Юс у Сидоренко. — Смотри пиво не пролей.

— «Соняшна машина» называется, фантастический роман. Автор Винниченко.

— Мать честная, — сказал Кузя, — да тут по-хохляцки написано. Какой текст! Сидоренко, прочитай кусочек вслух.

— «Бадемайстер, — читал Сидоренко, — нiжно обхоплюе пана президента; витерши, бадемайстер кладе пана президента, як кохану, на ложе. Пан президент весело, задоволено регочуть, ритмично пидкидаючи при цьому выпнутым i удушеным штанцями животом».

Поблескивали глаза аделин и зубки алевтин, светились, отражая небо, зимние оконные стекла, солнечная машина держала путь на закат, пивной ларек скромно исходил пеной, а продавец пива стоял на страже неиссякаемого пивомета подобно петергофскому полубогу.

— «Життя е боротьба», — дочитал Сидоренко.

— Е, е, — сказал Юс, — вестимо. Ну, салют, парубки, ахтунг, я похрял музицировать.

Кайдановский вошел в заснеженный Летний сад, вечный отстойник тишины, где шум городской отступает, его и вправду не слышно. Белое царствие газонов, заколоченных статуй, причудливо убеленных кустов втянуло его в свою игру; он углубился в любимую аллею.

Навстречу шла Люся, она была не одна, спутника ее Кайдановский не знал.

На той стороне Фонтанки лучи заходящего солнца посверкивали окошечками проходящих автомобилей,

«Красивый парень, — подумал Кайдановский, — вот и новый хахаль нас ждет, новый роман под Новый год, что е життя наша, чи то игра, чи то боротьба, чи то брехня непроходимая».

Люся поздоровалась с ним; не замедлил поздороваться и хахаль. Пройдя мимо Кайдановского, они расколдовали сад, нарушили очарование, струя городского шума хлынула в невидимую воздушную брешь. Заторопившись, Кайдановский вышел на Неву и двинулся к дому.

Тормознула на набережной черная «Волга», выпустила с первого сиденья пассажира, умчалась. Пассажир неспешно двинулся по набережной к садовым воротам. Кайдановский узнал его и не узнал, нечто происходило с восприятием; высокий щеголеватый человек, входивший в когорту городской номенклатуры, чей лик частенько мелькал то на экране телевизора, то на газетной странице, оказывается, походил на Вольнова, как карикатура, — или, напротив, как оригинал походил бы на пародию. Не без любопытства, видно, подивившись выражению лица, глянул пассажир «Волги» на скромно одетого юношу с планшетом, глянул с полуулыбкой — художник, маленько юродивый, впечатлительная натура, что и взять. Они разминулись возле мраморной доски в память о Каракозове. Мансурова Софья Перовская, насупившись с похмелья, пробежала мимо, граната в муфточке, ветерок в голове, развевающаяся — не по сезону —вуалетка.

Тут же солнце село, настали сумерки, холод забрался студенту в рукава короткого полупальто, щупал запястья, позвякивал мелочью в кармане, заставал врасплох, поторапливал, поблескивал ртутно. Мост показался Кайдановскому длиннее Невского проспекта: он никогда не думал, что так далеко живет.

— С кем это мы поздоровались? — спросил у Люси ее спутник.

— Наш, мухинский, мы с ним дружим, Кайдановский, — Люся подумала: «Ревнует?»

Последовала пауза. Явлов смотрел на Люсю на ходу, оборотившись к ней, позволив ей еще раз разглядеть хорошенько свои ястребиные золотистые глаза. Ей нравилась в нем спортивность, решительность, даже смешанный аромат одеколона и табака казался ей мужским; муж Люсин был сибарит, человек искусства, аристократ, — так ей казалось; все прежние ее пассии (Кайдановский не в счет, он вечное дитя) оказывались как бы на одно лицо, и художники, и музыканты, и поэты: фантазии, капризы, женское непостоянство их поражали ее и ставили в тупик. Явлов покорил ее именно набором мужских качеств, спортсмен, охотник, напористый, веселый. Люсе было с ним просто и легко.

— Вы с ним учитесь в одной группе?

— Нет, он с другого отделения.

— Часто видитесь?

— У нас все видятся часто. Студентов в институте немного, коридоры одни на всех, есть занятия для всего потока, да еще столовая буфет, спортзал, тренировки.

— Он ходит в спортивную секцию?

— Да.

— Каким видом спорта занимается?

— Фехтованием.

— Значит, вы с ним в разных секциях?

«Ревнует...» — с удовольствием думала Люся; она занималась волейболом.

— Да.

Явлов подумал: надо как-нибудь наведаться в спортзал, ей должна идти спортивная форма, короткие трусики в облипку, при ее тонкой талии и закругленных, где надо, длинных изящных ляжках.

— А в общей компании ты с ним встречаешься?

«Неужели он почувствовал, что у нас с Каем был роман? значит, он действительно любит меня».

— Бывает, — отвечала она неопределенно.

«Какой у нас следующий праздник? Неужели до Нового года ничего не имеется и надо ждать новогоднего вечера, чтобы увидеться с объектом в общей компании? Не было печали. Еще и в Новый год тут торчать. И участвовать, мало того, в дурацком карнавале, какая скучища, вместо того, чтобы со своими поехать за город». А вслух он спросил, улыбаясь:

— Когда у тебя день рождения?

— Двадцать пятого декабря.

«Повезло!» Он рассмеялся, совершенно счастливый.

— Надеюсь, ты меня пригласишь? Заказывай, что тебе подарить. Бриллиантов не обещаю. Впрочем, если будешь настаивать, найду и бриллианты.

Явлов знал: настаивать на бриллиантах не будет, дурочка бесплатная. Своей невесте, которая уже трижды ездила с ним на охоту, собирался он подарить ружье; невеста, как кавказская пленница из кинокомедии, была комсомолка, спортсменка и, ежели не вполне красавица, вполне мила, свежа и хороша, вот только рука тяжелая, однажды она крепко ему влепила.

Люсю еще никто не спрашивал — что ей подарить; у нее замерло сердце; она вдруг представила — как хорошо было бы жить с ним, разведясь с мужем и забрав детей; он занимался бы с детьми спортом, водил бы ее в театр, у них была бы простая семейная жизнь без художественных выкрутасов.

— Подари мне шляпу с полями, — сказала она.

«Час от часу не легче», — подумал он. Перспектива таскаться по шляпным отделам ему не улыбалась, он подумал, кого бы попросить, может, секретарша по старой памяти старому другу не откажет?

— Заметано, — отвечал он, сверкая зубами.

Снег усиливался. Снежинки превращались в хлопья. Снег падал, как полоумный, весь день, весь остаток дня, всю ночь; под утро ударил сырой мороз; солнцу предстала заполоненная снегом бывшая столица бывшей России, совершенно ушедшая в подполье столица, спозаранок играющая с историей в Китеж под подпольной кличкой вечно живого вождя местного племени; в воздухе искрили сухие блестки мелкой взвеси, дышать было нечем.

Непонятно, почему Кайдановскому при переходе в обратном направлении, с Петроградской, Кировский мост показался короче, значительно короче, чем накануне; даже удручающая холодрыга не действовала, мост сжался, длина его от головы до хвоста не соответствовала габариту от хвоста до головы совершенно. Кайдановского сей феномен весьма развеселил, он даже хохотнул пару раз вслух, чем привлек внимание стайки невест, спешащих в свой Институт культуры и отдыха. Кроме Кузиной классификации девушек (аглаи, аделаиды, аделины и, как известно, алевтины), были в ходу сидоренковская (мартышки и дворняжки) и Юсова (Юс утверждал, что женщины, независимо от возраста, семейного положения и проч., делятся на невест и вдов).