Кроме потрясающих способностей к аналитическому мышлению, он ещё обладал умением одновременно слышать учителя и читать шахматный календарь.

На математике он выходил к доске, записывал пример и тут же после «равняется» писал ответ. Он всё вычислял в уме.

Ему прочили блестящую карьеру, а он в середине десятого класса вдруг бросил школу и ушел работать.

Потом он работал и учился.

Потом опять работал.

Он поехал в Свердловск. Там после окончания школы, на юридическом, училась Укля.

Кажется, Сидор повзрослел сразу после того как умерла его мать. У нее болело сердце. Сидор говорил ей «вы». Потом он занялся альпинизмом, влюбился в скалолазку с двумя детьми, на десять лет его старше, женился, сделал ей третьего.

А его отец говорил нашим девочкам: «Скажите ему. Пусть не женится. Он вас послушает».

Сидор не любил отца.

А может, и любил, просто не мог простить ему то, что после смерти матери он привел женщину.

И ещё отец выпивал, а Сидор ненавидел пьянство, – когда он видел пьяного, у него темнели глаза.

Он здорово бегал на физкультуре. Лучше всех. Потом он занялся боксом. Купил себе гирю.

Однажды нас с ним побила толпа. Мы шли втроем – я, Сидор и Ваниян – и нас окружили прямо на улице человек двадцать. Было холодно. Шел мокрый снег. Они прицепились к Сидору, конечно. У него на груди был комсомольский значок. Никто из нас не отличался особой любовью к комсомолу, просто у него был значок.

Кто-то из толпы протянул к нему руку, Сидор перехватил. Через мгновение он уже бил кого-то, прыгнувшего на него, влет, в лицо.

Я помню только, что поскользнулся. Нас обступили и пинали.

Было не больно, было обидно – надо же, поскользнулся.

Потом мы с Сидором бегали в степь, тренировались. Он был очень выносливый. Как-то мы шли с ним летней ночью, и нас снова обступила толпа. Не та толпа, что зимой, другая.

Здоровенный верзила кого-то из своих толкнул на нас. Так в те времена часто начиналась драка.

Мы остановились. Стояли, ощетинившись. Я смотрел вожаку прямо в глаза. Их пятнадцать, нас трое. Главное было выдержать взгляд. Я выдержал. Потом нам кричали что-то вслед, но это больше для своих.

Сидор не трусил, я тоже. С нами был его друг, боксёр. Тот потом сильно волновался. «А если б они набросились?» – «Ну и что?» – «Их же было больше!» – «Ну и что?»

Сидору все равно. Мне тоже.

Он потом нашел тех, кто отпинал нас зимой. Один нашел всех. Сначала он нашел одного, избил его и через него нашел другого.

Так он нашел и избил всех.

Стекловата

После девятого класса, летом, мы с ним решили поработать. Идея пришла в голову Сидору, конечно. Мне такое не могло прийти. Меня в классе считали маменькиным сынком – я никогда не ходил с ними даже в походы. Мне лень было ходить в походы, я готовил себя к грядущему.

Они карабкались в горы, сидели у костра, спали в палатках, мерзли и смотрели ночью на звезды.

Я считал, что звезды я и с балкона увижу, а спать в палатке холодно. Костров я в своей жизни сжег столько, что небольшой перерыв в этом деле, так мне казалось, никак не скажется на этой части моего жизненного опыта.

В девятом классе нам было по шестнадцать лет. Мы работали все лето на базе грузчиками. Мы разгружали стекловату.

До этого мы подстриглись наголо и отправились пугать девочек. Идея принадлежала Укле. Пугать мы должны были Нату и Таню Авдееву – они в этот момент сидели у Наты и читали книгу.

Мы подошли к её дому, вытащили красные платки и повязали ими голову, а на глаза мы надели черные очки. В таком виде мы по решёткам на лоджиях вскарабкались на второй этаж – у Наты не было решёток – и проникли в дом – балконная дверь была открыта.

Дальше мы ползли по полу, так как девочки читали книгу вслух в другой комнате.

А в этой комнате сидел столетний Натын дед. Тот сидел в углу, и мы его сначала не заметили, а когда заметили, то поздоровались: «Здрас-ссте!» – на что он нам ответил: «Здрас-ссте!» – и мы дальше поползли.

Потом мы резко вбежали и ухнули: «Ух!!!» – девушки вскочили, и сейчас же в дверь вломилась изнемогающая от смеха Укля вместе с Бобиковой – нашим школьным Бобиком.

А на дворе уже тетки обсуждали происходящее, и идущей с работы Натиной маме – «тете Нине» – сейчас же доложили: «Теперича к вам через балкон лазиют!» – на что она ответила: «А вам завидно?»

После этого Сидору понравилось пугать, и он захотел испугать ещё и Долгову. Он захотел влезть на крышу – Долгова жила рядом с ним на последнем этаже – найти вентиляционную трубу её квартиры и замогильным голосом её позвать.

Помешала соседка, которая согнала Сидора с лестницы, ведущей на чердак.

Сидор решил ей отомстить. Он ночью притащил с того кладбища, что совсем рядом, венок, перевернул траурную ленту и написал: «Дудке от дьявола!» – соседку звали Дудкой и она обожала кавалеров.

– Позвонили в дверь, – рассказывала потом Дудка матери Долговой, – смотрю в глазок, а там букет. Я думала, от кавалера. Открываю – ужас. Что делать?

Мама Долговой знала все о Сидоре и его мести, и она сказала:

– Дудка! Это кто-то колдует. Ты пописай на венок и сожги.

Дудка пописала, но потом передумала и решила вызвать милицию с собакой: «Пусть придет милиция с собакой!»

– Дудка! – сказала ей мама Долговой, – ты же писала на него. Какая милиция с собакой? Собака по запаху придет к тебе. Лучше сожги.

И она сожгла.

А ещё Сидор привязывал девочкам двери верёвкой друг к другу.

И вешал им на них коробочки со зловещими надписями.

Стекловата приходила в вагонах. Надо было открыть вагон с помощью лома, там тогда отваливался люк и в него летели пачки этой дряни.

Мы их хватали и складывали в стопки. Там были горы стекловаты. А вагоны приходили каждый день.

Стекловата летела по воздуху, и воздух от нее переливался и блестел. Она втыкалась в руки, в лицо, в шею, в глаза.

Она набивалась во все щели, за шиворот, под рукава.

Мы носили куртки и брюки, голову прикрывали кепкой, лицо – респиратором, глаза очками, руки – перчатками. На ногах у нас были ботинки.

Было жарко, лето, нечем дышать.

Пот струился по лицу, заливал глаза, на спине выступала соль.

Тогда-то я понял, что надо учиться. Причем учиться хорошо.

Мы работали по семь часов каждый день. Нам давали молоко. Раз в неделю. Сидор выпивал сразу, а я экономил, нес домой.

Мне нравилось носить домой молоко. Так я выглядел кормильцем.

Еще я приносил деньги – аванс и получку. Примерно сто двадцать рублей в сумме.

Когда отдавал деньги в первый раз, очень волновался, а бабушка была растрогана и что-то, отвернувшись, шептала.

Бабушка часто шептала. Она верила в Бога. Я ей как-то сказал:

– Бабушка! Бога же нет!

А она мне:

– Что ты, Сашенька, Бог есть, – и у нее в тот момент были такие глаза светлые, что у меня мурашки по коже.

За лето мы с ней накопили на одежду к осени. Мне и братьям.

С этих пор я часто буду покупать одежду, в основном себе, потому что все мое мгновенно донашивалось.

Юрка

Кроме нас, там были две пожилые грузчицы – они здорово ругались матом – и ещё там был Юрка – небольшой, плечистый армянин.

Юрка тоже ругался матом.

Там все ругались.

Не ругались только мы с Сидором. С Юркой мы были на «ты».

Он отсидел три года в тюрьме за мелкое воровство и был недоволен политикой государства.

Однажды он сказал, что во всём виноват «Володька». Мы поинтересовались кто это.

Оказалось, что под «Володькой» Юрка понимает Ленина нашего, Владимира Ильича!

Мы с Сидором начали орать (в основном, Сидор), чтоб Юрка при нас Ленина не трогал, потому что (потому!) для нас эта тема святая (ну, да!).

Орал Сидор очень убедительно, эмоционально, я ему вторил, и Юрка, поворчав насчет того, что все мы ещё очень маленькие, но ничего, подрастем и все поймем в этой жизни, заткнулся, как нам и хотелось.

Похоже, Юрка нас с Сидором очень уважал, потому что мы знали много слов об окружающем.