Нет, он хороший мальчик. Только немного шалун. Ой! Он спустил ей в трубу кота. Но я его тут же отшлепала. Ну, и испугалась же она! До смерти! Болтовни как не бывало. И это на целый день.
А ты же знаешь, Господи, какой он у меня умненький! Ему бы учиться! Я все продам, только бы он был ученый, хороший человек! А когда он выучится и вырастет, мы уедем отсюда. Он возьмет меня к себе. Да! Я тогда буду старенькая и не смогу так много работать. И он будет обо мне заботиться. Он меня никогда не бросит. Что ты, Господи, и думать тут нечего! А потом у него будут дети. Много детей. И я их всех буду нянчить. Вот счастье-то, Господи!..
Тут вдова немного поплакала. Ну, совсем чуточку.
А чертёнок тихо-тихо подобрался к ней – он давно стоял сзади и слушал – и обнял её, и прижался – теплый, мягкий и сладкий комочек. Вдова так и замерла.
А потом ещё он сидел у неё на коленях.
Они долго смотрели друг в друга. Прямо в глаза.
У него глаза большие и чистые, и совсем не чёрные.
Вдова прижималась к ним, что-то шептала.
Оставим их. Им сейчас не до нас.
Ох, и переполох бы на чёртовой кухне!
1985
ЖИЛОЙ
(остров моих историй)
Жилой
Вода была тёплая. Мы заходили по щиколотку и долго шли под старым причалом. Нужно было дойти до большого камня. Он в самом конце.
Там по шейку, там водились креветки, и мы на них охотились.
Нужно встать неподвижно, и тогда креветки отправятся к нам.
Они подплывали и пробовали нас своими лапками – жив-мёртв, а мы осторожненько подводили руку и хватали их, как мух со стола.
Креветка немедленно съедалась.
Нам исполнилось по двенадцать лет и мы хотели есть.
А ещё ловили кефаль. Она подходила к самому берегу за рачками-бокоплавами, и её можно было поймать на удочку-закидушку.
Только надо очень сильно дернуть в момент клева, потому что кефаль – рыба могучая, а челюсть у нее слабая, и она одним рывком рвет себе челюсть и уходит, а когда ты сам рванешь, то, может быть, успеешь выбросить её на песок.
Кефаль мы жарили.
А Юрка Максимов говорил, что свежую рыбу можно есть сырой.
В обед приходил отец и водил нас в столовую. Там мы ели жутко невкусный суп и второе.
Отец у нас работал, на этом острове.
Остров назывался – Жилой.
У Юрки Максимова очень смешной папа. Мы закатывались над каждым его словом. А он воодушевлялся, делал гримасы – тут мы вообще помирали, а если он плавал в море, то всегда задирал зад и говорил: «Так плавает пожилая дама».
Юрку я учил плавать. Сначала все шло хорошо, а потом мы поплыли до буйка, развернулись и назад. Плывем, и вдруг он мне говорит: «Я дальше не могу, устал». – «Ты чего, – подплыл я к нему, – сейчас же плыви!» – а он начал тонуть, захлебывается, глаза бешеные, и выкрикивает только: «Саша! Саша!» – я к нему, а он очень сильный вдруг стал, только я рядом оказываюсь, хватается за меня, на голову мне забирается и мы вместе тонем, но под водой он меня отпускает, я отплываю, потом снова к нему, и все повторяется.
После я приноровился его под водой толкать к берегу. Подныриваю, чтоб он меня не достал, пихаю и всплываю на безопасном расстоянии.
Мне показалось, что я его целый час толкал. Наконец, задел я ногой дно. «Дно! – кричу ему. – Становись на дно!» – Он встал, и тут силы его оставили – повис у меня на руках. Так я его на песок и вытащил.
Мы долго лежали, пока он в себя приходил, потом пообещали друг другу ничего никому не рассказывать.
А через несколько лет, нам уже по шестнадцать было, у Юрки на день рождения его отец поднял тост за меня. «За Саню! – говорит, – который мне сына спас!» – а я на Юрку посмотрел, мол, эх ты, договорились же никому ни слова, а тот говорит: «Я не при чем!» – оказывается, видели нас, только добежать не успели.
Папа у Юрки потом совсем спился. Не узнавал уже никого, и зубы у него выпали.
На острове люди жили только в той части, где имелась вода. Все остальное – глиняная пустыня с верблюжьей колючкой, полынью, осокой. Там ходили козы. Козы в штанах. Чтоб не порвали вымя о колючки.
Так нам объясняли здешние мальчишки. Вечно голодные, они клянчили рыбу у рыбаков.
Те причаливали, пьяные, и на палубе у них стояли ящики с килькой.
Они бросали бутылки в море, а мы ныряли за ними, доставали и сдавали. На деньги можно было купить еды или сходить в кино.
Только в кино мы чаще бесплатно через забор прыгали.
На диких пляжах отдыхали ужи и тюлени. И тех и других в воде мы боялись. Ужи просто неприятны. Вдруг касались тела.
Тюлени в воде двигались лениво, но быстро. А под водой они вообще напоминали торпеды.
Так нам казалось. Как увидишь такой снаряд – воздух из легких вырывается в крик.
В море я далеко плавал. Отплывешь с полкилометра, посмотришь назад, на берег, и будто ты на горе. Вода выпуклая. Поверхностное натяжение.
Однажды встретил белугу. Очень испугался. Думал акула. Плыл и сам себя успокаивал: на Каспии нет акул! На Каспии акул нет! Так до берега и доплыл.
А рыбища здоровенная – жуть!
Со старой пристани хорошо нырять. Дно очень чистое. Там на кефаль можно охотится с острогой. Мой брат Серега мог две минуты пропадать под водой, а я – только минуту.
Потом понял почему: надо не бояться воды и все делать как бы нехотя, тогда и спазмы наступят не сразу.
Кислородное голодание очень коварно. Можно не заметить и потерять сознание. Это я где-то читал. Честно говоря, часа через три в воде начинает казаться, что воздух тебе и вовсе необязателен – забываешь дышать. До этого доводить не стоит.
Одно точно: все люди, попадая в воду, тут же начинают с ней сражаться, а она не враг.
А ещё мы мидий ловили – отдирали их отверткой. Ели, конечно, сырыми.
Я даже верблюжью колючку пробовал. Интересно же за что её любят верблюды.
А ещё полынь жевал – говорят она лечебная.
Но самым вкусным казался черный Хлеб с маслом. До сих пор, как представлю себе горячую горбушку, так слюнки и побежали.
А ещё ворованную кильку можно есть просто так. Это нас местные научили мальчишки. На хлеб её и сверху посолить.
Ели вместе с головой и потрохами. Летела, как мышь в пустой амбар.
Километра три по побережью, и начинался Золотой Пляж. Это мы его так называли. Он весь уложен белыми раковинами и на солнце сверкает. На нем никого – одна красота, да заблудившиеся козы.
Видел, как козы пробуют пить морскую воду. К середине дня очень хотелось пить. Вода на острове солоновата, и потому в полдень мы шли на охоту за арбузами. Серега смастерил арбалет, стрелу мы привязывали веревкой.
Бахча обнесена забором, мы стреляли через щели, потом подтягивали арбуз.
Однажды нас увидел сторож:
– Эй, пацаны! Идите сюда, так арбуз дам!
Как же! Так мы и пошли. Взрослым мы не доверяли. Ещё по роже надаёт.
Серёга мог под водой съесть кусок хлеба. Он потом и меня этому обучил. Надо хлеб, тот что во рту, сначала разжевать, а следующий кусок в себя как бы втягивать.
Мы даже на спор с ним ели. Спорили с кем-нибудь: а спорим, что под водой все съедим? Прыгали в воду и выигрывали.
Серега ещё воробьев из рогатки стрелял. Мы их жарили, а когда отец приносил домой осетра или икры, начинался пир. Ели, как пылесосы.
И ещё мой брат здорово под водой в ловитки играл. Я его никак не мог поймать. Мы с Валеркой – нашим младшеньким – следили на пирсе, как он в воду уходил.
Там на дне лежала старая труба, и он все в нее хотел забраться.
Просто так. Интересно же.
А я волновался чего-то. Будто чувствовал.
Он нырнул и не выходит. Минута прошла – нету, вторая течет, течет.
– Валерка! – говорю нашему мелкому, а у самого голос срывается. – Давай за кем-нибудь быстро!
Он пулей, а я в воду нырнул, и тут мне Серега навстречу всплывает весь ободранный: он в той трубе застрял, еле вырвался. Там мидии наросли как зубы: вперед пропускают, а назад – нет. Пришлось ему до конца трубы ползти.