Спешу заверить тех из вас,
Кому наскучил мой рассказ,
Что расскажу в дальнейшем
О чуде всепервейшем.
Но перед тем, как продолжать,
Позвольте счастья пожелать
Сыну Гамурета -
Причина есть на это.
Сейчас ему как никогда
Грозит ужасная беда:
Не просто злоключенья,
А тяжкие мученья.
Но я скажу вам и о том,
Что все закончится потом
Полнейшею удачей:
Не может быть иначе!..
К нему придут наверняка
Почет и счастье... А пока
Он скачет по лесу, томимый
Разлукою с женой любимой.
Сегодня путь его пролег
Среди нехоженых дорог,
Средь мхов, средь бурелома...
Чем дальше он от дома,
Тем больше топей и болот...
Он бросил повод. Конь бредет
Сквозь чащу еле-еле...
Ну, а на самом деле
Синица, взмыв под облака,
Не перегонит седока,
Который, сам того не зная,
Несется, ветер обгоняя,
И коль предание не врет,
Еще быстрей спешит вперед,
Чем он летел туда, в Бробарц,
Покинув княжество Грагарц.
Уж вечер... Скоро месяц выйдет.
Но что сквозь заросли он видит?
Там озера блеснула гладь.
Ладью на озере видать.
И рыбаков. А посередке,
В кругу мужчин, сидящих в лодке,
Он замечает одного,
Кто не похож ни на кого:
В плаще роскошном, темно-синем,
Расшитом золотом... С павлиньим
Плюмажем... Будь он королем,
Пышней бы не было на нем
И драгоценнее наряда.
Герой с него не сводит взгляда
И спрашивает рыбака:
Что, далека или близка
Дорога в здешнее селенье?
Но что он видит в удивленье?
Сколь опечалился рыбак!
В его очах – могильный мрак.
Он грустно молвит: "Милый друг,
На тридцать – сорок верст вокруг
Жилья не сыщете людского.
Здесь нет селенья никакого...
А впрочем, добрый господин,
Тут замок – слышал я – один
Невдалеке виднеется...
Вам есть на что надеяться!
Спешите же скорей туда,
Где скал кончается гряда,
Но будьте крайне осторожны:
Глядишь, и оступиться можно!..
Чтоб в замок вас могли впустить,
Вы попросите опустить
Сначала мост подъемный
Над пропастью огромной.
Опустят если – добрый знак..."
«Что ж. Я поеду, коли так...»
"Вам надо торопиться!
Но бойтесь заблудиться!
Я это говорю к тому,
Что нынче ночью вас приму
Как гостя в замке этом,
С почетом и приветом.
Страшитесь же прибрежных скал!..
И, попрощавшись, поскакал
В тот странный замок Парцифаль...
"Коль этот юноша чудесный
Вдруг рухнет со скалы отвесной,
Клянусь, мне будет очень жаль..." -
Сказал рыбак, безмерно грустный...
Но мчится всадник наш искусный,
Господней милостью храним,
И видит – замок перед ним...
Не просто замок: чудо-крепость!
Попытка взять ее – нелепость.
Штурмуй хотя бы тридцать лет,
Обрушься на нее весь свет,
Вовнутрь ворваться невозможно:
Защита больше чем надежна...
Парцифаль при свете звезд
Глядит: подъемный поднят мост,
И только ветер или птица
Способны очутиться,
Перемахнувши через ров,
В одном из внутренних дворов...
Вдруг страж заметил Парцифаля;
И говорит: "Узнать нельзя ли,
Откуда вы? Кто вы такой?
Что наш тревожите покой?"
Парцифаль сказал тогда:
"Рыбак прислал меня сюда.
С ним встретясь волею судеб,
Заночевать, спросил я, где б...
Он мне дорогу показал
И на прощанье наказал,
Чтоб мост подъемный опустили
И в замок чтоб меня впустили..."
"О славный рыцарь! В добрый час!
Все будут рады видеть вас!
Все к вашим здесь услугам,
Коли Рыбак зовет вас другом!"
Страж мост подъемный опустил
И, как устав велит, застыл
Перед высокою персоной,
Сюда судьбою занесенной...
А Парцифаль во весь опор
Во внутренний влетает двор,
Угрюмой стражею допущен...
Но как же этот двор запущен!
Зарос крапивой и травой.
Души не видно здесь живой,
Давно здесь стычек не бывало,
И все зачахло, все увяло.
Плац с незапамятных времен
Не видел яркости знамен,
Давно здесь рыцари не бились,
Лихие кони не носились
(Так делать нечего бойцу
И в Абенберге,
[84] на плацу)...
Но пестрой, праздничной картиной
Был подменен сей вид пустынный...
С восторгом Парцифаль взирал,
Как все, кто был здесь, стар и мал,
Его приветливо встречали,
И клики радости звучали.
И, празднично одеты,
Готовящиеся в бойцы,
Коня хватали под уздцы,
Несли скамеечку для ног,
Чтоб спешиться удобней мог
Наш юный рыцарь вдохновенный,
Воистину благословенный...
Он ловко спешился. И тут
С почтеньем в дом его ведут.
От ржавчины и пыли
Его лицо отмыли.
Затем он получает в дар
Плащ, что пылает, как пожар:
То был арабский шелк блестящий,
Шуршащий, нежно шелестящий,
Тот плащ, что, по словам пажа,
Носила прежде госпожа,
Святая королева
Репанс
[86] – «Не Знающая Гнева»...
(Признаюсь вам, что и она
Была поражена
Красою Парцифаля...)
Все словно бы воспряли.
Печаль с угрюмых лиц сползла,
И словно Радости Посла
Скорбящие встречали,
Забыв свои печали...
И все заботятся о нем
И сладким потчуют вином.
С него доспехи сняли,
Чтоб плечи отдыхали,
И унесли копье и меч,
Но все ж, страшась нежданных встреч,
Он счел опасным и ненужным
Впредь оставаться безоружным...
Здесь случай вышел несуразный:
Ворвался некто безобразный
И, погремушками звеня,
Героя чуть ли не дразня,
Сказал ему: "Поди-ка,
Тебя зовет владыка!.."
Герой, оставшись без меча,
Ударил дурня сгоряча
Своим тяжелым кулаком.
Поверженный упал ничком,
Кровь из ноздрей бежала,
Спина его дрожала.
И рыцари все как вздохнут:
"О рыцарь! Он ведь только шут!
А с шуткою, пускай и вздорной,
Нам легче в этой жизни черной.
Мы извиненья вам приносим
И за него прощенья просим.
Слова ж его толкуйте так:
Вернулся с озера Рыбак.
И он уже, как нам сказали,
Вас ожидает в тронном зале..."
И вот вступает наш гордец
В досель не виданный дворец.
В роскошном королевском зале,
Наверно, сотни свеч сияли,
И сотней свеч освещена
Была здесь каждая стена.
И сотни в королевском зале
Перин пуховых разостлали,
Покрытых сотней покрывал...
Вот что наш рыцарь увидал...
В трех креслах восседали чинно
Три неизвестных паладина,
О чем-то говоря друг с другом,
Вблизи стоящих полукругом
Трех изразцовых очагов.
Огонь, достойный и богов,
Справлять свой пир не уставал
И яростно торжествовал
Над деревом Aloe Lignum
[87] -
Название дано из книг нам.
(Но в Вильденберге у меня
[88]Нельзя согреться у огня.)
Вот на кровати раскладной
Внесен, усталый и больной,
Дворца роскошного хозяин.
Тяжелой хворью он измаян.
Глаза пылают. Хладен лоб.
Жестокий бьет его озноб.
У очага, что посредине,
Приподнялся он на перине
И с грустью на друзей взирал.
Чем жил он? Тем, что умирал,
Пусть в славе, пусть в почете,
Но с Радостью в расчете...
И тело хворое не грели
Ни печи, где дрова горели
Столь жарким, яростным огнем,
Ни шуба, что была на нем
С двойным подбоем соболиным,
Ни шапка с пуговкой-рубином,
Надвинутая на чело,
Чтоб было голове тепло,
Ни меховое покрывало -
Ничто его не согревало...
Но вопреки ужасной хвори
Он, с лаской дружеской во взоре,
Увидев гостя, попросил
Его присесть... Он был без сил,
Но добротой лицо лучилось...
И вдруг – нежданное случилось...
Дверь – настежь. Свет свечей мигает.
Оруженосец в зал вбегает,
И крови красная струя
С копья струится,
[89] с острия
По рукаву его стекая.
И, не смолкая, не стихая,
Разносится со всех сторон
Истошный вопль, протяжный стон.
И это вот что означало:
Все человечество кричало
И в исступлении звало
Избыть содеянное зло,
Все беды, горести, потери!..
Вдоль стен, к резной дубовой двери,
Копье оруженосец нес,
А крик все ширился и рос,
Но лишь за дверью скрылся он,
Тотчас же смолкли крик и стон
И буря умиротворилась...
Тут дверь стальная отворилась,
И в зал две девушки вошли:
Златые косы до земли,
Прекрасны, словно ангелочки,
На голове у них веночки,
Одеты в праздничный наряд,
В руках светильники горят.
С красавиц люди глаз не сводят.
Но вот за ними следом входят
Графиня со своей служанкой,
Лицом прелестны и осанкой.
Как восхитительны их черты!
Каким огнем пылают их рты!
И с восхищеньем видят гости
Скамейку из слоновой кости,
Что обе вносят в зал,
Где Муж Скорбящий возлежал.
Они смиренно поклонились
И к девам присоединились...
Но тут под сладостный напев
Вступают восемь новых дев.
Четыре девы в платьях темных
Несли в светильниках огромных
Громады свеч: их свет светил
Светлей надоблачных светил.
У четырех других был камень,
Ярко пылавший, как пламень:
Струилось солнце сквозь него.
Яхонт, гранат зовут его...
И девы устремились тоже
К тому, кто возлежал на ложе.
Уже поставлен перед ним
Стол с украшением резным.
Возникли чаши, кубки, блюда,
Драгоценная посуда,
И радовали взоры
Из серебра приборы...
Я сосчитал, что было там
Прекрасных восемнадцать дам,
В шелка и бархат разодетых -
Величественней в мире нет их.
Но, счет закончить не успев,
Я шестерых прибавлю дев,
Возникших посреди других
В двухцветных платьях дорогих...
И к трапезе приготовленье
Сим завершилось... И явленье
Чудесное произошло.
Не солнце ли вспыхнуло так светло,
Что ночь, казалось, отступила?
Нет! Королева в зал вступила!..
Лучезарным ликом все освещала,
Чудеса великие предвещала.
И был на ней, как говорят,
Арабский сказочный наряд.
И перед залом потрясенным
Возник на бархате зеленом
Светлейших радостей исток,
Он же и корень, он и росток,
Райский дар, преизбыток земного блаженства,
Воплощенье совершенства,
Вожделеннейший камень Грааль...
[90]Сверкал светильников хрусталь,
И запах благовоний пряных
Шел из сосудов тех стеклянных,
Где пламенем горел бальзам -
Услада сердцу и глазам...
. . . . . . . . .
Да. Силой обладал чудесной
Святой Грааль... Лишь чистый, честный,
Кто сердцем кроток и беззлобен,
Граалем обладать способен...
И волей Высшего Царя
Он королеве был дан не зря...
Она приблизилась к больному
(И не могло быть по-иному),
Поставила пред ним Грааль...
Глядит с восторгом Парцифаль
Не на святой Грааль... О нет!
На ту, в чей плащ он был одет...
Но дело к трапезе идет...
И слуги вносят для господ
Чаны с нагретою водою...
Рук омовенье пред едою
Свершает благородный круг.
И вот для вытиранья рук
Гостям подносит полотенца
Паж с кротким обликом младенца...
Дымится в чашах угощение:
Столов, наверно, сто – не менее.
Четыре гостя за каждым столом
(Гостей – четыреста числом).
Предивно убраны столы -
Скатерти что снег белы...
. . . . . . . . .
Владыка на исходе сил
Сам перед трапезой омыл
Свои слабеющие руки.
И, верен рыцарской науке,
Парцифаль по зову чести
Со страждущим омылся вместе,
У многих вызвав умиленье...
И преклонил пред ним колени
Какой-то очень юный граф,
Обоим пестрый плат подав...
Но слушайте, что было дале!
У каждого стола стояли
Четыре кравчих... Из них двоим
Вменялось господам своим
И нарезать, и наливать,
А двум другим – все подавать...
Затем с достоинством, без спешки,
Вкатили кравчие тележки,
На коих не один бокал
Чистейшим золотом сверкал
И, ярким светом залитая,
Сияла утварь золотая...
Но вот вступает сотня слуг,
Чтоб совершить по залу круг.
Добавим, что в руках у них -
Сто белых скатертей льняных
(Зачем, узнаете впоследствии).
Гофмаршал возглавляет шествие...
Остановились пред Граалем,
И тотчас дал хлеба Грааль им.
(Здесь я рассказываю вам
Лишь только то, что слышал сам.)
Грааль в своей великой силе
Мог дать, чего б вы ни просили,
Вмиг угостив вас (это было чудом!)
Любым горячим иль холодным блюдом,
Заморским или местным,
Известным исстари и неизвестным,
Любою птицей или дичью -
Предела нет его величью.
Ведь Грааль был воплощеньем совершенства
И преизбытком земного блаженства,
И был основою основ
Ему пресветлый рай Христов.
О, сколько в чашах золоченых
Вареных, жареных, печеных
Яств у Грааля-! Он готов
К раздаче мяса всех сортов.
Он разливал супы на диво,
К жаркому предлагал подливы
И перец, обжигавший рты,
Набив обжорам животы.
Он кубки наполнял искристым
Вином, и терпким и игристым,
Он, тот, пред кем склонялся мир,
Справлял гостеприимства пир,
И не случайно в этот зал
Он в гости рыцарей созвал!..
Но что же с молодым героем?
Он потрясен, смятен – не скроем.
Спросил бы: что творится здесь?
Однако скромность, а не спесь
Ему задать вопрос мешает
И права спрашивать лишает.
Ведь Гурнеманц предупреждал,
Чтоб Парцифаль не задавал
При неожиданных соблазнах
Вопросов лишних или праздных:
От любопытства кровь бурлит,
А вежество молчать велит!..
"Нет, любопытством не унижу
Честь рыцаря!.. А то, что вижу,
Мне объяснят когда-нибудь,
Лишь надо подождать чуть-чуть..."
Что ж, может быть иной вопросец
Порой и вправду ни к чему...
Но тут приблизился к нему
С мечом в руках оруженосец,
Меч Парцифалю преподнес,
Великую радость ему принес.
Сей радостный подарок
Стоил бы тысячу марок:
Вся из рубинов рукоять!
А лезвие! Не устоять
Врагу пред этой сталью!..
Тут с ласковой печалью
Негромко вымолвил больной:
"Был этот меч всегда со мной,
Всегда служил мне верно.
Теперь же дело мое скверно,
Рука не в силах меч держать.
И он тебе принадлежать
Отныне будет: воздаянье
За добрые твои деянья
И нечто вроде возмещенья
За скромность угощенья..."
Как речь столь странную понять?
Но Парцифаль молчит опять.
Молчит! Хоть все, кто были в зале,
Сейчас вопроса ожидали.
Он, очевидно, нужен всем.
Но Парцифаль, как прежде, нем...
А почему бы не спросить?
(Молчанья этого простить
Я Парцифалю не намерен!
Он в послушанье неумерен:
Задай вопрос он хоть один,
И сразу б ожил господин,
Которого мне жаль до слез.
Но на губах застыл вопрос
У сына Гамурета.
И я не делаю секрета,
Что сим – какой уж тут секрет? -
Не пользу он принес, а вред:
Ведь только при одном условье
Мог господин вернуть себе здоровье...)
Меж тем закончен странный бал,
И гости покидают зал,
Как бы спеша скорей отсюда.
И слуги кубки и сосуды
Уносят с каждого стола.
И кто последней в зал вошла,
Уходит первой... Парцифалю,
Владельцу замка и Граалю
Отвесив царственный поклон...
Герой понуро вышел вон.
(Ах, неспроста он так печален...)
Но вот в одной из ближних спален
Он примечает старика.
(Кто это? Помолчим пока.
Потом, когда настанет время,
Вы познакомитесь со всеми,
Кто вам доселе незнаком:
И с этим дивным стариком,
Чья борода была,
Как иней утренний, бела,
И с этим королем несчастным,
К моей истории причастным...)
Пока же слышит наш пришелец,
Как замка дивного владелец
Сказал: "Должно быть, вы устали
И, мнится мне, давно не спали.
Ступайте же! Уж поздний час,
Постель постелена для вас..."
Гость был сражен такой заботой.
Но сводит рот его зевотой,
И сон уже смежает очи.
Хозяин молвит: «Доброй ночи!»
И в спальню входит наш герой.
Клянусь, что не было второй
Такой роскошной спальни чудной:
Блеск золотой, свет изумрудный
Волшебно падал на постель...
Подумать только: неужель
Богатство в мире есть такое?
Не нахожу себе покоя,
Дворец описывая сей
При вечной бедности моей!..
Итак, он с королем расстался
И в комнате один остался,
Сказав послушной свите:
«Я спать ложусь. Вы тоже спите...»
Но тут пажи вбежали
И обувь с ног его усталых сняли,
И, скинув облаченье,
Почувствовал он облегченье.
Но сразу обомлел, узрев
Четырех прекрасных дев,
Возникших на пороге
В таинственном чертоге...
Он живо – шмыг под одеяло.
Но так лицо его сияло,
Что даже и не при свечах
Он отражался в их очах.
Смиренно девы попросили,
Чтобы, дремоту пересиля,
Он подкрепился перед сном
Сначала тутовым вином,
[91]Затем пленительным, прохладным,
Пьянящим соком виноградным
И чтоб отведал от плодов,
Из райских присланных садов...
. . . . . . . . .
Чуть закусив, он сном забылся.
Слуга тихонько удалился,
А вслед за ним и девы – прочь...
Так юный рыцарь встретил ночь.
Он спал... Но скверно, неуютно.
Из мрака выплывало смутно
Одно виденье за другим...
Храпит горячий конь под ним
И все куда-то мчится, мчится,
Не может приостановиться...
(Я даже умереть готов,
Чтоб не видать подобных снов.)
Вот он немного покачнулся:
Наверно, ранен?.. И очнулся.
В окно чудесный день глядел.
"Эй! Кто здесь? Кто меня раздел?
А слуги где? И свита?.."
В ответ – ни звука. Дверь закрыта.
Он ничего не понимал
И тотчас снова задремал.
Когда же он опять проснулся,
От удивленья ужаснулся:
Ярчайший полдень на дворе,
А у постели, на ковре,
Доспехи красные лежали,
Те, что ему принадлежали,
И тут же – два меча. Причем
Один меч – был его мечом,
Испытанным и старым,
Зато другой был – даром
Владельца замка. Вот в чем суть!..
Герою в сердце вкралась жуть:
"Сон, видимо, был в руку.
Я обречен на муку,
На испытание войной.
Войну сулил мне сон ночной,
И бой, возможно, грянет
Скорей, чем снова ночь настанет!..
Что ж, я с охотой бой приму,
В надежде угодить ему
И в угождение жене,
Чей дивный плащ сейчас на мне...
Однако сердцем и мечтой
Принадлежу не ей, а той,
Кого супругою зову,
Чьим светлым обликом живу,
Кто красотою вешней
Еще прекрасней здешней!.."
Он сделал все, что долг велел:
Доспехи бранные надел
И, опоясавшись мечами,
Сверкнул воинственно очами,
Готовый встретиться с врагом,
И вышел. Чуть ли не бегом
Через дворцовые покои.
Но диво, диво-то какое!
Во всем дворце нет ни души,
Все словно замерло в тиши.
И за окном нет никого,
Лишь быстроногий конь его
Стоит, привязанный к перилам.
Все выглядит мертвым и унылым.
Наш рыцарь в дом вбегает снова -
Молчанье, глуше гробового.
Герой спешит из зала в зал:
В оцепенении молчал
Дом, где вчера еще шумели гости.
Герой Парцифаль вскричал от злости;
И с криком выбегает вон!
Вдруг нечто замечает он:
Распахнуты в саду ворота,
Как если б распахнул их кто-то.
Трава потоптана. Глядит -
Да тут все сплошь следы копыт!
Видать, ворота отворились,
Чтобы гости удалились...
Что ж, делать нечего. И он
Дворец покинуть принужден,
Причем без промедленья.
Вдруг страж, стоявший в отдаленье,
От посторонних скрытый глаз,
Мост опустив, сказал: "Для вас
Пусть день померкнет ясный!
Пришелец вы злосчастный,
Вас злобный рок сюда занес!
Вопрос! Всего один вопрос
Задать вам стоило, и круто
Все изменилось бы в минуту.
Но вы не для славы рождены
И слыть глупцом осуждены!.."
Герой Парцифаль чуть не плачет:
"Страж, что же это все значит?
Что за вопрос? Кому? Зачем?.."
Но страж молчит. Он снова нем,
Как если б сон объял его...
Не называет никого.
И понял Парцифаль в тот миг
(Хотя всего и не постиг),
Что он в полной изведает мере
Печали, несчастья, потери,
Судьбу беспредельно злую
В оплату за радость былую...
"Ну, а пока – вперед, вперед!
К тем, кто, наверно, бой ведет,
Предписанный всевышним.
Я там не буду лишним, и
Средь тех, кого я полюбил,
Обласкан кем и принят был
(Мне вечер памятен вчерашний),
Драться я стану еще бесстрашней
За дорогую госпожу,
А господину докажу,
Сколь я ему благодарен
За меч, что мне им подарен..."
Он разглядел следы подков,
Сел на коня – и был таков,
Души моей герой любимый,
Бесчестья враг непримиримый.
И я его не оскорблю
Тем, что не скрою, сколь скорблю:
Пошто он в замке не остался?..
...Итак, сперва широкий стлался
Путь перед рыцарем моим.
Однако рок неотвратим,
Чем глубже в лес, тем путь все уже,
Смеркаться начало к тому же,
Беда грозит со всех сторон.
Вдруг женский голос слышит он:
Дева на ветви древа сидела,
Набальзамированное тело
Убитого друга в объятьях держа.
(Слушая это, от горя дрожа,
Вы испытаете потрясенье -
Иначе вам не видать спасенья...)
Он сразу ее не смог узнать,
Хоть у их матерей одна была мать...
Верность!.. Но верность была здесь иная:
Не земная верность, а неземная...
И Парцифаль поклонился ей.
"Госпожа, – он сказал, – душою всей
Я сочувствую вашей печали безмерной.
Повелите служить вам – слуга я ваш верный!.."
Она благодарит с отчаяньем во взоре
(Как все благодарят сочувствующих в горе):
"Кто вы? Из какой вы земли?
Как в эту чащу вы забрели?
Люди чужие здесь редко бывали,
А заблудившихся убивали.
Мне приходилось видать самой
Тех, кто уже не вернется домой:
В крови лежали их тела.
Ужасные здесь творятся дела.
Скачите же прочь под покровом ночи!
И путь постарайтесь найти короче.
Вы молоды. И собой хороши.
Что же вы делали в этой глуши."
"Госпожа, обо мне не думайте худо.
Но, пожалуй, не дальше версты отсюда
Замок стоит за стеной крепостной.
Странный случай вышел со мной...
Оказался я в зале волшебно богатом,
Где все жемчугами светилось да златом,
А какие там яства! И вина! О, боже!..
Это было все только вчера. Не позже..."
"Не шутите над девой несчастной.
Вы шутник, да притом опасный,
В этом я присягнуть готова.
Здесь за тридцать верст нет жилья никакого,
А не то чтобы за версту...
Вы – по вашему видно щиту -
Рыцарь явно не здешний, заезжий...
Ну, а замок-то, замок-то где же?
Клянусь, что ни ночью вчерашней, ни днем
Вы в нем быть не могли, да и не были в нем.
И, конечно, не тот вы имели в виду,
Где, на счастье одним, а другим на беду,
Всевозможнейших благ земных преизбыток:
Любое блюдо, любой напиток.
Но чтоб в замок этот попасть,
Не нужны ни усердье, ни власть,
Ни удача, ни разум могучий, -
Лишь судьбой уготованный случай.
В неведенье священном
Приходят к этим стенам.
Зовется замок Мунсальвеш,
[92]А местность – Терредесальвеш,
[93]Сия земля, которой
Анфортас правит хворый...
[94]Он смерти, говорят, бледней,
Он скован ею, дышит ей,
Болезнь его томит и гложет.
Ни ходить, ни стоять он не может,
Ни лежать, ни сидеть, ни скакать на коне, -
Лишь полулежать, прислонившись к стене.
Но если вправду вы попали
В Мунсальвеш и в тронном зале
Увидали бы короля,
Воспряла здешняя земля,
Поскольку ваше появленье
И означало б исцеленье
Анфортаса..." – "Я видел там, -
Рек Парцифаль, – прекрасных дам
Среди сверканья зала..."
И тут она его узнала
По голосу: "Ты – Парцифаль!
Так, значит, видел ты Грааль
И короля, что был столь мрачен?
Высокий жребий тебе назначен!
Спеши отраднейшую весть
Мне в утешенье преподнесть
И объяви: король спасен,
А ты навеки вознесен,
И с этого мгновенья
В твоем повиновенье
Весь мир, все земли, все и вся.
Ты для чудесных дел родился
И станешь королем Грааля!.."
«Как вы меня узнали?»
"Как?! Вспомни: это я была,
Кто Парцифалем тебя нарекла...
С тобой в родстве я состою,
Я чтила матушку твою,
Ей матушка моя – сестра,
Вся – святость, вся полна добра,
Она, оплаканная мной,
Была венцом красы земной...
Скажи, не ты ль мне сострадал,
Узнав, что бедный друг мой пал,
С кем я расстаться не могу
И смертный сон его стерегу,
Не ведая успокоенья.
Нет! С каждым днем мои мученья
Все тягостнее, все страшней!.."
Герой Парцифаль ответил ей:
"О, страшен мне твой лик усталый!
Стал мертв и бледен рот твой алый.
Ужель зовешься ты Сигуной,
Которую знал я прекрасной, юной?
Не в Бразельянском ли лесу
Свою оставила ты красу?
Кудри твои поредели,
Жизнь в тебе – на последнем пределе,
Лицо твое бескровно.
Мне ясно одно безусловно:
Предать земле сей труп должны мы!
Воистину невыносимы
Страданья, что познала ты,
Смиренный ангел доброты!.."
. . . . . . . . .
Навзрыд Сигуна зарыдала:
"Я долго, долго ожидала
Предсказанного избавленья.
Так вот оно: в твоем явленье!
Коль тот страдалец исцелен,
Мой дух, что птица, окрылен,
И я упьюсь святой усладой.
Так молви, так обрадуй
Известием, что там, где был,
Вопрос задать ты не забыл!.."
«Спросить я не решился!..»
"Знай: ты всего лишился!..
О я, распятая судьбой,
Зачем я встретилась с тобой?
Зачем не промолчала
С самого начала?
Подумать только, что видали
Глаза твои в том волшебном зале!
Копье, сочащееся кровью,
Хозяина в странном нездоровье,
Рубины, золото, хрусталь,
Наконец, святой Грааль!
Ты блюда дивные едал,
Ты столько, столько повидал
И доброго и злого -
И не спросил ни слова?!
О, гнусное отродье волчье!
Душа, отравленная желчью!
Узревши короля в несчастье,
Вопрос, исполненный участья,
Ты должен, должен был задать!
Отныне ты не смеешь ждать
Ни снисхожденья, ни пощады!..
Будь проклят! И другой награды
Не жди, помимо этих слов!.."
"Сестра, я искупить готов
Свой тяжкий грех любой ценою.
Поверь мне, помирись со мною..."
"Нет, проклят, проклят, проклят будь!
И о родстве со мной забудь.
Забудь и Мунсальвеш, в котором
Ты рыцарство покрыл позором!.."
Так Парцифаль расстался с ней,
С бедною сестрой своей...
Он скачет далее... Одним
Раскаяньем герой томим.
Постигнув, сколь он грешен,
Он вправду безутешен...
А солнце жарит и печет,
Пот по лицу героя течет.
Дышать ему нечем стало,
Стесняет дух забрало...
Он это понимает,
Свой тяжкий шлем снимает
И едет, шлем держа в руке...
Вдруг видит, там, невдалеке
На тропке, – свежий след подков.
Не видно только ездоков.
И тут он замер, болью скованный:
На старой кляче, неподкованной,
Скакала женщина. Она
Была бледна, была бедна,
Куда-то поспешала,
А кляча чуть дышала
И не скакала, а плелась.
И паутина ей вплелась
В нечесаную гриву.
А в дополненье к диву,
Казалось, чуть ли не сползло
С кобылы старое седло.
Оно было без луки.
Немыслимые муки
Перенесла, должно быть, та,
Чья бесподобна красота...
Был на прекрасной даме
Истерзанный шипами,
Вконец изодранный наряд
(Вы в нем узнаете навряд
Роскошное когда-то платье).
О, горе! О, проклятье!
Несчастной нет защиты.
На платье дыры не зашиты.
И все ж сквозь рубище белело
Прекрасное нагое тело...
И рот по-прежнему пылал,
Как прежде, жарок был и ал,
Но – небо в том свидетель -
Святую добродетель
Она торжественно блюла,
Хоть зло обижена была
Напраслиной, наветом...
Подумайте об этом!..
...Я все о бедности твержу
Затем, что радость нахожу
Не в роскоши чванливых дам,
Что вечно досаждают нам,
А в неприкрытой плоти!
(Вы меня поймете...)
Но где ж красавец юный? Он,
Отвесив женщине поклон,
Был поражен ее словами:
"К несчастью, мы знакомы с вами.
Ах, слишком памятен тот час,
Когда пришлось мне из-за вас,
Несчастнейшей на свете,
Надеть лохмотья эти.
В измене я обвинена!
И ваша, ваша в том вина..."
Он на нее взглянул в упор:
"Мной не заслужен сей укор,
Поскольку, – верьте, я не лгу, -
Обидеть даму не могу...
Кто вы? Не угадаю...
Но вам я сострадаю!.."
Теперь она с ним рядом скачет
И горько, безутешно плачет.
Как градинки, как льдинки
Из дивных глаз слезинки,
Звеня, ей катятся на грудь...
Однако стоило взглянуть
Ей вновь на Парцифаля -
Слезы бежать перестали...
С нее он не спускает глаз
И говорит: "Дозвольте, вас
Плащом своим укрою
С подкладкой меховою,
Прекраснейшая госпожа!.."
Всхлипнула она, дрожа:
"Ваш плащ не смею я принять,
Вы в том должны меня понять.
Не жаль, что жизни я лишусь,
Несчастный, я за вас страшусь:
Коли на помощь мне придете,
Вы под его мечом падете!.."
Герой едва повел плечом:
"Как так паду? Под чьим мечом?
Мне сила господом дана,
И вражья сила ни одна
Меня не одолеет:
А кто дерзнет, сам пожалеет!..
Так кто ж он, супротивник мой?.."
"Он прежде звал меня женой.
Теперь же, если б мое тело
Его служанкою стать захотело,
Он прочь бы оттолкнул меня,
Измену мнимую кляня.
В его груди угасла вера..."
"Надеюсь, что найдется мера,
Чтоб к вере возвратить его.
Но много ль войска у него?.."
"Нет, с ним пока что я одна.
Но бойтесь! Месть его страшна!
Супруг шутить не любит,
Он вас в куски изрубит.
Да, он изрубит вас в куски,
А я исчахну от тоски,
Злосчастная Ешута!.."
Раздета и разута
Она Орилусом была,
И все же кротостью цвела,
Воистину святою
Женской чистотою...
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Герой тотчас свой шлем надел
И словно ветер налетел
На герцога, что страшным взглядом
Смотрел, как некто скачет рядом
С его печальною женой...
Конь Парцифаля – вихрь шальной.
. . . . . . . . .
Герои копьями дрались.
Ешута бедная, молись!
И впрямь: подобного турнира
Не знали с сотворенья мира.
Здесь все гремело, все звенело.
Они дрались осатанело.
(Ах, крови, что ль, пролито мало?)
Ешута руки ломала...
Орилус храбрый был боец.
Да что поделаешь? Юнец
Его одолевает,
Сдаваться повелевает.
«Ах так? Не слушаться меня?!»
Взял и стащил его с коня
Могучими руками
(Что было с герцогом, судите сами)
И мигом, как мешок с овсом,
Швырнул его на бурелом,
Синяками лицо изукрасил
И нос ему расквасил.
Кровь из-под шлема льется.
Одно лишь остается
Орилусу: глаза смежить
И умереть... "Ты хочешь жить?
Все от тебя зависит.
Раскаянье возвысит
Тебя, и честь тебе вернет,
И с сердца тяжкий снимет гнет.
Проси же без смущенья
У этой женщины прощенья!
Свое доверье ей верни
И подозреньем не черни.
Тебе клянусь я свято:
Ни в чем она не виновата!.."
«Не виновата?! Кто?! Она?!»
"Да. Знай: во всем – моя вина.
В своей ребячьей дури
Навлек я гнева бури
На воплощенье чистоты...
Ее подозреваешь ты
В супружеской измене!
Но нет на ней вины ни тени!
Хочу, чтоб ты рассудку внял:
Кольцо с нее я силой снял
И, как бы в ослепленье,
Поцеловал без дозволенья..."
. . . . . . . . .
Воскликнул герцог: "Я спасен!
Ужели это все – не сон?
Хоть я повержен и раздавлен,
От худшей казни я избавлен.
Мне пораженье принесло
Усладу дивную. Спасло
Меня сие известье.
Что подозрение в бесчестье
Отпало!.. Что моя жена
Господним ангелам равна
Своей небесной чистотою!
Безумец! Я ее не стою...
И все ж для ревности тогда
Был повод... В том-то и беда.
Она мне сердце разрывала
Тем, что восторга не скрывала
Перед твоею красотой.
А у меня-то нрав крутой.
Дурная мысль мне в мозг вонзилась:
Моя жена в тебя влюбилась,
Жена мне боле не верна!..
Из преопасного зерна
Взросло слепое подозренье,
Позор! Позор мне и презренье!
Но о прощении молю
Ее, что я, как жизнь, люблю!.."
Рек Парцифаль: "Тебя я пощажу,
Возблагодари же госпожу!
Взбодрись душой, с земли восстань!
Ты тотчас двинешься в Бретань.
И – клятву в том с тебя беру:
Придя к Артурову двору,
На верность деве присягнешь!
Какой? Сейчас меня поймешь:
Прелестной деве, кротчайшей,
О коей с болью, с тоской величайшей
Я воздыхать не позабыл.
Кей-сенешаль ее побил.
Из-за меня случилось это!
Удар остался пока без ответа.
Найди ж ее, поведай ей,
Что будет отомщен злодей,
Что он за все заплатит кровью..."
"Я рад твои принять условья, -
Ответил герцог. – Но сперва к жене
С повинною дозволь вернуться мне..."
. . . . . . . . .
И примиренье состоялось.
Сердце Орилуса с горем рассталось.
И вскоре они в пещеру зашли,
Где с мощами святыми раку нашли,
И копье разноцветное там лежало -
Оно отшельнику принадлежало.
Отшельник Треврицент был брат
Анфортаса... (Так говорят
Предания, по крайней мере.
В ту пору не было его в пещере...)
Над ракой вновь Парцифаль присягнул,
Что ни разу в жизни не посягнул
На честь иль достоинство герцогини,
Однако он горько жалеет ныне
О дерзком поступке (известном вам),
И он резнул себя по губам,
Что зло свершили, без спросу целуя,
Дабы кровью с них смыть печать поцелуя.
И, глядя герцогине в лицо,
Он с поклоном ей возвратил кольцо...
. . . . . . . . .
И тут же доблестный рыцарь Орилус
(Чья душа для добра отворилась)
Супругу плащом драгоценным укрыл
И о любви своей заговорил
И о том, как виновен он перед ней,
Кто всех любезней ему и родней...
А Парцифаль с копьем разноцветным
Стоит, глядит на них взглядом приветным,
И радость его наполняет грудь...
Он решает в дальнейший пуститься путь.
Ах, напрасно супруг и супруга
Приглашают младого друга
С ними вместе в шатровый их град.
Словно бы приглашенью не рад,
Он простился с милой четою,
Снова движимый целью святою...
. . . . . . . . .
А теперь я вам о том расскажу,
Как Орилус, обретший свою госпожу,
Ставши снова счастливым супругом,
К своим вернулся слугам
В шатровый город на лугу.
И вправду молвлю, не солгу,
В ту самую минуту,
Когда народ узрел Ешуту,
Восторга клики раздались.
Из множества сердец рвались
Те радостные клики:
День наступил великий...
Им поклонившись до земли,
Обоих в баню повели.
Двенадцать дев придворных,
Прилежных да проворных,
От грязи и от пыли
Владычицу отмыли.
И вот, умыта и свежа,
Вновь почивает госпожа
После скитаний длинных
На пуховых перинах.
Меж тем Орилус, в бане моясь
И ни о чем не беспокоясь,
Мечтает только об одном:
О скором отдыхе ночном.
Тут дорогому господину
Необычайную картину
Один старательный вассал
В таких словах живописал:
"Едва ты, герцог, удалился,
Король Артур сюда явился.
По обе стороны реки
Стоят Артуровы полки,
Кругом раскинуты палатки.
Герои так и рвутся к схватке.
Во имя доблести и славы
Придумывает он забавы:
Турниры, битвы без конца,
Пылают женские сердца.
Их здесь немало, дам прекрасных,
Любительниц сих игр опасных!.."
И герцог, словно бы в огне,
Воскликнул: "Снаряженье мне!
А герцогине – платье!.."
Не в силах передать я,
Как герцогине платье шло
И как лицо ее цвело!..
Затем на ложе они вдвоем сидели
И жареных пичужек ели...
Да жаль, ей герцог есть не давал,
Все беспрерывно целовал
Уста своей Ешуты,
Порвав раздора путы...
. . . . . . . . .
И вот они пустились вскачь.
Конь под Орилусом горяч.
Орилус, герцог, был при всем
Вооружении своем,
Однако в этот час он
Не был подпоясан
Испытанным своим мечом,
Что говорило всем – о чем?
О том, что пораженье
Он потерпел в сраженье.
Меч поперек седла лежал.
Плененью герцог подлежал
И крайне странной каре:
Служенью Куневаре!..
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Артур, приметив тех двоих,
С большим почетом принял их,
Как если б их давно здесь ждали.
Пажи Ешуту сопровождали
При въезде в лагерь, ко двору...
И вдруг любимую сестру
(О, возликуйте, божьи твари!)
Узнал Орилус в Куневаре...
Да и она, волнением объята,
Признала в нем тотчас родного брата.
Тут достославнейший Орилус
Поведал ей, что с ним случилось.
Не скрыл он также и того,
Какую клятву взял с него
Его бесстрашный победитель,
Заступник добру, а злу – обвинитель,
Который ему явиться велел
Сюда, чтоб положить предел
Бесчинствам сенешаля Кея...
Затем он воскричал, бледнея:
"Кей! Кей тебя ударить смог?!
Но если есть на небе Бог,
Обидчик твой не уйдет от мести!
С героем величайшим вместе
За каждую твою слезу
Обрушим на него грозу!.."
. . . . . . . . .
А королева в это время
С придворными своими всеми
Спешит облобызать Ешуту...
Артур пришел. Ну, а к нему-то
Вассалы, слуги так и льнут.
Все в умиленье слезы льют,
Счастливейшую видя пару
И вместе с ними Куневару,
Что прежде, словно тень, брела,
А нынче брата обрела
И расцвела красою бесподобной...
Но кто это с ухмылкой злобной
Стоит угрюмо в стороне?
Кей, ненавистный вам и мне!
Счастливцев вид его бесил,
И оттого он был без сил.
Вдруг он Кингруна примечает,
Править пиром ему поручает.
"Пойми, – он говорит тайком, -
При совпадении таком
Я за столом сидеть не вправе,
Душой и сердцем не лукавя.
Скорей я со стыда помру!
Ударив герцога сестру,
Себя я виноватым
Считаю перед братом.
Надеюсь, ты меня заменишь
И старой дружбе не изменишь.
Всех угости отменно, вкусно:
Ты это делаешь искусно.
Не ты ль закатывал обеды,
Когда одерживал победы
Твой достославнейший Кламид?..
Я верю, что не утомит
Тебя и это угощенье..."
...Отвесив герцогу поклон,
Печально удалился он,
Так и не заслужив прощенья...
. . . . . . . . .
...Куневара всех потчевала на диво,
Брата родного – особливо.
Король Артур, скажу без лести,
Высокой их удостоил чести,
Когда, собравшись почивать,
Он доброй ночи пожелать
Соизволил недавним жертвам ссоры лютой.
Итак, покуда день расцвел,
Счастливейшую ночь провел
Орилус со своей Ешутой.
