– Как? – опешил Меллер. – Разве ты не слышал? Вчера умер Брюсов! Совершенно непростительно не знать.

Словно ища поддержки, Наум поглядел на Виракову. Надежда мелко покивала:

– Нынче по телеграфу передали. И в газетах тоже… – она, заметно, сильно замерзла, зубы стучали.

Рябинин не нашелся, что сказать, и только скорбно покачал головой.

– Да вот… жизнь – глупая штука! – зябко передернул плечами Меллер. – Был человек, думал, творил, а тут – бах! – и конец… А ты где так долго отсутствовал? В какой глуши?

– В деревню ездил.

– А-а, – что-то припоминая, нахмурился Наум. – Служебная командировка?

– Именно.

– Ну да, ну да, ходили тут слухи… – пробурчал Меллер и толкнул Андрея в бок. – А мы, видишь ли, в память Валерий Яклича собрание устроили. Помянули его, м-да… Народу пришло – страсть!

– Да и шествие внушительное, – оглядывая колонну, заметил Андрей. – Факелы, венки…

– В театре народу куда больше было, – вставила Виракова.

– А ты, Андрей, далеко направляешься? – шмыгнул носом Меллер. – Домой? Побудь с нами на митинге, это совершенно недолго. Ведь не виделись-то сколько? С лета! Потом мы с Надей тебя проводим, а?

– Ну конечно, – согласился Андрей.

Траурная процессия дошла до постамента Александра II и стала кругом. Откуда-то появился дощатый ящик, на который забрался главный губернский литератор Сакмагонов. Он в двух словах напомнил о значении творчества Брюсова и предложил почитать его стихи.

…Один за другим сменялись на импровизированной трибуне ораторы. Пламя раздуваемых ветром факелов грубо выхватывало из темноты их лица; скорбно-суровые, дрожали они в зыбком облаке пара и оттого казались еще более трагичными. Холод мешал говорить, сковывал и заставлял ежиться. Очень скоро все собравшиеся как-то сгрудились вокруг трибуны. Никто не замечал, как падала на плечи горячая смола с факелов, как немели промокшие ноги и пальцы рук…

Вождь местных символистов Лютый говорил последним. Всегда строгое и надменное лицо его теперь было растерянным. Лютый светло улыбнулся и негромко прочел, глядя куда-то поверх голов собравшихся:

– Смерть! Обморок невыразимо сладкий!

Во тьму твою мой дух передаю, Так! Вскоре я, всем существом вопью, – Что ныне мучит роковой загадкой. Но знаю: убаюкан негой краткой Не в адской бездне, не в святом раю Очнусь, но вновь – в родном, земном краю, С томленьем прежним, с прежней верой шаткой. Там будет свет и звук изменены, Туманно-зримое, мечты – ясны, Но встретят те ж сомнения, как прежде И пусть, не изменив живой надежде, Я волю пронесу сквозь темноту: Желать, искать, стремиться в высоту!

Лютый поклонился и поспешно, как-то бочком, сошел с трибуны. Наступила неловкая пауза. Все городские литераторы уже выступили, прочие, очевидно, не решались.

– «Умершим мир!» – вдруг выкрикнул кто-то.

– «Умершим мир!» – подхватили десятки голосов.

Дружный хор, как один, прочитал:

– Умершим мир! Пусть спят в покое. В немой и черной тишине. Над нами солнце золотое. Пред нами волны – все в огне. Умершим мир! Их память свято В глубинах сердца сохраним. Но дали манят, как когда-то, В свой лиловато-нежный дым. Умершим мир! Они сгорели, Им поцелуй спалил уста. Так пусть и нас к такой же цели Ведет безумная мечта! Умершим мир! Но да не встанет Пред нами горестная тень! Что было, да не затуманит Теперь воспламененный день! Умершим мир! Но мы, мы дышим. Еще по жилам бьется кровь. Мы все призывы жизни слышим И твой священный зов, Любовь! Умершим мир! И нас не минет Последний, беспощадный час, Но здесь, пока наш взгляд не стынет, Глаза пусть ищут милых глаз!

В памяти Андрея всплыл теплый сентябрьский день 1916 года, когда их полк хоронил сто двадцать шесть погибших. После панихиды молоденький прапорщик Лунин читал эти стихи – «Умершим мир» Валерия Брюсова. Солдаты хмуро крестились, пряча слезу и приговаривая: «Хорошие стихи, солдатские…»

*

Бойко притоптывая каблуками, Меллер тараторил без умолку. Андрей с трудом вникал в перипетии сложных взаимоотношений внутри редакции «Юного коммунара» и рассеянно улыбался. Ему просто было приятно видеть Наума.

– Расскажи-ка лучше о новой фильме! – нетерпеливо прервала Меллера Виракова.

– Ах да, начисто забыл! – хлопнул себя по лбу Наум. – Мозги на холоде застыли, определенно.

И как я мог не вспомнить о таком важном деле? Так вот, вчера меня неожиданно пригласили в губисполком, к самому товарищу Платонову. Предложил он осуществить ответственнейшую задачу, – Меллер выкатил глаза, – запечатлеть празднование седьмой годовщины Октябрьской революции! Это вам, братцы, не хухры-мухры, это – хроника исторического события губернского масштаба!

– А я-то, как узнала, что Наума вызывают в губисполком, думаю: надо бы его одеть поприличней для встречи, – подхватила Надежда. – У него в гардеробе – все больше вещи неприличные, вычурные. Да и гардероба-то, собственно, не имеется: вещи вечно помятые, как у старьевщика.

– На-дя! – с досадой протянул Меллер.

– А что? Разве я не права? – спросила у Андрея Виракова. – В государственное учреждение в разболтанном виде ходить не пристало! Хорошо, я настояла – купили тут же Науму строгий костюм, нормальный галстук…

– Совершенная глупость! – взмолился Меллер.

– Вот-вот, – горестно вздохнула Надежда, – посмотри на него, Андрей Николаич, – так и ныл давеча весь день, что в новом костюме он похож на писаришку из канцелярии градоначальника!

– Определенно! – подтвердил Наум. – Выглядел совершенным дураком.

– Мучение с тобой одно, – покачала головой Виракова.

– Ну, будет вам, – рассмеялся Рябинин. – Не ссорьтесь по пустякам. Так какую, Наум, тебе предлагают картину? Это хроника?

– Само собой, – кивнул Меллер. – Я уже выстроил план съемки, чтобы ни одна мелочь, ни одна деталь не ускользнули от внимания. Определенно, нужна экспрессия, как у Сесиля де Милля в «Десяти заповедях». Не видел? Вот и Надежде тоже не посчастливилось. Там есть сцена погони конницы египетского фараона за иудеями. Как это снято! Совершенный восторг. Я предполагаю как. И попробую!

«Ему бы учиться. Ведь кино – его ремесло, – глядя на возбужденное лицо и блестящие глаза Меллера, думал Андрей. – Прожигает время в “Юном коммунаре», бегает по пионерским сборам…» Он покосился на Виракову. Та слушала Наума затаив дыхание. «Однако, понимает важность кино для своего дружка. Ведь наверняка не первый раз слышит о съемке… А может, и о покупке платяного шкафа мечтает…»

Меллер пересказал план съемки и, спохватившись, справился о делах Андрея.

– …Ну, о которых можно говорить, не о секретных, – пояснил Наум.

– Нет больше никакой службы и никаких секретов, – радостно объявил Рябинин.

– Неужто обратно к нам? – ахнула Надежда.

– К нам, – с удовольствием подтвердил Андрей. – С двадцатого числа перехожу на «Ленинец».

– Вот так да! – удивленно протянули Виракова и Меллер.

– Кстати, – меняя тему, спросил Рябинин, – вы на траурном собрании в Новом театре Полину не видели?

Надежда натянуто улыбнулась и отвернулась.

– Они с Решетиловой приходили, – ответил Наум. – Потом по домам пошли, на шествие и митинг не остались.

– Ты уж лучше, Андрей Николаич, домой ступай, спать ложись, – бросила Виракова. – Какие свиданки с дороги-то? Да и время на дворе позднее, неприлично девушку тревожить.

– Может, и так, – согласился Андрей.

– Утро вечера мудренее, – важно заключил Меллер.

Рябинин мысленно вернулся к траурному митингу.

– А где Венька со товарищи? – вдруг вспомнил он. – Я их что-то не приметил.

Меллер насупился и запыхтел.

– Ты ведь отсутствовал… – нехотя выдавил он. – Наверное, еще не знаешь…

Рябинин остановился:

– В чем дело?

Виракова открыла было рот, но Наум ее остановил:

– Подожди, Надя, я сам. – Он повернулся к Андрею. – Видишь ли… Вениамина и весь их координационный совет арестовали… Прошлой ночью… За контрреволюцию.