«М-да, нескучно у них здесь, на Медовом Берегу», – думал Эгин, выкарабкиваясь наконец на поверхность.

Он не увидел и не почувствовал, как под его ногами слабо шевельнулось убитое тело. Жизнь ушла из него слишком давно, чтобы бояться какого-то кинжала. Убитому телу нужно было полежать еще некоторое время, спустя которое оно было готово продолжить свою устрашающую миссию.

Дела обстояли неважно. И это Эгин понял сразу же, когда трое мужиков с факелами, от которых его отделяло шагов пять-шесть, не больше, с радостным воплем «А вот и он!» двинулись к арруму, ухмыляясь криво и немного виновато. Дескать, извини, милостивый гиазир, но сейчас мы тебя будем рубить на грудинку и вырезку.

«Облачный» клинок – не чета топорам.

Аррум – не чета мужичью.

Эгин убил всех троих очень быстро. Последнего он зарубил, когда тот собрался бежать прочь от неистового советника, отбросив оружие в сторону.

«Золотишка захотелось наварить из Внутренней Секиры? Вот вам ваше золото!» – процедил Эгин, убедившись в том, что его противник мертв.

Без труда расправившись с озверевшими мужиками, Эгин огляделся и понял, что Кедровая Усадьба обречена. И он, аррум Опоры Вещей, обречен вместе с ней.

Потому что на пороге хозяйского дома лежали четверо пастухов Круста. Все четверо были в крови. Семь тел вокруг них говорили о том, что бойня была короткой, беспощадной, роковой.

Потому что супруга управляющего, хищно оскалившаяся, сидящая на корточках, тоже была мертва – в животе у нее торчала стрела, а левая рука болталась, перебитая топором в предплечье. В тот же миг женщина упала на бок.

И тогда Эгин впервые задал себе вопрос: а есть ли будущее у Медового Берега?

Стоило женщине упасть и выронить нож, как над ней навис темный силуэт. Человек? Прямоходячая собака наподобие животного-девять? Призрак? «Нет, последнее исключено», – решил Эгин. По призракам после Цинора он считал себя почти экспертом.

Мелькнула быстрой змеей тень стремительно выброшенной вперед конечности. Отвратительно хрустнули ребра, и тварь, хрипло рыкнув, впилась зубами в нечто, зажатое костяными сочленениями левой, многосуставчатой руки.

Тварь жрала человеческое сердце.

Кедровая Усадьба была обречена, ибо в узких оконцах, которые были пробиты вдоль лестницы, ведущей на второй этаж, плясали сполохи пламени.

Это означало, что пламя уже овладело единственным выходом из дома. И что скоро огонь, пробившись по винтовой лестнице, завладеет и смотровой башней, на вершине которой наверняка будет искать спасения наивная Лорма.

А Эгин, аррум Опоры Вещей, был обречен потому, что, отделившись от полукаре флигелей на противоположной стороне подворья, чуть раскачиваясь и неуверенно, словно слепцы, ступая к нему, приближались собратья того существа, которое только что насытилось сердцем женщины со шрамом.

Существ было не меньше десятка.

Соломенная крыша – не лучшая опора для воина.

Эгин сделал несколько шагов назад, и его спина уперлась в бревенчатый сруб стены. Вот и все.

Под ногами – земля, за спиной – стена. Невысокая, но все равно на такую никакие слова Легкости не забросят. Справа – стена господского дома, в котором все больше пламени и все меньше живых.

«Да, Лорма, ты была права. Нужно было оставаться на башне до самого утра. Тогда, глядишь, все сложилось бы по-другому…» – вздохнул Эгин.

Твари были сейчас напротив входа в дом, уже совсем недалеко. Как вдруг из окна, соседнего по отношению к тому, из которого Эгин недавно осматривал зачин бойни в полной уверенности, что все здесь находится под его контролем, из этого самого окна вывалилось грузное тело и упало под ноги приближающимся тварям. Это была жена Круста Гутулана, мать Лормы, барыня Хена.

«Наверное, так до самой гибели толком и не протрезвела», – подумалось Эгину.

Гибели? Ну нет! Громогласно икнув, барыня поднялась на ноги. Похоже, падение с пятнадцатилоктевой высоты пошло ей только на пользу. Самый близкий к ней пожиратель сердец занес свою суставчатую конечность для рокового удара.

Но вещный мир изменчив, как вода. То, что кажется постоянным, – тонет в небытии, то, что кажется твердым, – расплывается в кашу.

Такого сильного толчка прежде не случалось.

Казалось, мир решил расколоться надвое и великой трещине суждено было пройти через двор Кедровой Усадьбы.

Эгина швырнуло к стене, он сильно ударился затылком. Но это не помешало ему увидеть, что костяная змея нечестивого гостя, вместо того чтобы сокрушить ребра барыни Хены и изъять ее горячее сердце, вонзилась во вздыбившуюся землю. А сама супруга Круста, окончательно протрезвев и заголосив за десятерых, вознеслась вместе со вспучивающейся землей вверх.

Почти одновременно с этим в земле возник огромный провал, сожравший флигель.

Теперь почти вся земля двора изволила вспучиться. И высокий вал пролег от дверей дома прямо под ноги мужикам, сгрудившимся у сокрушенной «гремучим камнем» башни.

Те, и так сильно напуганные отчаянным сопротивлением пастухов Круста, появлением какого-то сумасшедшего аррума, резво порешившего трех их братьев по оружию, а равно и падением пьяной бабы, которой все было нипочем, бросились бежать. И, как вскоре понял Эгин, – более чем вовремя.

Потому что боковые скаты новоявленного земляного вала стали быстро осыпаться, обнажая мерцающую фиолетовыми пятнами кожу. Кожу? Да, кожу. Ибо это было не землетрясение. Это было существо.

«О Шилол, кто он?! Друг? Враг? Да и живой ли вообще?»

Эгин полоснул по твари Взором Аррума. Да, у твари был слабый, но все-таки животный, живой, теплый След. «Это уже легче. По крайней мере он не родич этим, сердцеедам».

В отсветах от горящего дома Эгину было непросто разглядеть явившегося из-под земли. Но зато явившийся, судя по всему, видел в темноте лучше кошки. И притом видел едва ли не прямо всей поверхностью своего тела!

Эгин не знал, что по ту сторону от выползка пожиратели сердец сдуру набросились на беззащитный и нежный бок твари со своими костяными когтями и тем разозлили ее сверх всякой меры.

Он видел лишь, что передняя часть слизнеобразного тела, взмахнув плохо различимыми, но, кажется, короткими передними лапками («Хороши лапки – каждая с оглоблю!» – фыркнул Эгин, отвечая собственным мыслям.), изогнулось и рванулось вправо назад, одновременно с этим высвобождая из-под земли последние сажени своего тела.

Супруга Круста, пережив недолгое вознесение на семь локтей, вновь упала вниз. Голосить она перестала – видать, сорвала голос.

Зато, встав на четвереньки, оглядевшись по сторонам и разглядев-таки под стеной Эгина, она быстро-быстро засеменила к тайному советнику. Но барыне Хене сегодня не везло. Не заметив дырки в крыше флигеля, стоявшего вровень с землей, она провалилась вниз.

Эгин нервно хихикнул. Что за ночь!

По ту сторону выползка разнесся отчаянный вой. Кажется, подземная тварь взялась за нежить вплотную. Из этого Эгин с облегченным вздохом сделал вывод, что выползок – друг. Поспешный и необдуманный вывод.

Возможно, Эгин счел бы своим долгом перепрыгнуть через тело выползка и помочь тому в истреблении нежити.

Возможно, постарался бы допрыгнуть с его спины до окон дома и разыскать там Лорму.

Возможно, полез бы в провалившийся флигель вытаскивать ее мамашу. Но все случилось иначе.

– Человек, сделай семь… нет, твоих меньше… шесть шагов влево.

Эгин вздрогнул.

Голос был тихим, внятным, властным.

Таким же точно, но более крепким и молодым, обладал Лагха Коалара, гнорр Свода Равновесия.

Говоривший свободно владел варанским языком, но в его речи напрочь отсутствовала певучесть, которой с давних давен гордятся варанские пииты и риторы. Казалось, говорит не человек, а музыкальная шкатулка.

Голос прозвучал сверху из-за спины. Следовательно, говоривший находился на гребне стены Кедровой Усадьбы.