– Вы могли бы объяснить товарищу старшему сержанту как ее разыскать?

– Да, она скорее всего на стадионе за сто восьмой школой, ее из нашего окна зимой видно, когда нет зелени. Они сидят там на таких врытых в землю покрышках разноцветных, знаете?

– Вы сказали "скорее всего". А если ее там нет? Может, вы дадите телефон ее ближайшей подруги или, ну, друга. Сколько ей?

– Пятнадцать на днях. Или, подождите-ка…

– Хорошо, хорошо, в конце концов сейчас это не так уж важно. Так у вас найдутся их телефоны?

– Вряд ли. Сейчас мы, родители, почти ничего не знаем о жизни своих детей.

– Ладно. Сержант, вы знаете место, о котором говорит гражданин Силин?

– А как же. Вечно там костер до небес, петардами балуются, бутылки бьют. В неделю по три привода в детскую комнату.

– Хорошо. Сходите туда и, если Ани, Ани Силиной, запомните, там нет, то расспросите ребят и поделикатнее. А то знаю я вас.

– Слушаюсь.

– Разыщите обязательно, сержант.

6 мая, 14.12

Силину я в целом верил. Может ли такой балбес быть замешанным в убийстве? Правильно, товарищи. Не может.

Поэтому показания его дочери были мне, по большому счету, до лампочки. Сержанта я отправил за ней лишь затем, чтобы он, во-первых, как следует проветрился – после встречи с Мариной Рубиной я бы, признаться, и сам не отказался бы от двух недель в Сочи – а, во-вторых, мне было просто необходимо поговорить с Силиным наедине. Тогда он будет поспокойнее и, надеюсь, пособраннее, поскольку явно принадлежит к той породе людей, на которых милицейская форма действует абсолютно деморализующе.

Я сижу на квартире у гражданина Силина, пью с ним бледный чай, смотрю как он нервно вертит в руках коробок спичек.

– Вы были знакомы со своей соседкой?

– Что?

Испуг и недоумение в глазах.

– Пожалуйста, соберитесь и не волнуйтесь. Все в порядке.

– Хорошо. Да нет, я, собственно, не волнуюсь. Просто, видите ли, все это так неожиданно. Сидишь дома, как в этом анекдоте, знаете, никого не трогаешь… – он попытался улыбнуться.

– Да, знаю, знаю, – я, в свою очередь, улыбнулся широко и ободряюще, что далось мне с большим трудом. Перед глазами стояло, точнее, лежало тело с напрочь развороченной головой. – Так вы были знакомы со своей соседкой? Это не допрос, просто от ваших ответов зависит успех моей работы.

– Да нет, куда там – знаком. Я здесь двадцать лет живу, а толком никого не знаю.

– Но вы пересекались с ней в подъезде, в лифте, на автобусной остановке?

– На остановке? Что вы! Она была не из тех, кто ездит в нашем, гхм, общественном транспорте.

Я неторопливо прихлебнул чаю и так же неторопливо вернул чашку на блюдце. Я будто бы снова почувствовал запах пороха – запах смерти, быстрой и легкой, пятьсот метров в секунду, одиннадцать грамм.

– Вы сказали "была". По вашему мнению, с ней что-либо случилось?

– Простите, но это ведь вы, кажется, сказали, "была". Знаком ли я с ней. Был. Полагаю, что, будь с ней все в порядке, вы бы так не говорили.

Вот так да. Не такой уж он и балбес. Впрочем, я сам хорош, ох хорош. Совсем обалдел – ни черта за собой не слежу. Но все-таки странно, с виду он такой рассеянный – и тут на тебе.

При плохой игре остается надеяться на хорошую мину. Я резко посмотрел ему в глаза и несколько секунд пристально вглядывался в их неглубокую голубизну.

– Глупо, гражданин Силин. Очень глупо. Ну позвонили, ну совершенно честно рассказали нам об убийстве, а теперь чего-то испугались. Расскажите лучше все, как есть. Следствие разберется.

Силин долгое время не отводил взгляда. Похоже, он был крепче, чем показался в начале знакомства. Но через несколько секунд я понял, что он просто на грани обморока. Наконец Силин выдавил:

– Убийство? Вы сказали – убийство? Ее убили? Кто?

– В этом-то весь вопрос, – ответил я, расслабляясь.

Либо он блестящий актер – а таких мало даже среди профессионалов – либо, как я и думал, персона, затесавшаяся в это дело по чужой воле. Чтобы дать Силину время привести себя в чувство, я встал, наполнил свежий чайник и поставил его на плиту.

– Может, вы есть хотите? Там в холодильнике котлеты и борщ, – ни с того, ни с сего спохватился Силин.

– Хочу, – с готовностью согласился я.

Есть я не хотел. Но как еще сбросить шкуру официальности, особенно после этой грубой уловки с прямым давлением? Таким, как Силин, главное – показать, что следователи тоже люди, которые любят поесть, не исключено – выпить, у которых свои дети и свои домашние проблемы. Для этого у меня даже есть особое обручальное кольцо, которое я иногда одеваю то так, то этак, в зависимости от того, с кем предстоит разговаривать.

А пообщаться с Силиным получше было необходимо.

Он не мог не знать что-нибудь важное.

6 мая, 14.27

Поев на удивление вкусных котлет (в чужих домах особенно плохо, с моей точки зрения, делают котлеты), и понемногу оттаяв после всего происшедшего, я продолжал:

– Вот вы сказали, Дмитрий Евгеньевич, что видели Рубину обычно либо саму, либо, как вы выразились, с гибким молодым человеком, который, скорее всего, ее муж. Очень вас прошу, постарайтесь все-таки припомнить, не появлялась ли она с кем-нибудь еще?

– Видите ли… Простите, не могу ли узнать ваше имя-отчество? Все-таки очень неудобно быть в разговоре на абстрактное "вы".

– Владимир Андреевич.

– Спасибо, очень приятно. Так вот, Владимир Андреевич, я редко обращаю внимание на посторонних. Не скрою, конечно, что эта женщина привлекала к себе мое повышенное внимание – знаете, манера держаться, осанка, спокойный властный взгляд и при этом полнейшее отсутствие какого бы то ни было хамства, высокомерия, этого нашего нуворишества. Но мой, если можно выразиться, образ жизни таков, что я редко как-либо соотношусь (он так и сказал – "соотношусь") с соседями и, разумеется, я не знаю о ней ничего конкретного. Могу лишь сказать, что с балкона я часто видел у подъезда нашего дома разные иномарки, в которых я ничего не смыслю. Пару раз из какой-то открытой элегантной машины выходила девушка, которую я запомнил из-за необычного цвета волос… иссиня-черного, что ли… очень эксцентричный цвет…

– А скажите, Дмитрий Евгеньевич, из чего вы заключили, что Рубина была лишена высокомерия, хамства и, как вы выразились, нуворишества?

– Из чего? Ну, видите ли, две недели назад, вечером, она заходила к нам за аспирином.

– Очень интересно. У нее не было своего аспирина?

– По-видимому, нет. Она очень мило и виновато улыбалась, жаловалась на мигрень и вообще произвела на меня очень приятное впечатление.

– Вы с ней еще общались?

– Нет, как-то не доводилось.

В этот момент вернулся сержант. Он привел вызывающего вида акселератку, которая, надо полагать, и была дочерью Силина. Вместе с ним ввалились горбоносый пожилой человек в белом халате и наш эксперт Аваладзе.

Перездоровавшись со всеми, я отослал горбоносого (оказавшегося врачом скорой помощи) и Аваладзе в квартиру, строго-настрого приказав сержанту немедленно изыскать понятых, а сам, строго зыркнув на Силина, спросил:

– Вы позволите поговорить с вашей дочерью наедине?

– Да-да, пожалуйста. Аня, товарищ следователь хочет задать тебе пару вопросов.

– Вот именно, – сказал я.

– Вот еще, – фыркнула Аня. – Да хоть миллион. Идемте.

Она провела меня в свою комнату, в которой, разумеется, почетное место занимали цветные постеры каких-то мрачных бородатых мужиков с гитарами и Маши Распутиной, а также какое-то дешевое тайваньское звуковоспроизводящее устройство, похожее на футуристический бред Беляева.

– Скажи, ты была дома между половиной двенадцатого и половиной первого?

– А что? – Вызывающе бросила юная Силина.

– Господи, ты еще скажи "не лепи лажу, начальник".

Аня улыбнулась. Я продолжал: