Совсем рядом, нужно только перейти площадь. Всего несколько шагов.

Всего несколько шагов по раскаленному асфальту, с трудом продираясь сквозь желе марева. Все вокруг дрожит. И асфальт начинает пружинить под ногами, словно превращаясь в пластилин. Или в то же самое марево, которое навалилось на Шатова, как гигантская медуза.

Гигантская медуза с обжигающими щупальцами, огненными нитями, которые оплели все тело Шатов и постепенно всасываются в его плоть. Как больно!

Шатов рванул рубашку, которая облепила его и не давала дышать.

Больно.

Огонь пропитал все тело Шатова и достиг мозга.

Шатов сжал виски, покачнулся. Или это асфальт пошел волной, пытаясь опрокинуть Шатова?..

Мозг от жара пошел пузырями, со свирепой болью лопающимися в черепе.

Руки перестали слушаться, пальцы корчились, как хворост в костре, с каждым движением умножая боль.

Марево уже поглотило все вокруг, осталось только удушливое вязкое месиво. И боль. Боль. Боль.

Шатов упал на колени. Кажется, он закричал. И крик этот только умножил боль.

Встать. Нелепая болезненная мысль. Встать? Это слово потеряло смысл в хаосе боли. И все потеряло смысл. Не было ничего, что Шатов мог бы противопоставить боли. Ничего.

Полыхало тело. Каждая клеточка выворачивалась наизнанку, и каждая секунда растягивалась в бесконечность.

Перед глазами металось багровое полотнище, каждое движение, каждый вздох, каждая мысль несли с собой только боль.

Шатов попытался заставить свое тело подняться. И даже не успел понять, зачем это ему. Просто для того, чтобы сделать хоть что-то.

По небу плыли облака – легкие, снежно-белые и вызывающе независимые. Они плыли куда хотели, не обращая внимания на деревья, которые безуспешно тянулись к ним ветками, чтобы удержать или хотя бы остановить. Они плыли, не глядя на лежащего Евгения Шатова.

Утро, подумал Шатов, и мысль эта была тягучей и безвкусной. Просто – утро. Просто – облака. Просто – сосны. Просто – жаворонок. Все – очень просто.

Шатов закрыл глаза. Не хочу. Не хочу видеть все это. Не желаю. Я хочу лежать вот так бесконечно долго, не обращая внимания ни на что. Просто лежать. И делать вид, что сплю. Он обязан делать вид, что спит, иначе придется встать и увидеть…

Стон вырвался сам собой. Тело напряглось в ожидании боли, замерло, но боли не было. Ее и не могло быть, подумал Шатов, потому, что она только приснилась, привиделась в кошмаре. Как привиделось и все остальное.

Это все было ложью, маревом, бредом. Шатов знал это, Шатов успел убедить себя в этом сразу же, как увидел облака над своей головой и ветки сосен на их фоне.

Он лежит на песке, покрытом рыжей хвоей и поросшем травой. Он обязательно лежит на песке, сером песке, покрытом рыжими и зелеными пятнами. Лежит на тропинке, а где-то рядом стоит его сумка. Шатов не видит ее, но точно знает, что сумка стоит там, хотя не должна там стоять, потому, что он не забирал ее из гостиницы.

Если он встанет и обернется, то увидит несколько домов, стоящих между сосен… Шатов сел, не открывая глаз. Нужно вставать. Все равно придется вставать и идти.

Поет жаворонок.

Шатов открыл глаза.

Сосны, трава, луг, река и лес на горизонте за рекой. Комок подступил к горлу. Нужно обернуться и посмотреть. И убедиться, что все это он не придумал, что дома действительно ждут его, притаившись, тщетно пытаясь спрятаться за серо-оранжевыми стволами сосен.

Шатов опустил глаза. Сумка. Теперь – обернуться. Не нужно торопиться, дома никуда не денутся. Они были там прошлый раз, будет и этот.

Стоят.

Губы Шатова дрогнули. Стоят. Он угадал. Или это уже было с ним? Шатов медленно поднес руку к нагрудному карману рубашки и вынул удостоверение.

Сейчас, на всякий случай предупредил себя Шатов. Не пугайся, Женя. Удостоверение…

Хорошая у него фотография на удостоверении, даже Вита сказала, что удачная.

Шатов закрыл книжечку и снова открыл. Все как положено – фотография, имя с фамилией и печать с должностью. Корреспондент.

Этого не может быть. Не может, хотя бы потому, что он сам видел чистые белые страницы. Совершенно пустые и чистые. Видел. Своими глазами. И еще подумал тогда, что этого не может быть, что…

Стоп, Женя. Так чего не может быть – того, что удостоверение не заполнено, или того, что все записи и фотографии снова на месте? Чего именно не может быть?

Он совершенно точно знал, что удостоверение было заполнено почти год назад… И помнил, как тупо разглядывал чистые страницы в кабинете с табличкой «Милиция». Когда?

Когда он был в кабинете старшего лейтенанта Звонарева? Вчера? Сегодня? Завтра? Ему только предстоит попасть к Илье Васильевичу? Только предстоит извиваться на площади в огне нечеловеческой боли?

Шатову показалось, что он скользит по отвесной стене и не может зацепиться за отполированные камни.

Там, в кабинете, окном выходящем на залитую солнцем площадь, он искал в сумке свой паспорт. Шатов присел на корточки и открыл сумку. Паспорт, как обычно, лежал в боковом кармане.

Все в порядке, пробормотал Шатов. Все в совершеннейшем порядке. Это был только сон. Реальный до безумия ночной кошмар.

На самом деле, Шатов, видимо, приоткрыл глаза, увидел, не до конца проснувшись, эти сосны, облака и реку, а потом снова уснул. И ему примерещилось…

– Просто приоткрыл глаза, – вслух произнес Шатов, словно это могло придать вес нелепой мысли.

Открыл глаза и увидел, что за спиной у него стоят дома. Это не смешно, Шатов. Это совершенно не смешно.

Он уже просыпался среди этих сосен и подходил к тем домам. Он даже обнаружил, что пропали его часы… Шатов взглянул на свое запястье и замер. Часы были на руке, но это были не его «Командирские», а электронная штамповка, которую ему всучил Дмитрий Петрович. Нелепый человек из сна.

Нелепые электронные часы, которые высвечивают только время, четыре цифры. И не желают демонстрировать ни день недели, ни месяц, ни год.

Шатов потер виски. Бред. Понятно, что это бред, только вот чем именно он бредит, а что видит на самом деле? Если все ему только примерещилось, то откуда часы? Если все, что с ним происходило после того, первого пробуждения – правда, то что случилось с его удостоверением? И случалось ли вообще?

Почему-то дико захотелось смеяться. Упасть и хохотать до слез.

А не сходим ли мы с тобой с ума, Женя Шатов? Мы уже не можем отделить правду от бреда, дорогой. Все это как-то смешалось в нашем уставшем мозгу.

Стрельба на дороге? Полноте, батенька! Какая стрельба? Вы еще скажите, что и в вас стреляли в лесу. Скажете? А чем докажете? Где дырка от пули?

– Все решается очень просто, – сказал Шатов себе, – очень-очень просто. Сейчас мы пойдем к домику, в котором проживает Дмитрий Петрович, и спросим у него… У Дмитрия Петровича, естественно, а не у домика.

Минутку, Шатов взъерошил волосы. Какой Дмитрий Петрович? Этот товарищ был в твоем сне, но это вовсе не значит, что он есть на самом деле. Хотя… Шатов посмотрел на часы. Девять сорок семь.

Часы-то ведь взялись откуда-то. Откуда? Сменял свои на эти по пьяному делу?

И, кстати, если Дмитрий Петрович действительно проживает вон в том домике с черепичной крышей, то что ты будешь у него спрашивать? Прошлый раз… Какой прошлый? Во сне.

Хорошо, во сне ты очень боялся, что тебя примут за чокнутого, если ты будешь спрашивать, как сюда попал. А теперь что ты хочешь узнать? Был ли ты здесь раньше? Не кушал ли вареную картошку под сметанкой, разглядывая симпатичную попку рукодельницы Иринушки? Не кушал? Извините.

Может, просто повернуться и уйти к чертовой бабушке, куда глаза глядят? Уйти, а потом всю жизнь мучиться, пытаясь понять, что там происходило на самом деле.

Шатов задернул «молнию» на сумке и пошел к домам.

Все нормально. Ставим эксперимент на себе. С риском для психики. Если за идиотские вопросы ему сейчас набьют физиономию – тем лучше. Это только убедит его в том, что все нормально.