И, естественно, право на строительные работы получил все тот же уважаемый в городе человек. Еще пять лет назад он откликался на жизнерадостное прозвище Гиря, но теперь никто не решался именовать его иначе как Геннадием Федоровичем.

Геннадий Федорович потряс всех своей оперативностью и прозорливостью. Ровно через три дня после взрыва и через два дня после покупки клуба, он уже имел четкий план и подробный проект реконструкции и клуба, и площади перед ним. К одному из журналистов попала даже информация о том, что дня за два до взрыва, на склад одной из фирм Геннадия Федоровича были завезены специальные стекла, которыми и был застеклен обезображенный фасад клуба.

К счастью для журналиста, редактор не дал хода этим клеветническим измышлениям. И все шло тихо и неторопливо.

– Уже неделя… – сказал Тотошка.

– Ну и чего? – Ирина помешивала что-то в большой закопченной кастрюле, украденной Тотошкой несколько лет назад в детском саду.

– А он все никак не очнется.

– Ну и что?

– А если его теперь на всю жизнь парализовало?

– Айболит сказал, что позвоночник целый.

– Айболит сказал! Много твой Айболит знает! Забыла, как он спьяну чуть Старого не угробил?

– Так не угробил же!

– Как? – спросил один из Кошкиных, выныривая из темноты.

– Чего «как»?

– Он? – дополнил вопрос второй Кошкин, появившийся рядом с близнецом.

– Лежит. Чего ему…

– Долго… – протянули Кошкины хором, усаживаясь возле костра.

– Вы на картошку особо пасть не разевайте, – на всякий случай напомнила Ирина, – надо и честь знать!

– А мы это…

– Принесли…

– Вот! – Кошкин открыл помятый дипломат, с которым никогда не расставался, и извлек из него две банки консервов и раздавленный батон, – Вот.

– И где ж вы это все взяли? – украсть Кошкины не могли по нескольким причинам сразу, это Ирина знала твердо.

Первой причиной было то, что ни в один магазин их просто не пускали. Мыться Кошкины еще время от времени умудрялись, но вот стирка была выше их понимания. Соответственно, запах их всегда сопровождал невыносимый.

Вторая причина заключалась в том, что Кошкины просто не могли додуматься до того, что можно брать чужое. Видно в детстве, кто-то накрепко вбил им в головы, что воровать нельзя. В результате, максимум криминала, на который могли решиться Кошкины, это без спроса порыться в мусорнике.

– Так где взяли жратву? – повторила свой вопрос Ирина.

– На свалке, небось, нашли? – съязвил Тотошка.

– Не…

– Сейчас врежу по башке, – предупредила Ирина.

– Там, того, машина…

– Застряла в яме… это…

– Мы толкнули… Вот.

Оба брата замерли, истощив свои интеллектуальные и эмоциональные силы рассказом.

Если природа действительно отпустила братьям один мозг на двоих, то, спохватившись, отвалила им физической силы на четверых, а то и на пятерых. Никто толком не представлял себе, на что способны близнецы. И все как-то не подворачивался повод, чтобы это выяснить.

– Большая машина? – спросил Тотошка.

– Зеленая.

– С кузовом.

– Ладно, жрать пора, – сказала Ирина, – готово.

Кошкины с готовностью подвинулись к костру.

– Миску свою тащите, – скомандовала Ирина.

– Вкусно тут у вас пахнет! – раздался из темноты голос Доктора.

– Ступай с Богом! – Ирина замахнулась черпаком.

– Брось, Ирина, я в складчину, – Доктор помахал палкой колбасы и бутылкой.

– Что в посуде? – живо заинтересовался Тотошка.

– На этикетке сказано – водка. Русская.

– На этикетке! – Ирина налила варева из кастрюли в три побитые эмалированные миски и в притащенный Кошкиными небольшой тазик, – прошлый раз вон тоже было написано – водка. Чуть дуба не врезали!

– Обижаете, мадам, – сказал Доктор, – эту колбасу и этот напиток, я позаимствовал из весьма респектабельного места.

– Позаимствовал! Поймают тебя когда-нибудь, и убежать не сможешь, развалина старая.

– Как мой пациент? – поинтересовался Доктор.

– Все также, лежит себе молча и глаз не открывает. Только пеленки ему меняю. Вот ведь нашли на свою голову. А все этот козел старый, подберем да подберем!

– Не ной, старая, – Тотошка, кряхтя, встал с ящика, который служил ему стулом, и направился к шалашу, – Щас, стаканчики возьму и выпьем, за здоровье и выздоровление.

Кивнули все, даже Кошкины, которым водки, на всякий случай, никогда не наливали.

Доктор открыл консервы, заработанные братьями, порезал хлеб и колбасу. Кошкины принюхивались к запаху из тазика, но не ели, ожидая, когда приступят остальные. Эта сцена повторялась из вечер в вечер и стала своеобразным ритуалом.

– Ирина! – донесся из шалаша голос Тотошки, – ты нашего постояльца не передвигала?

– Чего? – не поняла Ирина.

– Постояльца, нашего, говорю, ты как оставляла – головой к выходу или ногами?

– Ногами. А чего?

– Так он лежит головой. И на животе.

– Иди ты!

– Сама иди, курица. Иди вот и посмотри.

– Чего мне смотреть. Ты сам лазил в шалаш последним. Небось, и переложил, черт суматошный!

– Ничего я не перекладывал. А щас он лежит головой к двери.

Ирина вскочила с места:

– И вправду, что ль?

Кошкины почти ничего из разговора не поняли, но на всякий случай тоже встали.

– И капельницу из руки вынул, – сказал Тотошка.

– Такое бывает, – спокойно прокомментировал Доктор. – Теперь нужно просто положить его обратно.

– Не нужно, – сказал незнакомый голос.

– Тебя не спрашивали, – автоматически отреагировала Ирина и замерла.

Голос действительно был незнакомый и молодой.

– Не надо перекладывать, – повторил голос, – мне так удобнее.

– Здравствуйте, – сказал Тотошка, – доброе утро.

В здании клуба пахло гарью, сыростью и строительными материалами. Ремонт велся стремительными темпами, потому, что рабочим сообщили – САМ желает, чтобы новое приобретение заработало как можно скорее. И рабочие, и те из обслуги клуба, кто уцелел после взрыва и увольнений, великолепно понимали, что САМ не любит когда его желания исполняются медленно.

Работа кипела. Уже практически были заменены все стекла, содрана и частично заменена облицовка, завезена новая мебель и даже обновлены запасы выпивки в барах. Трудилась группа дизайнеров, которые должны были переделать главный офис согласно требованиям Геннадия Федоровича.

Эти требования были изложены лично Геннадием Федоровичем в краткой беседе с дизайнерами, причем общий смысл беседы сводился к двум простым принципам: если все будет как надо и быстро – за ним, Геннадием Федоровичем, не заржавеет, если же что-то будет не так, то…

Второму моменту заказчик уделил особое внимание и очень живописно, в деталях и подробностях описал, что именно ожидает работников в этом случае. Беседа закончилась двумя обмороками у нервных и утонченных оформителей. И еще тем, что продолжительность рабочего дня дизайнеров с того момента, совершенно добровольно, без всякого принуждения со стороны заказчика, приблизилась к двадцати часам.

Даже перекуры и перерывы на кофе были практически изжиты дизайнерской группой.

Но в этот день с самого утра дизайнеры не могли работать. Они вынуждены были жалко ютиться в уцелевшем казино, с легким ужасом поглядывая на часы. И к запахам пожарища и ремонта прибавлялся запах отчаяния.

Личные телохранители Геннадия Федоровича, по его распоряжению погнавшие группу художественной интеллигенции прочь от кабинета шефа, во всем этом коктейле запахов отчетливо улавливали еще и тонкий, но очень колоритный аромат неприятностей. За время работы на Геннадия Федоровича, телохранители, как и вся близкая обслуга, поняли, что от этого аромата голова болит у всех, поэтому, на всякий случай, держались от двери кабинета в почтительном отдалении.

Чтобы, ни дай Бог, не услышать хотя бы словечко из тяжелого разговора, который в настоящий момент вел их шеф, уважаемый Геннадий Федорович.