Кидди смотрел в глаза Монике, вдыхал не смытый даже морем запах горькой ванили и явственно ощущал, как разгорается в нем холодная ненависть. Почему она кричит? Почему она позволяет себе кричать? Господи, ну ударила бы его хоть раз по щеке, ударила по бесчувственной щеке, побежала по берегу к купе и улетела к Михе, который будет на руках ее носить, да и носит уже, наверное, не первый год, только оставила бы его в покое!

– Я даже думаю, что хорошо, что ты Сиф встретил. Сначала подурнело мне, до темноты в глазах подурнело, когда ты на нее запал. Помнишь, тогда у дома Билла? А теперь я рада. Только она и могла с тобой сладить. Только она и могла тебя ткнуть носом в твое собственное дерьмо. Причем так, мимолетом, походя. Бросила она тебя? И правильно сделала, что бросила. Это я ей сказала, все рассказала про тебя. Все, до остатка выложила. Ты же себя только любишь, а она – мир вокруг себя и ни от одного кусочка этого мира даже ради хоть распрекрасного и ни на кого не похожего Кидди Гипмора, особенно на тот случай, если он оказался поганым козлом, отказаться не сможет! Ты наказан, понимаешь? Это я наказала тебя, понимаешь? Я ей сказала, что ты опять был со мной и будешь опять со мной столько раз, сколько раз я попадусь у тебя на пути! Ты мною наказан! Она не простит тебя, а если простит, так я вновь попадусь у тебя на пути, куда бы ты ни сбежал! Ну понимаешь или нет?

– Понимаю, – медленно произнес Кидди, все еще не понимая ни слова из того, что выкрикнула Моника, и так же медленно облизал губы. Так же, как с рвущимся наружу, забытым на месяц желанием облизал бы теперь все стройное тело Моники. Сильное, красивое тело, вымоченное в морской воде и чуть подвяленное на солнце. Тело, которое на самом деле не имело никакого отношения к сумасшедшей жене Михи, а было всего лишь абстрактным совершенным женским телом в силу случая, причудливого извива судьбы, совпавшим с вздорной психопаткой. «Что ж ты нашла во мне, дура? – спросил про себя Монику Кидди, рассматривая песчинки на упругой смуглой груди, напряженное бедро, подрагивающий от прерывистого дыхания живот. – Брось, забудь, беги от меня подальше, я же гадкий, пусть и не потому гадкий, что гадостей тебе желаю, а потому, что жертвовать собой не буду. И не потому, что не хочу, а потому, что не могу, просто раньше не понимал этого, а теперь ясно вижу, что жертва моя уже принесена и не тебе ее оспаривать, несчастное существо! Ни любить тебя, ни дружить с тобой я не буду, нечем мне любить тебя, Моника. Пустота внутри. А если бы и мог дружить? Ты уже столько в свое безумие крови влила, что тебе обычная привязанность, даже дружба, как нож в сердце будет. Поэтому только так, только так. Сволочь? Хорошо, пусть будет».

– Иди сюда, – прошептал он.

Она подалась мгновенно. Навалилась на него грудью, впилась губами, обхватила и руками и ногами, словно крылья не давала ему расправить. Спасаясь от всепроникающего песка, опираясь на локти, Кидди перекатился вместе с ней к воде, дождался, когда набежавшая волна ослабит ее объятия, подхватил на руки и понес к накренившемуся купе, представляя, что несет на руках Сиф. Через двадцать минут он скажет Монике, что она, конечно, не права, но он все-таки сволочь. Но не из-за нее. Из-за Михи.

– Что увидим?

– Нечто особенное, – загадочно произнес Билл, отвлекая от Кидди взгляды.

Только Моника продолжала смотреть на него. На мгновение Кидди почувствовал досаду, потому что ее безумный взгляд обжигал. Конечно, ему было наплевать на Монику, он вовсе не думал теперь о ней, он ни о чем не мог думать, кроме того, что вот именно теперь напротив него сидит совершенная женщина, которая высекла из него искру, что там искру, зажгла его изнутри, но оставался еще и Миха, который уж точно следил за потерявшей рассудок женой.

– Все очень просто. – Билл ловко, несмотря на то, что на левой руке у него не оказалось указательного пальца, надорвал пакетик, вытащил блеснувшее волоконце и провел вытянутой рукой вдоль собеседников, словно прицеливаясь в них прищуренным взглядом. – Не бойтесь. Повторяю, это не наркотик, не галлюциноген, не что-либо подобное. Это, как я уже сказал, катализатор или, как больше нравится Стиаю, утвердитель!

– И что же он утверждает? – спросила Моника.

– Он… – Билл поцокал языком, подбирая подходящее слово. – Он утверждает сны. Как известно, все видят сны…

– Не все, – улыбнулась Сиф.

– Я-то уж точно не… – начал Кидди.

– Все, – упрямо дернул подбородком Билл. – Правда, некоторые забывают их при пробуждении, да и остальные редко-редко удерживают в памяти дольше нескольких часов.

– Не все, – повторила Сиф. – И ты меня не переубедишь! Если человек не помнит собственного сна, это то же самое, как если бы сна не было вовсе. Даже преступника не судят, если он ничего не помнит о преступлении. Я знаю, папочка.

– Я тоже знаю, – недобро усмехнулся Билл в сторону дочери. – Но понаслышке. Я в продажу ноллениум не пускал.

Мгновенно все соединилось в голове у Кидди. Ну конечно же! Уильям Буардес! Основатель корпорации «Тактика». Мультимиллиардер! Изобретатель множества технологий, связанных с биохимией и исследованиями мозга. Тот же знаменитый ноллениум, прозванный юристами «спасительной таблеткой», который послужил источником множества юридических казусов. Успокаивающее, побочным действием которого оказалась абсолютная потеря памяти об определенном отрезке жизни. Невосполнимая потеря. Окончательная. Рычажок, позволивший многим преступникам уйти от возмездия, – нельзя же судить человека за то, чего он не помнит, пусть даже система опекунства в большинстве случаев в состоянии восстановить любое преступление секунда за секундой! За такую потерю памяти, как слышал Кидди, многие расплачивались приличными деньгами. К тому же ни одного суда по поводу духовной эвтаназии Буардес так и не проиграл. Значит, теперь он добрался и до снов. И Миха, и Рокки будут работать на Буардеса. Стиай работает на Буардеса. Тот самый Стиай, который всегда работал только на самого себя. И Сиф – дочь Уильяма Буардеса. То есть она – бесценный бриллиант в витрине фешенебельного бутика, смотреть на который можно, но только смотреть…

– Всякий видел сны, – пробормотал Кидди. – Кроме меня. Но даже я заходил в салоны сновидений. По крайней мере, я еще не встречал ни одного, кто бы ни разу не совершил путешествие по вымышленным интерьерам и ландшафтам.

– Именно так! – оживленно обернулся к Кидди Билл. – Наведенный сон давно уже стал банальностью! Обыденной вещью. У всякого дома найдется горсть симуляторов. Да, для кого-то это возможность путешествий, для кого-то недоступные в обыденной жизни эротические приключения, для кого-то острые впечатления от кошмарных видений, но сны теперь столь же реальны, как и все прочие достижения цивилизации. И это – благо, как и все, что движет прогресс!

– Отчего же тогда существуют такие строгие ограничения для подростков? – прищурилась Сиф. – Зачем все эти блокираторы в детских спальнях? К чему эта жесткость в законах? Неужели Государственный совет всерьез заботится о психическом здоровье юных граждан?

– Государственный совет боится неизвестности, Сиф, – добродушно прогудел Стиай.

– Именно так, – кивнул Билл. – Ведь государство все еще не знает, что такое – сны. Да, мы помним десятки имен титанов прошлого, которые изучали сны. Достаточно упомянуть Платона, Аристотеля, Артемидора, Фрейда, Юнга, Лабержа, Клейтмана, Гарфилд, чтобы преисполниться пиетета, но что есть сны? Да, они изучены досконально, поделены на типы и стадии, вскрыты и зафиксированы, но и только! Что они значат для человека? Все, что мы можем сказать по этому поводу, – только предположения. Заменить их в юном возрасте, когда формируется личность, наведенными подобиями, – это все равно что заменить материнское молоко примерно подходящим субстратом. Так вот со снами все гораздо сложнее. Мы уже научились творить наведенные сны, хотя они жалкое подобие глубоких снов, но до сих пор не знаем, насколько приемлем для человеческой породы изобретенный нами субстрат! А вдруг он смертельно опасен?