– Ну чо, языки проглотили, паршивцы?! Кто у вас старший, кого сапогом в рыло пнуть?! – рыцарь не стеснялся в подборе слов, перед ним были не только чужаки, но и простолюдины.

– Я, господин комендант, – робко подал голос и сделал маленький шажок вперед один из пришлых стражников. К удивлению бродяги, не тот, кто извалялся перед ним в грязи. – Я нижайше прошу прощения за наше вторжение, но дело чрезвычайно спешное, и мы не успели вас предупредить о…

– Спешное, это когда надо соседу рога наставить да собственную башку потом унести, – проворчал рыцарь, испепеляя командира миоксцев гневным взглядом.

Лучники за спиной коменданта дружно заржали, притом не хуже своих коней. К их веселью присоединились даже несколько стражников, но потом осеклись, преисполненные уважения к своему командиру, которому сейчас было нелегко и совсем не до смеха.

– Вот этот мерзавец, господин комендант, – командир отряда ткнул пальцем в сторону заскучавшего в стойле бродяги, – мошенник, вор, богохульник и плут. Мало того, он еще и колдун! У нас в городе…

– Да плевать мне, кому он в Миоке нашкодил! – грубо прервал его объяснения комендант. – Во-первых, вы приперлись без спроса, во-вторых, низкий плут и в Тарвелисе напакостил! В общем, так, голодрань миокская, слушай мою команду! Ворюгу связать и к воротам доставить, потом штаны подтянуть, сопли подобрать и шагом марш со двора! К завтрашнему полудню чтоб духу вашего смрадного в моем городе не было! Замешкаетесь, на воротах вздерну! Все, выполнять!

Стражники не стали перечить рыцарю, и их можно было понять, а вот почему бродяга, которому было абсолютно нечего терять, вдруг отбросил в сторону посох и сам, добровольно просунул руки в веревки, могло бы показаться странным…могло бы, если не знать одно обстоятельство. Скиталец был в Тарвелисе впервой, и за ним не тянулся шлейф грязных делишек. Невинная забава с Милвой не в счет: девица никогда, никому и ни за что не расскажет о событиях на конюшне, к тому же до подобных пустяков городским властям нет никакого дела. Благородный рыцарь вступился за него. Мошеннику стало интересно узнать, почему? А вдруг для него найдется какое-то дело, одно из тех, о которые ни комендант, ни городской глава, ни иная влиятельная персона не захотели марать руки?

Яркое солнце слепило, но уже не обжигало кожу. Вожак отдал приказ уйти вверх, и теперь стая парила высоко над белоснежными облаками. С каждой сотней метров подъема становилось все холоднее и холоднее. Это обстоятельство не огорчало, а, наоборот, несказанно радовало каждого из летящих. Вот-вот должен был наступить момент, когда они покинут атмосферу жалкой планетки и навсегда уйдут в просторы манящей черноты. Внизу останутся враги, невзгоды, утрата друзей и менее значительные неприятности. Начнется новая жизнь, и кто знает, что она им принесет… Найдут ли они приют или так и останутся вечными скитальцами.

Один и тот же сон, раздробленный на несколько частей, повторялся с завидным упорством. Бродяга не мог понять почему, и это его беспокоило, точнее – просто бесило. Во всем должна быть какая-то логика, в видениях она почему-то отсутствовала. Бог Сновидений хотел ему что-то сказать, но, видимо, не находил подходящих слов и неустанно мучил его повторами. Противно жить, когда ты точно знаешь, что приснится в следующую ночь, когда исчезает приятный элемент неожиданности и скучная дамочка Жизнь волочит свои старческие ножки по одной и той же, проторенной годами колее.

Ноющая боль глодала напряженную спину. Мышцы окаменели и потеряли чувствительность, за исключением кистей, которые были туго прикручены к поручням кресла веревками и поэтому ныли. Мир для него померк, когда стражники из Миока подтащили его к коню коменданта. Сильный удар чем-то тяжелым по затылку не дал ему досмотреть спектакль «Выдворение зарвавшихся чужаков» до конца. Жаль, такое зрелище по нынешним временам редкость…

Теперь же мир милостиво подзывал к себе изгоя. Связанный по рукам и ногам пленник сидел, и это обстоятельство уже его радовало. Если бы его собирались пытать, то непременно подвесили бы на крюк, наподобие свиной туши. Запахи были приятные и никак не напоминали гнилой смрад тюремного подземелья. Слышались тихие голоса. Где-то неподалеку, на расстоянии всего пяти-десяти шагов, беседовали трое мужчин, судя по тональности и интонации, благородного происхождения. Простолюдины и служивый люд часто глотают слова или отдельные их части, а также не утруждают себя доведением интонационного рисунка фразы до конца. Их речь зачастую похожа на карканье оголодавших ворон, такая же обрывистая и неприятная на слух. То, что слышал бродяга сейчас, больше походило на спокойную, размеренную песнь, исполняемую сразу на три мелодичных голоса.

– Ну как, что-нибудь стоящее есть? – пропел один, уведя на «есть» мелодию резко вверх.

– Нет, обычный бродяжка-шарлатан. Чего с него взять? Зря, ох зря мы с ним связались…– ответил второй одновременно с шебуршанием, легким постукиванием и звоном разбившегося стекла.

– Не скажи, он как раз тот, кто нам нужен. Я уверен в нем более чем в ком-то другом, – тихо и очень убедительно протянул третий голос, видимо, принадлежащий самому авторитетному из присутствующих.

«Интересно, кто это ко мне вдруг воспылал доверием?» – подумал пленник и открыл глаза. Мужчин было действительно трое, а он сидел в кресле абсолютно голым. Хозяева дома не оставили ему даже штанов, что поначалу весьма смутило крайне подозрительного пленника. Неприятная мысль назойливо завертелась в голове, но затем быстро ушла, как только бродяга убедился, что на его наготу присутствующие не обращают внимания.

Убранство комнаты поражало изысканностью и дороговизной. В последний раз шарлатан видел подобную обстановку примерно год назад в спальне графини Дебург, неприступной с виду дамочки, очень радушной и гостеприимной к нежданным ночным посетителям. Неапольские ковры, мебель из красного дерева, хрустальные безделушки, картины и исключительно золотая утварь на огромном, занимавшем добрую половину комнаты, столе не оставляли сомнений: он находился в доме преуспевающего купца или привыкшего жить на широкую ногу дворянина.

Одного из троих беседовавших он знал. Это был комендант Тарвелиса, но уже без коня, черно-зеленого плаща и сверкающих лат. Благородный рыцарь, который не в седле казался не таким уж высоким и грозным, стоял возле камина и ворошил непрогоревшие поленья кочергой. Задумчивый взор воина блуждал по ветвистым верхушкам деревьев, мастерски изображенным на огромном, в полстены, гобелене. Двое других, менее благородные по происхождению, но явно более влиятельные и богатые, сидели друг напротив друга за столом, пили вино из золотых кубков и о чем-то беседовали. Хоть троица по-прежнему не одарила очнувшегося пленника своим вниманием, но разговор стал вестись гораздо тише, почти шепотом.

«Ага, заставляют меня понервничать, испугаться, голым задом по креслу поерзать! Ну что ж, молодцы, правильная тактика, я бы тоже ее избрал», – размышлял бродяга, осторожно ворочая связанными кистями. Он не надеялся освободиться, слишком умело были затянуты узлы, ему хотелось лишь немного ослабить путы, которые вот-вот могли прорезать натертую кожу. «Вон тот, смуглый и поджарый, видать, у них главный. Малый приехал недавно из жарких краев. Рожа так обожжена южным солнцем, что только через годик-другой примет нормальный оттенок. Интересно, кто он, неужто городской глава? На всяк случай нужно с ним поосторожней быть, поосторожней. Взгляд недобрый, а в движениях резкость. От такого чего угодно ожидать можно: то ли щас на толстячка с поцелуями накинется, то ли нож возьмет да по горлышку ему полоснет. Ох, не люблю я таких людей, ох не люблю!»

О третьем мужчине бродяга не мог сказать почти ничего. Толстяк в бархатном платье, отделанном бахромой, сидел к нему спиной. Он явно нервничал, поскольку часто вертел непропорционально маленькой головой из стороны в сторону и постоянно вытирал вспотевшие ладошки о собственные, расплывшиеся по скамье ляжки. Такие люди неопасны в бою, но на честную схватку их и не уговорить. Они всегда действуют исподтишка и мгновенно наносят удар, стоит лишь к ним повернуться спиной, притом делают это чужими руками.