И тогда она позвонила отцу.
Федор ничего об этом не знал, слышал только, что она несколько раз звонила куда-то и говорила сначала специальным холодным голосом, а потом умоляющим, а потом плачущим. Федор не хотел слушать ее причитаний, нарочно не хотел, потому что в тот момент чувствовал себя победителем жизни, а плачущий голос матери с этим чувством никак не вязался.
Он победил. Он поступил. Поступил в такой престижный вуз, и теперь, конечно же, вся его жизнь изменится навсегда! Он будет хорошо учиться, он найдет достойную работу, сделает сумасшедшую карьеру, и все у него будет, как у тех самых людей из телевизора, которые не давали ему покоя.
Должно быть, отцу быстро надоели приставания матери, потому что в один прекрасный день он вдруг приехал.
Он не приезжал лет десять или даже больше, а тут вдруг приехал.
Федор был дома и открыл ему дверь – и ничего не понял. Отец почти не изменился, сын запомнил его именно таким – высоченным, широкоплечим, поджарым, с отросшими, очень темными волосами.
– Привет, – поздоровался отец, странно морщась. – Мать дома?
Федор кивнул.
– Дай пройти-то, – помолчав, сказал отец. – Мне, знаешь ли, некогда.
Федор сообразил, что стоит в дверях, и торопливо посторонился, пропуская отца. Тот вошел в узкую прихожую, остановился, взглянул на Федора и усмехнулся:
– Мать дома, я спрашиваю? Или ты немой?
– А… дома. Проходи…те.
– Ну, позови ее! – приказал отец.
Какой-то человек в кожаной куртке и с витым проводком за ухом остался на лестничной площадке и теперь заглядывал в квартиру. Лицо у него было точно такое же, как у отца, – насмешливое и брезгливое.
Федор кинулся в комнату, уронил на пол что-то сильно загрохотавшее и заорал очень громко:
– Мама!
– А?
– Мам, пойди сюда! К тебе… пришли!
– Кто?
– Мама!!
Она выскочила из кухни, увидела в прихожей отца и стала сдирать фартук – не слишком чистый, в неаппетитных пятнах. У Федора покраснели скулы и стало жарко загривку – от стыда.
– Привет, – сказал отец и велел Федору закрыть дверь на площадку.
Протискиваясь мимо него – тот стоял неподвижно, – Федор почувствовал, как отец пахнет – чем-то дорогим и очень свежим.
На площадке стоял второй, со шнуром за ухом.
Федор понятия не имел, кто это может быть.
– Вы… не зайдете? – спросил он вежливо и по лицу того понял, что спросил глупость. Он осторожно прикрыл дверь и ринулся в комнату, где происходило нечто невиданное.
– Я привез тебе денег, – заявил отец, не вынимая рук из карманов. – Только это первый и последний раз. Ты поняла?
Мать кивнула. Лицо у нее дрожало.
– И не звони мне больше, не приставай. Ты поняла?
Мать еще раз кивнула.
– Денег я больше не дам, а разговаривать нам с тобой не о чем. Согласна?
Мать кивнула снова.
Отец вынул из кармана длинный белый конверт, но матери не дал, а швырнул его на стол, так что конверт проехал по полированной поверхности и свалился на пол. Федор подхватил – конверт был плотный и довольно увесистый. Должно быть, там было немало. Федор осторожно положил его на стол.
– Значит, в институт поступил, – глядя только на мать, продолжал отец. – Ну, это неплохо, наверное. Отделение платное?
Мать отрицательно качнула головой.
– Ну, тогда это все мартышкин труд. – Он всем телом повернулся и взглянул на Федора. – Тебе не учиться, тебе работать давно пора. Ты же мужик здоровый!..
Федор сглотнул.
– А где же мне… работать? Без образования никуда не возьмут.
Отец снова перевел взгляд на мать.
– Узнаю, – сказал он весело, – узнаю старые песни о главном! Воспитала в своем духе, значит?
Мать насупилась. Пучок волос у нее на голове мелко затрясся.
– Значит, больше ко мне не приставай, ничего не дам, – заключил отец. – А ты бы поработал немного, парень! Глядишь, чего бы и заработал!
Он повернулся на каблуках, вышел в прихожую, и входная дверь громко захлопнулась за ним.
Федор вопросительно посмотрел на мать. Она закрыла лицо руками.
Он сейчас уедет, вдруг подумал Федор. Он уедет, и я больше не увижу его никогда. Он же велел ему не звонить! Сердце тяжело стукнуло и пустилось в галоп.
Федор Башилов подхватил с вешалки свою куртку, сунул ноги в разбитые кроссовки и ринулся вниз.
– Подождите! – крикнул он в пролет, но, видимо, опоздал.
Сейчас он уедет, уедет навсегда, этот странный чужой, родной человек, и я больше не увижу его, и ни о чем не успею спросить, и ничего не смогу ему сказать, и он ничего обо мне не узнает, а мне так хочется, чтобы узнал!
Федор выскочил на улицу, скатился с залитого весенней капелью крыльца и налетел прямо на громадные черные машины, которые, урча моторами, стояли, перегородив все подходы, и какая-то перепуганная бабка с девчонкой на буксире лезла через подтаивающий сугроб, пытаясь прорваться к подъезду.
В одну из черных садился его отец.
– Подождите!.. – Федор хотел крикнуть, но не осмелился, перетрусив перед машинами, и как-то жалобно, хрипло попросил еще раз: – Подождите!..
– Это ты мне? – осведомился отец негромко. – Что тебе нужно?
Федору решительно нечего было ответить на этот вопрос. Да и как на него ответишь?..
– Я это… – и он шмыгнул носом, – я ничего. Я просто… так.
– Как – так? – переспросил отец.
Тот самый человек, с витым шнуром за ухом, стоял одной ногой на подножке второй машины и переводил взгляд с отца на сына.
– Я… просто поговорить… хотел. – Тут Федор окончательно понял, что затея его глупа, и, махнув рукой, повернулся, чтобы идти в подъезд.
– Подожди, – остановил его отец. – Иди сюда.
Федор помедлил и подошел.
– Садись, – решившись на что-то, велел отец. – Только побыстрее!..
Оскальзываясь и чуть не падая, Федор Башилов обежал машину, и еще какой-то, третий или пятый, человек открыл перед ним другую заднюю дверь. Он ввалился в салон как-то очень неловко, головой вперед, и машина сразу же рванула с места.
– Ну? – спросил отец где-то над ним. – И о чем ты хотел со мной говорить?
Федор сел прямее, кое-как пристроил ноги и боязливо огляделся.
В салоне было просторно и чисто, как в небольшой ухоженной комнате. Отец сидел свободно, раскинувшись на диване, и полы его пальто показались Федору мантией Воланда. Крепкий затылок водителя ничего не выражал. За тонированными стеклами летело серое весеннее московское небо.
– Твоя мать просила у меня денег, – сказал отец жестко, – и я ей дал. Больше ни на что не рассчитывайте.
– Да мы и… то есть я… я и не рассчитываю.
Кажется, отец немного смягчился.
– Как это тебя угораздило поступить в такой бабский институт?
– В какой? – не понял Федор.
– В бабский, – повторил отец охотно и фыркнул. – Историко-архивный! Старики учат баб копаться в пыли, всех и делов! И тебя туда же понесло! Вот мамкино влияние-то!
– Мне… нравится история.
– Да ладно! – сказал отец и махнул рукой в перчатке. – Нравится ему! А мне, может, география нравится! И чего?
– Что? – не понял Федор.
– Самое главное в жизни – деньги, – сказал отец совершенно серьезно. – За деньги можно купить все: историю, географию, образование, баб, детей! Да все, что хочешь! Ты не умеешь зарабатывать или мамка не велит?
Федор молчал, насупившись. Он никогда не называл мать «мамкой», и крепкий затылок водителя очень его смущал. Как-то не так они говорили с отцом и не о том!..
Это уже потом, осмыслив, он понял, что они говорили все правильно и только об этом – о деньгах! – и имело смысл говорить, и что отец прав, тысячу, миллион раз прав!
Все в жизни упирается только в деньги, и точка. Все построено и замешено только на них.
– Да, – сказал отец, помолчав. – Не моя порода.
– Я не собака, – пробормотал уязвленный Федор, – и нет у меня породы.
– Да какая из тебя собака! – согласился отец. – Вот у меня собака, породы зенненхунд, слыхал? Вот это собака так собака, пять тысяч зеленых на выставке за нее отвалил! А ты? За тебя и пяти баксов никто не даст!