– Ну, и где это ваше «Кадо»?
– Да вот направо и за угол. – Он вытер глаза, сознавая, что выглядит не очень, и показал рукой, куда именно.
– Мы что?! – спросила Виктория. – Пешком пойдем?! В такой мороз?!
Олег открыл глаза, уже немного привыкшие к свету, набрал полную грудь мороза, с силой выдохнул и посмотрел на Нескучный сад на той стороне замерзшей реки. Сад стоял белый, торжественный, недвижимый, как немецкая рождественская декорация возле вертепа.
– Мы пойдем пешком, и вы вполне можете взять меня под руку, – сказал галантный Олег Петрович, согнув руку кренделем. – Это всего в двух шагах.
Краем глаза он видел свою машину и Гену, который, перегнувшись через руль, пристально на него смотрел.
Никаких подвохов со стороны Гены он не ожидал. Тот все сообразит правильно и окажется в нужное время в нужном месте, в этом можно не сомневаться. Они работали вместе уже много лет и никогда друг друга не подводили.
Раз хозяин ведет барышню за угол, да еще выставив локоть крендельком, значит, так нужно, значит, в машину он приглашать ее не изволит – у него свои планы. А мы потихонечку тронем, и никакая барышня нас не заметит!.. Мы дадим им отойти подальше и уж только потом тронем, и машинка у нас тихая, прокрадется неслышно, а уж когда Олег Петрович выйдет – мы тут как тут!
Виктория брать своего новоявленного кавалера под руку не стала, опять зачем-то поправила на носу очки и раздраженно засеменила рядом, а он еще раз взглянул на торжественный сад на той стороне реки, услышал, как аппетитно скрипнул снег под колесами его тяжеленной машины, понял, что Гена Березин тронулся следом, и поудобнее пристроил икону под курткой.
– Итак, что у нас в программе? – лихо спросил он у Виктории и все же поддержал ее под локоток, когда она чуть-чуть споткнулась. – Горячий кофе и французский сливочный торт! Или вы любите шоколадный?
– Я вообще не ем никаких тортов.
– Напрасно! В Париже напротив Люксембургского сада есть чудесная кофейня, называется «Delvayou», там подают изумительные шоколадные тарталетки с вишней.
– А вы что? Бывали в Париже?
– Бывал, – признался Олег Петрович, – и не раз, Виктория! И в Париже бывал, и в кафе! Завсегдатаи там французские старушки с фиолетовыми кудрями, старики в клетчатых пиджаках, ну и, разумеется, их бульдоги. И какое-то количество молодежи из Сорбонны, способной заплатить за кофе с пирожным сорок евро или около того.
– Господи боже мой, – пробормотала Виктория и пожала плечами. – Сорок евро, какая чепуха!..
– Не скажите, дорогая Виктория, не скажите, – развлекая себя, продолжал Олег Петрович, – может быть, для нас с вами это и чепуха, но для огромного большинства людей…
– Ах, какая мне разница! Если у человека нет денег, особенно у мужчины, он или туп, как пробка, или ничего не может, или слабак.
– Вы уверены? Вы совершенно уверены в этом, Виктория?
– Ну конечно! И какое мне может быть до них дело?! У моего папы есть деньги, и у всех его друзей есть, и у мамы тоже – папа ей дает! Па-адумаешь, сорок евро!
– То есть все до одного, кто не может потратить сорок евро на кофе, – сплошь слабаки и тупицы?
– Ну конечно! Если остальные могут, почему они не могут?
Он помолчал, потому что девушка неожиданно стала его раздражать, и рука, сложенная кренделем, утратила всякий смысл, и пионовые щечки потеряли привлекательность, и приключение превратилось в глупость.
Сорок евро?.. Сорок евро на кофе?..
И он опять прищурился на Нескучный сад на той стороне.
…денег не было. Денег не было никогда. Он писал статьи в научные журналы, во все подряд, и иногда ему давали гонорар. Долларов, может быть, тридцать, и это было счастье, праздник, сказка! Он ехал в Академию наук, подгадывая электрички так, чтобы успеть, пока открыта касса, расписывался в ведомости, которую подавала ему толстая насморочная женщина в шали. Он до сих пор помнил, как ее звали – Любовь Петровна, вот как. Шмыгая носом, она подвигала к нему бумагу, а он всегда ревниво изучал в разграфленных прямоугольниках другие фамилии, против которых были суммы, казавшиеся ему огромными, – некто Дынин должен был получить сто восемьдесят долларов тридцать семь центов. Как он тогда завидовал этому неведомому Дынину! Сто восемьдесят долларов, да еще тридцать семь центов, они-то откуда взялись?!. Олег расписывался, и получал денежки, и бережно складывал их в бумажник, где болтался рубль или два и мелочь в отдельном карманчике! Потом ехал домой, чувствуя себя богачом, миллионером, дельцом, доллары в кошельке придавали ему уверенности в себе и в том, что он все может, что он хороший муж и отец!.. В кооперативном гастрономе на площади он обязательно покупал колбасу, ма-аленький кусочек, и десяток яиц, и молоко, и тогда наутро у них был омлет, райское наслаждение, пища богов! И жена светлела лицом, когда он вынимал десятки с американским президентом, – две он всегда привозил «нетронутыми», шиковал на одну, а разменянные рублики они прятали. Ну, вот просто брали и прятали, куда придется, в карман шубы, если было лето, или в сарафан, если зима. Прятали, чтобы потом «найти»! Какое это было счастье – неожиданно найти в кармане неучтенный рубль, и как это было много!..
Он тогда все время думал лишь о том, как ему добыть денег. Он был совершенно уверен, что, как только он придумает и добудет, его жизнь станет сказочно прекрасной. Счастье, которого и так полно, можно будет просто хлебать ложкой, как щи.
Сорок евро!..
Он придумал, как добыть денег, и добыл их, и только бог знает, чего ему это стоило. Жена ушла – или он от нее ушел, сейчас уже и не вспомнишь, – дочка почти выросла и почти без него, и к сорока годам выяснилось, что счастье – это когда есть два свободных часа и можно заехать к Василию Дмитриевичу, покопаться в пыльном старье, найти непонятную икону, сунуть ее под куртку и шагать по скрипучему снегу, прищуриваясь на Нескучный сад.
Такое счастье выпадает нечасто.
Девушка – он вдруг позабыл, как ее зовут, – стрекотала рядом с ним, кажется, на что-то сердилась, а он все щурился и слушал, как скрипит снег под подошвами его тяжелых ботинок.
Тут он сообразил, что они идут не просто так, а «на кофе».
Кофейню они прошли, и пришлось немного вернуться, и, пока они возвращались, он пристально смотрел на Гену, а Гена из-за лобового автомобильного стекла – на него, и казалось, водитель спрашивает, что это такое Олег Петрович затеял ни с того ни с сего, да еще в середине дня.
Отвечая на безмолвный Генин вопрос, Олег Петрович пожал плечами и придержал дверь перед Викторией – вот как ее зовут, теперь он вспомнил!..
Внутри никого не было и вкусно пахло – кофе, сдобой, свежим пирогом, – и все столики у окна оказались свободны, и он сел так, чтобы Гене было его видно. Они и так все время ругались, что Олег Петрович фланирует в одиночестве, без охраны.
– Мне бы ваши возможности и ваши денежки, – восклицал Гена, – на меня бы такие профессионалы работали, что блоха носа не подточит!
Олег Петрович моментально представлял себе Гену в окружении профессионалов, почему-то исключительно в темных очках и спецагентовских костюмах, и еще представлял блоху, которая не может подточить свой нос, и они кое-как договаривались, что, покамест Олег Петрович начальник, а Гена водитель, никаких профессионалов в свою жизнь они привлекать не будут. Обойдутся как-нибудь.
И вот как только Олег разместился сам, пристроил на свободный стул икону, и Викторию усадил, и меню попросил, у него зазвонил телефон. Полдня не звонил, а тут вдруг на тебе!..
– Простите великодушно, – сказал Олег, решив придерживаться выбранного тона до конца, вытащил трубку, посмотрел и удивился. Звонил Василий Дмитриевич, с которым они десять минут назад насилу расстались.
– Что такое у вас случилось, дорогой вы мой Василий Дмитриевич?
– Может, мой стул нашелся? – не глядя на Олега, спросила Виктория, положила ногу на ногу, достала из крохотной сумочки серебряный портсигар, щелкнула блеснувшей на солнце крышечкой и достала тонкую коричневую пахитоску. Олег оценил и портсигар, и пахитоску.
