Только после того, как разлили по кружкам домашнюю мадеру, Паблито действительно успокоился и провозгласил тост за всё хорошее – за футбол, за живопись и лично за русскую артисту фермозу. Без люксембургской жены он мог себе позволить.
Артиста фермоза тем временем убеждалась, что кое-где тут рыбу действительно умеют готовить – деревянная дощечка перед ней быстро опустела.
– Это рыба-монах, – объяснил сеньор Понсиано. – Ещё на рассвете в море своему богу молилась. А это – кролик, тушённый с улитками…
– Терри, миленький, – негромко, но зловеще сказала Леди. – Не капай вином на рубашку. Мадера не отстирывается. Руки дырявые, так ещё и рот дырявый… Короля позоришь…
Лорд Фицморис хотел было вслух сказать, что мадера к рыбе вообще не подаётся, а домашней мадеры и вовсе не бывает, но сказал про себя.
Когда было выпито-поедено, сеньор Мендисабаль перешёл к делу:
– Друзья, вы, это… Просил бы вас не распространяться… Ни к чему это. Никто сюда не вломился. По официальной версии. Не засчитано. Но я ему… Он у меня… Он проглотит свои… И чужие… И ведь спёр не Шагала, не Сурбарана! Не этого, как его… Продемонстрировал класс! Я вот тоже того… Любил, это… Когда ведёшь с сухим счётом… И в верхний угол! Штанга! В смысле того… Мог бы и ещё заколотить, но жалею… Вот и мне так же…
– Не парься, Зайчик, – ласково сказала Леди. – Нешто мы не понимаем? Надо об этом забыть.
– Ну уж нет, – сказал Паблито и грохнул кулаком по столу. – Я найду! Кум, ты у меня землю будешь, это, грызть! Это кто-то из местных – или Джорди Ласточка, или того… молодой Жужоль! Больше это такое дело некому… Опозорить меня, того… в глазах…
– Точно, – робко поддакнул Давила. – Разберёмся. Но нашим гостям это уже не интересно. Главное – шедевры целы.
– Да я уж всё забыла, – сказала Лидочка. – Глупости какие… А теперь, Дюк, нам действительно пора! Пресс-конференция, доклад на секции… Сеньор Пабло, нам и в самом деле нужно идти. Спасибо, что спасли нас от голодной смерти. Всё было очень вкусно.
– А, это, ресторан? – вскинулся Паблито. – Сеньорита, вы ещё не ели по-настоящему! Я повезу вас в «Эль Булли», к Феррану…
– Посмотрим по обстоятельствам, – развела руками Леди. – До вечера, парни! Адэу!
Она подняла Дюка, бегло его осмотрела на предмет пятен и крошек, осталась довольна и потащила лорда к дверям.
– Правильно! – воскликнул Паблито. – Конференцию никто не отменял! Это… Из-за пустяков… А то разговоры пойдут…
– Я провожу! – вскочил сеньор Понсиано. Вот уж кого пятна и крошки нисколько не заботили.
Когда начальник охраны вернулся, богатый форвард уже сидел за чистым столом.
– Вот это, кум, – сказал он. – Мы не дети. Того. Оно не простая картинка была. Наши двери ведь не то что погрузчиком, а на танке… И то… Так не бывает, чтобы это… озорство. Сегодня картинку, завтра меня самого… туда… А! Это! – осенило его. – Там, наверное, на обороте что-то… Типа телефон или номер банковского счёта… Или ещё важнее…
– У русской фермозы? – не поверил Давила.
– Ну, есть же у неё этот… того… отец там или дед… Русские ведь очень богатые попадаются… Один меня приглашал на яхту – я тебе дам!
– А то тебе, кум, денег не хватает, – вздохнул Давила.
– Не деньги! Вот! Это… Обидно! Деньги всплывут – себе возьми. А мне, это… Найди! Они у меня яйца проглотят! Найди! Все связи свои… Напрягись, в средствах не стесняйся… Да, а это… О чём сеньорита болтала с бабкой Канделарией?
– Говорит – о боевом прошлом, о каком-то русском пилоте… Но я узнаю. Ампаро не такая уж дурочка, за то и деньги платим… Словлю я тебе этого самого никталопа, кум… Уже бегу… Вот, кстати – на всякий случай…
И положил на стол бумажную ленточку, которая сопровождала украденную картинку.
ГЛАВА 8
Народу в конференц-зале было довольно много, и все обсуждали ночное происшествие, причём слухи были самые дикие. Стальные плиты прожжены кислотой… Все охранники зверски задушены… Нет, охранники заснули… Спустились по лифтовым тросам… Улетели на дельтаплане… Всё отменяется, музей закрыт на ревизию… Шейх Зия выдвинул ультиматум… Нет, это конкуренты в целях дискредитировать… Нет, это чтобы отвлечь внимание от несчастных А-глобо, которых тут положили не менее сотни… Нет, это баски ревнуют к каталонской автономии…
– Кажется, мы попали в крупные неприятности, – сказал Дюк.
– Ну, мы-то знаем, как всё на самом деле, – ответила Лидочка. – Меня только картинка смущает…
– Да нет, я не о том, – отмахнулся Дюк. – Странно, что Паблито вообще нас живыми выпустил. Я только сейчас сообразил. Детский рисунок – демонстрация возможностей грабителя. Все бросятся изымать шедевры назад. Ему огласка ни к чему. А что? Вполне возможно. На этого сеньора Давилу только глянешь, и жить расхочется… Наши трупы потом подбросили бы в общую кучу – вроде задавили ночью в панике… У них же всё схвачено.
– Ну да! – воскликнула Леди. – Ты вечно трагедии на пустом месте разводишь. Во-первых, нас толпа народу видела, и тут, и в отеле. Во-вторых, твоя маменька им бы такое устроила! В-третьих, ты вообще мой ангел-хранитель. Я тебя за это со временем даже поцелую. Вероятно. Большие шансы… Но картинка… Рисунок…
Когда пропадает некая вещь – хоть даже пустяковая, – человеку начинает казаться, что вот она-то и была самая главная, что он без неё жить не может. Серебряная ложечка, швейцарский нож, аптечный рецепт – не имеет значения. Статус пропажи в сознании резко возрастает и грозит перерасти в манию. Сказано же: «Потерявши – плачем»…
Лорд Теренс приободрился. В его положении даже одиночный грядущий поцелуй был целой неистовой оргией, безудержным праздником чувств и песнью торжествующей любви.
– Всё кончено… ласточка, – осмелился сказать он. – Мы сегодня же улетим в Лондон – и ко мне. Вы не представляете, как там здорово!
– Ага, неброская красота шотландского сельского ландшафта, – якобы согласилась Леди. – Вересковые поля, пронзительный звук волынки… Гуленьки. Мы картинкой как раз и займёмся. Вдруг да откроем гения? Катя Беспрозванных… Да мы и откроем! Лох цепенеет… Я ведь тоже, между прочим, русская девочка из маленького города была, а нынче…
И осеклась, поскольку и нынче продолжала оставаться не бог весть кем в мировом рейтинге изящных искусств.
Художница погрустнела, отчего сделалась ещё привлекательней для лорда Теренса. Только парнишка забыл, что грусть его русской «zaznoba» никогда не продолжалась более минуты.
– Сейчас я её найду, пока не начали!
– Кого? – опешил Дюк.
– Так ведь наверняка к этой детской выставке толпа чиновников из нашего минкульта прилипла! Кто-нибудь что-нибудь да знает!
И повлекла титулованного ухажёра за собой, в гущу международной богемы. В этой гуще она чувствовала себя уверенно – обнималась с мышиными жеребчиками, говорила комплименты по поводу туалетов экстравагантным старушкам, болтала на чудовищной смеси языков с коллегами-ровесниками, успевала у них затянуться тайком переходящей самокруточкой, подставляла бюст под камеры репортёров, показывала им же язык, весомым русским словом гвоздила завистниц, летала из угла в угол обширного холла, двигалась хаотично, словно хорошо заряженная элементарная частица в камере Вильсона, так что Дюк еле поспевал за ней.
– О! Ленка! Ты, что ли, тут у наших старшая?
Ленке стояло крепко под полтинник даже на некритический взгляд, что не мешало московской культурдиве гулять облачённой в ярко-жёлтое пончо под цвет измученных мокрой химией волос.
Лорд кое-как разобрал фамилию дамы на бэдже. Фамилия состояла в основном из шипящих, легче было бы на русском прочесть.
– Это Терри, – объясняла Леди. – Он герцог. Это не Ник! Это Дюк! Герцог в натуре! Мы учились вместе. А это наша Елена Кондрать…
– Можно просто Элен, – разрешила дама. – Очень приятно. Лидочка, кто это тебя так?
– А, ерунда! С трансвеститами в ихней лавочке поцапалась из-за туфель. Тридцать шесть им самим-то не налазит, золушкам хреновым, а ей, мне то есть, кричат, не продавайте, она не наш! А они в лавочке всего сорок евриков вместо трёх сотен! Так что ты в «Эль Корте Инглез» не ходи. Какой там Инглез? Чайна без продыху! Ленка, это ты детскую выставку привезла?
