Как-то вечером, соблазненные последним теплом, они решили пройтись пешком от кампуса до дома. Дорогой оба веселились, обсуждая аспекты классовой борьбы, которым предстояло выявиться в ближайшем матче на Кубок Мира между командами Сиэтла и Атланты. Внезапно Бен оборвал дискуссию:

– Какого дьявола ты все время так на меня смотришь? У меня что, нога того и гляди отвалится?

– Да нет, – ответил Фаррелл, – Извини, я даже не знал, что смотрю как-то особенно.

– То есть каждую клятую минуту, уже несколько недель подряд. Мы не на острове доктора Моро. Я вовсе не собираюсь вернуться к первозданному виду и начать разгуливать на четвереньках.

– Это я понимаю. Извини. Наверное, я просто жду, когда ты примешься крушить мебель, – некоторое время они шли молча, никого не встречая на пути, слушая музыку, доносившуюся из открытых окон, потом Фаррелл не сказал:

– В конце концов, это не мое дело…

– Конечно, твое, чье же, черт побери, еще? Чего это ты расскромничался? – он помолчал и более мирным тоном спросил:– Ты помнишь, когда она поняла, что не сможет спасти Никласа Боннера? Я имею в виду – точно этот миг?

– Когда она открыла рот, и я подумал, что сейчас она криком разнесет все в клочья – закричит, и после этого уже ничего не останется. Но она так и не издала ни звука.

– Нет, ни звука. А закричи она, позволь хоть капле ее страдания выйти наружу, мы могли бы считать себя счастливчиками, если бы отделались утратой рассудка. Скорее всего, мы превратились бы во что-то, способное услышать ее и не погибнуть – в воздух, в камень. Она придушила свою боль, чтобы спасти нас. И ты сам знаешь, именно это ее и сгубило.

– Как раз этого я и не знаю. Я ничего не знаю о ней – кроме того, что она богиня, и что она бессмертна, а ты нет. Скорее уж тебе полагалось бы кричать.

– О, я еще закричу. Но не сейчас, не сразу, – он, наконец, улыбнулся Фарреллу и тронул его за плечо. – Знаешь, как бывает с совсем маленькими детьми, когда они ушибутся или кто-то их сильно обидит? Этот долгий, жуткий миг перед тем, как они заревут?

Фаррелл кивнул.

– Вот и я пока живу внутри этого мига. Я даже воздуху еще в грудь не набрал, чтобы зареветь как следует. А жить все равно надо.

Брисеида поджидала их в середине последнего оставшегося до дома квартала. Бена она будто и не заметила, но уж зато вокруг Фаррелла заскакала, загавкала, словно собачка куда меньших размеров, заюлила у него в ногах и только что за щиколотки не хватала.

– Да, – сказал Бен, – вот кто способен с первого взгляда узнать человека, облеченного властью.

– Не смешно. И нечего ее поощрять. С того самого дня, как мы ей сказали про завещание, она становится невыносимее с каждой минутой. Отцепись, Брисеида! – приказал он собаке уже порывавшейся запрыгнуть к нему на грудь. – Видал? Она не приласкаться пытается, она меня даже в щеку ни разу не лизнула, но смотрит она на меня так, будто я один знаю, куда подевались ее обожаемые щенки. Просыпаюсь ночью, а она стоит у моей кровати и ждет. Очень неприятно говорить тебе это, но если так и дальше пойдет, боюсь, твой дом достанется уткам. Брисеида, черт бы тебя побрал!

Они немного постояли у дома, наблюдая за тем, как таймеры выключают одни светильники и включают другие. Наконец, Бен сказал:

– А ты все еще говоришь о Зие в настоящем времени. Я это постоянно замечаю.

– Да я и думаю о ней так. Черт, она мне снится чуть не каждую ночь. И знаешь, что самое странное? Во сне мы с ней никогда не бываем дома – ходим по магазинам, копаемся в саду или просто гуляем по Парнелл-стрит. А тебе она разве не снится?

Бен покачал головой.

– Я не могу себе этого позволить, Джо. Иногда мне кажется, что она и вправду умерла, иногда – что ушла куда-то, в какое-то место, которого я не умею себе представить. Хотя, впрочем, какая разница? Никакой. Где бы она ни была, со мной она покончила в точности так же, как с Никласом Боннером. Он-то и был настоящей причиной, по которой ей приходилось валандаться тут в человеческом облике, она несла за него ответственность, а теперь его нет, и она покончила с нами со всеми, она сказала это всерьез. А мне все равно надо жить дальше.

Беспокойство томило Фаррелла, проникая в него тем глубже, чем глубже становилась осень, вызывая неясный, но постоянный разлад между ним и всем, что его окружало. Неотвязные сны о Зие, сами по себе приятные и ничего от него не требовавшие, вселяли в него все более сильное и сердитое чувство утраты, тем паче, что просыпаясь, он всякий раз натыкался на глупые, умоляющие глаза Брисеиды. Собака завела обыкновение таскаться за ним в мастерскую, что было достаточно плохо, но терпимо – людям, работавшим там, она пришлась по душе, они даже подкармливали ее, делясь бутербродами. Но когда она в три часа ночи вторично стянула с него одеяло (дело было у Джулии), он вцепился собаке в горло, и Джулии пришлось приложить немало усилий, чтобы он перестал вопить и трясти Брисеиду. Довольно долго пришлось дожидаться, пока его самого перестанет трясти, даже при том, что Джулия обнимала его, прижимая к себе.

– Я бы никому в этом не призналась, – сказала Джулия, – но мне кажется, что ты раз за разом получаешь какое-то послание.

Фаррелл, скорчась, сидел в кресле, и через всю спальню ел глазами Брисеиду. Джулия продолжала:

– По-моему, наш друг хочет с тобой поговорить.

– Не со мной. Наверняка не со мной. Бен – вот кто ее мужчина, да и ты ей без малого троюродная сестра. А мое дело – реплики подавать, я то, что в картах называется «болван» – я, если как следует вдуматься, та же самая Брисеида. А Брисеиде никто не станет звонить по междугороднему телефону.

– Для нее мы все – Брисеиды. Кем мы еще можем быть? Материал десятого сорта, дешевый стиропласт для набивки картонных коробок, на таких ни одна богиня всерьез полагаться не станет. Просто у нее выбора нет, она привыкла именно к нам и, черт возьми, ей могли подвернуться знакомые и похуже. Может, мы ей ничем особенным помочь и не способны, но какая-то польза от нас наверное есть, раз она опять за тобой посылает. И если ты ей нужен, ты должен идти.

– Идти! А куда? – Фаррелл выпрямился, и Брисеида умелась в ванную комнату, потревожив белого Мышика, которому, впрочем, хватило двух раундов, чтобы победить ее техническим нокаутом. Фаррелл сказал: – Джевел, я не могу даже понять, остается ли она еще на этой несчастной планете. Но вопрос даже не в том где, вопрос – в каком виде. Ей же ничего не стоило перевоплотиться в здание Национального Банка в Покателло или в какой-нибудь окопчик в Куала-Лумпур. Я и признать-то ее не сумею.

– Брисеида признает. Зачем-то она тебе ее оставила, – Фаррелл зарычал. – Да и кольцо, наверное, тоже. Вон, посмотри как оно сияет.

– Ну да, только сиять оно и умеет. Ни на что другое оно не годится, только напоминать мне о ней, – Джулия улыбнулась и развела руками. Фаррелл мрачно сказал: – Пусть даже так. Пусть я брошу работу, в очередной раз затолкаю свое барахло в автобус и усажу Брисеиду за приборную доску – показывать, куда ей угодно, чтобы я ехал. Допустим, я уже до такой степени спятил. И что будет с нами?

– То, что было всегда, – ответила Джулия. – Просто в этот раз все продолжалось гораздо дольше, чему я ужасно рада.

Она похлопала по кровати рядом с собой, Фаррелл подошел и присел на краешек. Долгое время оба молчали. Потом Джулия сказала:

– Я ведь и раньше говорила тебе: мы всегда будем вместе, потому что у нас есть кое-что общее, чем мы ни с кем другим поделиться не сможем, и наши любовники всегда будут испытывать ревность. Но ни ты, ни я – мы не хотим жить друг с другом. Ты же знаешь, Джо, это правда. Это, к сожалению, тоже одна из наших великих тайн.

– Мы слишком долго ждали, – сказал Фаррелл. – Я помню время, давнее уже, когда для нас все было еще возможным. Теперь мы могли бы уже превратиться в пожилую супружескую чету.

– Бессмертное существо зовет тебя в героический поиск, а ты сидишь здесь и лепечешь что-то бессвязное о своих семейных фантазиях. Я лучше лягу досыпать.