— Слишком мало фактов, чтобы утверждать что-то определённое.

— Элинор Тромблей любили все, кто её знал, — продолжал Мадрин. — У Глина Хьюса тоже не было, насколько я знаю, врагов. Поэтому я и считаю оба убийства бессмысленными.

Перед тем как лечь в постель, я написал письмо Шерлоку Холмсу, кратко обрисовав события дня. Затем написал открытки Рэбби и Фреду Джонсу.

Я спал крепким сном без сновидений и был разбужен странными звуками. Я приподнял занавеску и глянул в окно: на лужайке перед домом стояла корова, чуть дальше паслась лошадь и щипали траву овцы.

— Корова, лошадь и овцы пасутся на лужайке, — сказал я сонно потягивавшемуся Мадрину. — Что это значит?

— Сегодня вторник, — зевнул он. — Рыночный день.

— Как необычно, — удивился я.

— Вовсе нет, — возразил он. — Это традиция, которая существует с тринадцатого века.

— Ну что ж, — вздохнул я, — традиции упрямая вещь.

Нам едва удалось найти свободный столик. Фермеры, некоторые с жёнами и детьми, торговцы скотом и обыватели, приехавшие что-нибудь купить на рынке, заполнили зал ресторана. Было шумно и весело. Мы уже кончали завтракать, когда к нашему столику подошёл широкоплечий, темноволосый, довольно приятной наружности мужчина лет сорока.

— Как поживаешь, Дафидд? — улыбнувшись, по-валлийски приветствовал он моего спутника.

Мадрин встал и пожал его протянутую руку.

— Познакомьтесь, это мой кузен Айорверт Джонс, — сказал Мадрин, — или просто Айори. Знакомьтесь, Айори, это Уэйн Веллинг.

Я встал, и мы обменялись с Веллингом рукопожатием.

— Ваш кузен, очевидно, приехал к нам издалека? — спросил Веллинг.

— Из Лондона, — улыбнулся Мадрин.

— То-то он изъясняется по-английски. Один из валлийцев, забывших родной язык? — предположил Веллинг.

— Дело давнее, — пояснил Мадрин, — его дед решил поселиться в Лондоне и женился там на англичанке.

— Как бы там ни было, — добродушно проговорил Веллинг, потирая руки, — важно, что вы вернулись! Лучше вы ничего не могли придумать! Я ведь и сам был ренегатом. Родился в Ливерпуле, потом ездил с родителями по Англии, учился в Ньюкасле и к тому времени начисто забыл валлийский. И всё-таки нашёл в себе силы вернуться и вспомнить родной язык. Возвращение на родину — прекрасная вещь! У вас блестящие перспективы, мистер Джонс, потому что мистер Тромблей высоко ценит тех, кто получил образование в Англии, однако он требует, чтобы они знали также валлийский. Поэтому не тратьте времени даром, начинайте учить родной язык. Зачем приехали в Ньютаун, Дафидд? — повернулся он к Мадрину.

— Я должен был встретить Айори. А вы тут зачем?

— Надо купить овец. Мистер Тромблей приобрёл новую ферму близ Рида, в местечке Плас-Моррис. Знаете, где это?

Мадрин покачал головой.

— Там был падеж овец, вот почему я здесь. — Он опять обратился ко мне: — Обязательно загляните ко мне, я вас представлю мистеру Тромблею.

— Сделаю это при первой возможности, — заверил его я.

Он кивнул нам и пошёл к выходу, то и дело здороваясь с людьми, которые радостно приветствовали его.

— Кто это? — спросил я Мадрина, когда мы опять сели за стол.

— Он называет себя секретарём Эмерика Тромблея. Кем его считает мистер Тромблей, мне неизвестно. Он выполняет функции управляющего поместьем — это я знаю точно. Эмерик Тромблей очень многим ему обязан.

— Он кажется очень приятным человеком, — сказал я.

— Не только кажется, он такой и есть. После смерти Элинор Тромблей он единственный, кто как-то сглаживает неожиданные и неприятные выходки Эмерика Тромблея. Тот иногда, не объясняя причин, может согнать с места арендатора, уволить слугу. Представляете, в каком положении оказываются люди с большой семьёй? Веллинг обычно находит таким другую ферму или пристраивает служить в другом поместье. Конечно, он не в силах отменить приказы хозяина, но старается найти обходные пути, чтобы смягчить их. При той неприязни, с которой все относятся к мистеру Тромблею, никто не переносит её на Веллинга. Все очень уважают и любят его. Как вам понравилось предложение Веллинга устроиться на работу к мистеру Тромблею?

— Он ведь сказал, что сначала я должен научиться говорить по-валлийски. Думаю, к тому времени расследование будет закончено.

Пока мы пили кофе, я размышлял над непростым вопросом: что означает это странное сочетание: всеми ненавидимый хозяин и всеми любимый управляющий? Может, первый не так уж плох, а второй не так хорош, как это кажется на первый взгляд?

Я заплатил по счёту, и мы вышли из отеля. Город всего за несколько часов совершенно преобразился. Даже на центральной улице Брод-стрит стояли прилавки, с которых продавали одежду, одеяла, кухонную утварь. Все чаще я слышал вокруг непривычные для себя звуки валлийской речи.

Надо было отправить письмо и открытки, и мы зашагали по Брод-стрит к Северну, где возле моста через реку находилось здание почты. Мы постояли на мосту. Отсюда хорошо просматривалась колокольня церкви Святой Марии, на кладбище которой был похоронен Роберт Оуэн.

Потом мы пошли через весь город на вокзал. Кругом царила рыночная суета: сновало множество мальчишек, которые, очевидно, сбежали из школы, чтобы заработать несколько пенни, выполняя поручения или сторожа животных; за наскоро сколоченными загородками бродили свиньи и овцы.

Мы заглянули в здание рынка. Торговцы за прилавками предлагали купить мясо, дичь, масло и яйца. Мне бросились в глаза женщины, у которых в корзинках лежало всего с десяток яиц или кусок масла. Мадрин объяснил мне, что, отказывая себе во всём, они пытаются таким путём собрать деньги на арендную плату за землю.

В этой суматохе бесполезно было искать юношу блондина и его спутника. Мы встретили, идя с рынка, приятеля Мадрина, безработного ткача Джона Дэвиса, который жил недалеко от фабричного клуба. Вручив ему пригласительный билет на лекцию об Оуэне, мы попросили его явиться в клуб пораньше и, заняв место в заднем ряду, внимательно смотреть, не появятся ли в зале юноша и рыжий мужчина. Я сообщил ему их подробное описание и вдобавок заставил Дэвиса повторить его для верности. Когда лекция подойдёт к концу, Дэвис должен был выйти на улицу и проследить, куда потом пойдут юноша и его спутник. Дэвис обещал выполнить все в точности. Он был очень рад заработать на этом пять шиллингов — немалую для этих мест сумму.

Полюбовавшись зданием школы, мы отправились на вокзал. Через полчаса пришёл поезд. Мы сели в вагон третьего класса и оставили Ньютаун позади. Высоко в небе, слева от нас, стояло полуденное яркое солнце. Это означало, что мы едем на запад, в те самые дебри Уэльса, о которых писал Борроу, или, выражаясь современнее, в деревенскую глушь.

Мы сошли с поезда на полустанке. Здесь было всего два дома: маленькое станционное здание и гостиница, чуть побольше. За гостиницей находился крытый соломой сарай, в котором помещалась конюшня. Как объяснил мне Мадрин, своим существованием полустанок, гостиница и конюшня были обязаны владельцу Тромблей-Холла, который поддерживал связь с внешним миром, пользуясь железной дорогой. Приезжавшие к нему гости заходили в гостиницу перекусить. В конюшне стояли лошади, которые доставляли их в поместье.

Мы тоже завернули в гостиницу. Она называлась «E Llew Coch». Я обратил внимание на то, что первые два слова совпадают с названием лондонской пивной, и Мадрин пояснил, что по-валлийски это означает «Красный лев».

Нам привели из конюшни двух пони — под седлом для меня и без седла для Мадрина, — и мы выехали из ворот гостиницы. Справа и слева от дороги уступами поднимались холмы, которые мне показались настоящими горами. Но Мадрин разочаровал меня, сказав, что в этой части Уэльса гор нет: горы находятся на северо-западе Уэльса.

Пони резво бежали по дороге, а я любовался природой. Но вот мы свернули с хорошей дороги — она вела в Тромблей-Холл — на тропинку, и наши животные пошли шагом. На склонах холмов паслись стада овец. Они походили издали на клочки ваты. Над зелёными холмами в ослепительно голубом небе плыли белые облака. Кое-где на холмах я заметил белые и розовые домики фермеров. Не то ручей, не то маленькая речка рядом с нашей тропой.