– Слышишь меня? – спросил Вербицкий. Старуха тихо пискнула в ответ.

– Мне руки больно, – сказала старуха так тихо, что Вербицкий едва расслышал слова.

– Потерпи немного.

Он проверил, свободно ли открывается балконная дверь. Она поддалась легко, прохладный ветерок бросил в комнату горсть снежинок. Закрыв дверь, Вербицкий шагнул к старухе, наклонился вперед.

– Вы не дергайте руками, тогда запястья не будут сжимать браслеты, лежите спокойно, – посоветовал он.

Вербицкий нашел на дне чемоданчика молоток, передвинул стул к ногам старухи и сел на него.

– Поговорим?

Он крепко сжал ладонью рифленую ручку молотка.

– Боже мой, Боже, что я наделала? – всхлипнула старуха.

Вербицкий расхохотался в голос и, отсмеявшись, повторил вопрос. Старуха не ответила. Из уголков её глаз выкатились мелкие слезы, стекли по вискам и затерялись в морщинах кожи.

– Или мы поговорим, – Вербицкий переложил молоток из руки в руку. – Или будет очень больно.

– Что я наделала, что наделала…

Старуха давилась словами, всхлипывала. Вербицкий привстал, ногой отбросил стул. Опустившись на корточки, заголил колено Марии Феоктистовны и поднял молоток. Мария Феоктистовна, кажется, ничего не увидела. Глаза ей застилали слезы. Вербицкий ударил молотком по колену. Старуха вскрикнула, застонала в голос, Вербицкий даже испугался, что она снова потеряет сознание.

– Ну, скажи мне что-нибудь, – он ближе склонился к старухе, чувствуя, что начинает звереть. – Скажи мне что-нибудь, сука старая.

Он поднял молоток, готовясь нанести следующий удар в щиколотку левой ноги.

– Пожалуйста, – старуха снова застонала в голос. – Пожалуйста…

– Что, пожалуйста? – Вербицкий заскрипел зубами.

– Не надо, – старуха сглотнула слюну. – Там все. На кухне. В полках банки с крупой. Не надо только…

Вербицкий заклеил рот Марии Феоктистовны пластырем, прошел на кухню. Распахнув дверцы полок, он принялся ссыпать сначала на пол, а затем в раковину содержимое жестяных банок с крупой.

Вот оно. Толстая пачка валюты в банке с гречкой, золотые кольца в целлофановом пакетике, отдельно браслеты с камушками, ещё одна пачка долларов. Что ж, добрый улов. У этих старух никакой фантазии. Все они держат ценности и деньги либо в ящиках с постельным бельем, либо на кухне в банках с крупой. Сегодня удачный день. Покончив с банками, он прошел в ванную, сорвал с кронштейна клеенчатую в цветочек занавеску. Подумал, если обшарить в квартире все углы, пожалуй, можно найти ещё одну старухину захоронку, но сразу же отказался от этой мысли. Жадность и азарт – вот что губит людей, – решил Вербицкий.

Он вернулся в комнату, волоча за собой клеенку. В неё он завернет труп Марии Феоктистовны. Тело проморозится на балконе и спокойно пролежит до поздней весны, пока гнилостный запах не распугает соседей. Он покосился на молоток, лежавший на полу. В этих сухоньких старушках почему-то много крови. Откуда она, эта кровь, только берется и как помещается в маленьком тельце? Можно, конечно, сделать бабке укол. Скажем, внутривенно два кубика однопроцентного клофелина, – раздумывал он.

Старуха худая, значит, препарат всосется минут через семь. Разорвутся сосуды мозга – и готово дело, никакой крови. Уже через три-четыре часа в организме не останется и следа препарата. Экспертам будет весьма затруднительно доказать факт насильственной смерти. Да и кто станет проводить исследования? Министр что ли умер или директор центрального рынка? Всего-навсего одинокая старуха. Кто станет возиться? Стоя посередине комнаты, Вербицкий почесывал переносицу.

И все– таки этот вариант, хотя и привлекательный, никак не подходит. От укола останется след и выведет этот след… На кого он выведет? А ведь следствие может пойти в правильном направлении. Нет, лишние осложнения ни к чему, а береженого Бог бережет. Куда перспективнее выглядит убийство на бытовой почве. Зашел, скажем, к богатой тете нелюбимый племянник, тот алкаш, что торгует шоколадками у метро, попросил денег. Тетка, разумеется, отказала: на одну пенсию живу. И вот он, печальный результат…

Вербицкий сел на стул, закурил сигарету. Быстро он управился. Остались мелочи. Стереть пальцы с тех предметов, где они могли остаться, собрать «дипломат». Старуха плакала на полу, сопела, издавая то ли мычание, то ли негромкие стоны.

Отправив окурок в чашку с чаем, Вербицкий поднял с пола молоток, наклонился над старухой.

Удар пришелся точно между остекленевших от ужаса глаз.

Курительная комната клуба «Элеганс» тонула в табачном дыму. Романов, закончивший ранний ужин, перебрался сюда, чтобы выпить чашку кофе и рюмку бурбона «Четыре розы». Устроившись в кресле за овальным столиком на двоих, он пригласил Егорова сесть рядом, вытянул ноги к решетке камина и стал смотреть на полыхавшие оранжевым пламенем сосновые поленья. Сытный ужин и оживленный застольный разговор не настроили Романова на веселый лад. Только что прибывшему в клуб Егорову шеф показался мрачным и раздраженным.

– Виделся с однокурсницей Лены. Не хочу обнадеживать вас раньше времени, но, кажется, свет в конце тоннеля уже виден.

– Вот как? – оживился Романов. – И что же это за экземпляр?

– Преподаватель, доцент из Лениного института.

Егоров коротко пересказал разговор с Вероникой, наблюдая, как на скулах Романова играют желваки. Видно, настроение начальника испорчено окончательно.

– Этот доцент Десятников темная лошадка, надо за ним понаблюдать, выяснить, что за человек, – закончил рассказ Егоров.

– Насрать мне, что он за человек, – Романов поморщился, сигарный окурок полетел в камин. – Личность мне его и так ясна, хотя этого Десятникова я и в глаза не видел. Доцент, одно слово. Жалкий человек с жалкими умственными способностями, получающий жалкие гроши за свою жалкую работу, – Романов надул щеки и, видимо, остался доволен той унизительной характеристикой, что дал Десятникову. – На девках отыгрывается, самому себе доказывает, что он мужик.

– Поживем – увидим, – помялся Егоров.

– Сегодня снова пытался поговорить с Ленкой начистоту. Отмалчивается или врет. Она с детства такая врушка, с самого детства. Дай соврать, хоть хлебом не корми. Бывало, приду с работы, устану, как собака. Так вот, сяду напротив дочки. Скажу ей: ну-ка соври мне что-нибудь, Лена, ради смеха. И она заливается без умолку. Соловьем заливается. Думал, со временем это пройдет, вранье. Не прошло. Вот уж эти дети, детишки наши, – Романов смотрел на ярко полыхавшее в камине пламя. – Сеешь жито, вырастает лебеда.

– Все ещё выправится, – сказал Егоров и спросил себя: что вообще может выправиться в этой ситуации?

Романов хотел плюнуть в камин, но сдержал желание.

– Ну, а что с Розовым? Где теперь этот тихоня, бухгалтер наш драгоценный?

– Думаю, он в Москве, – Егоров прикурил сигарету.

– Думаете или уверены? – Романов никак не мог справиться с раздражением.

– Он в городе. Розой-старший, брат нашего бухгалтера, работает в торговой сети. Мы навестили его, пытались выяснить, где брат, по-хорошему. Но он нас и на порог не пустил. Установили наблюдение, подключились к телефону, но и эти меры ничего не дали. Очень осторожный человек. Однако наш бухгалтер сумел каким-то образом наладить с братом контакт. Более того, они встречались. Старший Розов занялся продажей квартиры младшего, все документы уже у него на руках и покупателя быстро нашел – своего завмага. Но до окончательного денежного расчета дело не дошло. Случай помешал.

– Что за случай?

– Можно сказать, несчастье с человеком случилось, – Егоров, не любивший откровенных разговоров в незнакомых местах, обвел пол и потолок зала выразительным взглядом Романов, заметив этот взгляд, только кивнул головой.

– Детали мне не известны, – продолжил Егоров. – Кажется, у Розова хотели украсть машину. Хулиганы какие-то. Он видел все это дело из окна. Заволновался человек, не помня себя, выбежал из квартиры, вниз помчался. И с лестницы вниз кувырком. Или не с лестницы.