На Терках воевода Петр Васильев сын Головин, уведав о приходе Заруцкого в Астрахань, собрав людей, сколько можно было, пошел к Астрахани; и по приходе его астраханцы многие, выйдя, к нему пристали. Заруцкий же, видя себе безнадежность, наделся яицких казаков к себе склонить, ушел с Мариною и малым числом казаков на Яик, Одоевский же, уведав сие, пошел наскоро в Астрахань и, придя, остальных воров в Астрахани, переловив, в тюрьмы посажал, а на Яик послал Головина с некоторым войском, который, придя, застал его в немалом войске на острову. И по немалом бою с помощию яицких казаков Заруцкого и Марину, Расстригину жену, с сыном, а также и прочих воров, взяв с великим богатством, послали в Москву; которые же тогда противились, тех всех порубили. И по привозе в Москву Заруцкого посадили на кол. Маринина сына и Федьку Андронникова с прочими начальниками повесили, а Марина, сидя в заключении, от нетерпеливой презельной печали, презрев всякое ей довольство и обещанную от государя милость, умерла внезапно. И таким образом сия мужественная и властолюбивая жена, ища более, нежели ей надлежало, и более затевая, нежели женские свойства снести могут, с великим несчастием, как то обычай всем сему подобным властолюбителям, жизнь и славу свою с бесчестием окончила. Что же мужа ее последнего касается, которого Урусов в Калуге убил, кто он подлинно был и как его звали, о том в русских историях ничего, а в чужестранных различно находится. Здесь же и о сыне Маринином сомнение есть, ибо чужестранные называют его Димитрием, русские называли в Калуге Иваном царевичем, иные же думают, что вовсе не ее сын был, о чем польские историки утверждают. Здесь же называет его Степенная книга Федором Андронниковым, а другие Федора оного называют товарищем Заруцкого, атаманом казачьим. Да и быть, видится, невозможно, чтоб оного Маринина сына трех лет повесили, и потому весьма видно, что Федор Андронов не сын Маринин.

Тогда же казак, Боловня именуемой, собравшись со многими ворами: казаки, холопы боярские и великие беглецы, около Волги, Кашинский, Романовский, Углицкий, Пешехонский, Бежецкий разбойнически разоряли и прошли к Белоозеру и в Новгородский уезд, потом в Каргополь, на Вологду и Вагу и другие многие уезды; другие же украинные города, около Новгородка и пр., множество людей различными мучениями и ругательствами умерщвляли, дома грабили и жгли, что и описывать из-за скверности неприлично, и таким их воровством многие места запустошили. И из-за того послал государь в Ярославль боярина князя Бориса Михайловича Лыкова с товарищами с немалым войском и многих властей духовных их уговаривать. Которые, ездя к тем ворам по разным местам, с великим прилежанием представляя им меч царский и суд Божий за такие крайние дерзости, иногда же обещая им милость государеву, склонить трудились, но ничего учинить не могли. С Украины же придя, черкасы с русскими ворами около Нижнего разоряли, и боярин Лыков, опасаясь, чтоб сии не совокупились, пойдя на них с поспешностью, встретив в Болоховском уезде в Васильеве слободе, всех побил и в реке потопил, и лишь самая малая часть спаслась бегом. Потом снова возвратился к Ерославлю и, слыша, что казаки духовных увещания не слушают, пошел вверх по Волге на них. Они же, слыша о приходе Лыкова и победе над черкасами и ворами, собравшись, пошли к Москве бить челом государю, чтоб вину их отпустил, а велел бы им то отслужить против неприятелей государственных. И придя, стали у Симонова, а Лыков, придя за ними, стал у Дрогомилова, опасаясь, чтоб их к Польше не пропустить. И хотя государь им по желанию милость оказал и велел им с Лыковым идти к Смоленску, но они не только около Москвы стали разбивать, но в Москве стали людей на злое возмущать. За что государь, переловив, начальников их по розыску и обличению велел перевешать, а Лыков, зайдя с войском к обозу их, где совсем к бою были готовы, всех порубил. И хотя некоторые, еще не желая покориться, побежали на Украину, но Лыков и тех, догнав под Кременцем на реке Луже и тут обступив их, взял на договор и привез в Москву более 2000. Где начальников их, Боловню с товарищами, перевешали, а прочих разослали в города.

Под Смоленском воеводы стоя и видя, что осадные в Смоленске поляки и шведы, имея уже великую в запасах нужду и голод, не сдавались, надеясь на обещанную от Сапеги из Литвы помощь, и уведав, что Сапега приближается, отпустил Черкасский товарища своего князя Троекурова к границе, чтоб поставив на проходах в крепких местах остроги и поляков к Смоленску не пропустить или чтоб успеть его со всем войском, не допуская, встретить и отбить. Которое оный князь Троекуров изрядно учредил, мосты разломал, где не весьма опасно было, дороги зарубил, а в надежнейших местах, поставив остроги, довольно укрепился. Но так как тогда вкоренившееся в россиянах бесстрашие и самовольство более, нежели рассуждение о пользе общей, властвовало и всяк хотел по своей воле поступать, не желая немалый для отечества нужды и тягости понести, и из-за того обстоятельства стоящие войска по границе, вознегодовав, против воли воевод, оставив те проходы, пришли снова к Смоленску, Черкасский же, видя такой непорядок и выбрав голову Михаила Новосильцева, послал его к границе с войском, велев ему стоять в крепчайшем месте. И оный, придя на границу, не только стал в худом месте, но видя поляков со множеством людей, Сапегу пришедшего, выступив из острога в поле, хотел с ними биться. Поляки же, отъехав его от острога и обступив, совсем побили. И хотя некоторые с ведомостью прибежали, но воеводы не могли скоро с войском исправиться, а Сапега, придя в Смоленск, запасы и людей в прибавку в город пропустив, сам снова в Польшу возвратился.

Того ж лета прислал король польский на Украину полковника Лисовского с 4000 войска. Который, придя, Брянск осадил, и, долгое время доставая, ничего не учинив, с потерею немалого числа людей отступил, и, придя, Карачев взял, а воеводу князя Юрия Шаховского сослал в Польшу к королю, а сам стал в Карачеве, посылая уезды разорять. Царь же Михаил Федорович послал против его боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского да с ним воеводу Степана Исленьева и дьяка Семова Заборовского, которые, придя в Белев, остановились. И тут пришли к нему остальные воровские казаки с повинною, и боярин, приведши их ко кресту, взял с собою в поход и пошел к Карачеву. Но Лисовский, уведав о приходе Пожарского, Карачев сжег и пошел верхнею дорогою к Орлу, а Пожарский, уведав оное, пошел наскоро туда же, и пришли в день недельный в один час поутру. Перед боярином шел в ертауле Иван Гаврилов сын Пушкин и, упередив, вступил с поляками в бой. Воевода же Исленьев и дьяк Заборовский, слыша бой, убоявшись, со всеми их людьми побежали. А Пожарский остался с малыми людьми с 600 человек, не ведая, что прочие ушли, думая, что оные подоспеют, наступил на Лисовского крепко, который тогда имел более 2000. Но после долгого боя, усмотрев себя от товарища выданным, отступил за обоз и уставился телегами.

Многие же дворяне, приходя, его просили, чтоб боярин пошел прочь. Но он сказал: «Лучше мне с честью умереть, нежели бежать». На сем бою многих поляков побили и 30 человек шляхты в полон взяли. И Пожарский на том месте ночевал, а Лисовский уступил 2 версты, не взяв ни одного русского в полон. Исленьев, уведав, что боярин стоит в обозе, собравшись с уходцами, ночью пришел в обоз, и многие беглецы собрались. Поутру Пожарский снова пошел на Лисовского, но он ушел и стал у Кром, а оттуда в одни сутки поспел к Волхову 150 верст. В Волхове же воевода Стефан Иванович Волынский, имея довольную осторожность, к городу его не допустил, и Лисовский пошел к Белеву. И воеводы князь Михаил Долгорукий да Петр Бунаков, оставив город, ушли, и Лисовский, видя оный пустым, совсем сжег и пошел к Лихвину. Где воевода Федор Стрешнев, выйдя с малыми людьми, великим мужеством Лисовского отбил, и он, оставив Лихвин, пошел к Перемышлю, из которого все люди выбежали в Калугу, и Лисовский тут остановился. И как Пожарский уведал, что Лисовский стал, послал немедленно в Калугу голов с сотнями, а Лисовский, уведав оное, ушел к Лихвину. И потому Пожарский нигде его догнать не мог.