Ничего в этом сказочном зале не напоминало бы о войне, когда б не группа старших офицеров, смиренно дожидавшихся выхода императора. Одного из них Лунев знал по Академии Генерального штаба, еще с одним доводилось встречаться лет десять назад, в русско-японскую войну. Едва негромкий их разговор после обычного приветствия начал обретать легкость и почти душевность, суровый оклик дежурного флигель-адъютанта призвал господ офицеров приветствовать государя. Вытянувшись, как и все прочие, во фрунт, Лунев гаркнул слова приветствия и широко открытыми глазами уставился на вошедшего в огромную залу Николая II.
Если бы вдруг в этот миг здесь оказался чужеземец, прежде никогда не бывавший в России, он вряд ли бы уразумел с чего весь этот шум. Государь всея Руси был облачен в полковничий мундир старейшего полка российской гвардии, того, что ныне стоял в карауле у царской резиденции. Его грудь скромно украшал единственный орден, небольшой белый крестик святого Георгия, что еще более роднило его облик с прочими старшими офицерами.
Подполковник Лунев вдруг осознал, что невольно чувствует легкое разочарование, хотя, в сущности, и сам толком не может ответить, чего, собственно, ждал от императорского выхода.
В шеренге офицеров, выстроившихся перед государем, он стоял третьим, бок о бок с рослым конногвардейцем с длинным, нервным лицом. Лунев прежде уже читал о нем в газетах. Его атака на германские позиции у Каушена увенчалась захватом вражеской батареи, изрядно досаждавшей нашей гвардейской кавалерии. Теперь он гордо выпячивал широкую грудь с таким же, как и у самого Николая II, вожделенным для всякого офицера знаком воинской доблести. Первым в этой войне. Подходя по очереди к каждому из гостей, августейший преображенец крепко пожимал счастливцу руку, благодарил за доблестную службу и вручал новенькие золотые полковничьи эполеты с вензелем, а вместе с ними и флигель-адъютантские аксельбанты.
О чем-то подобном начальник контрразведки 2-го Туркестанского корпуса догадывался еще неделю назад, когда, передавая ему запечатанный конверт, новый командующий Кавказской армией, словно оговорившись, назвал его полковником. И все же теперь сердце его стучало, будто сегодня он получал первые в своей жизни погоны.
– А вы, Платон Аристархович, стало быть, нынче только с Кавказа? – после дежурного поздравления то ли спрашивая, то ли утверждая, поинтересовался государь, останавливаясь перед ним.
– Так точно, Ваше Императорское Величество! – молодцевато, как много лет назад в юнкерском строю, отрапортовал Лунев.
– Ну, полноте, полноте кричать, – чуть поморщился Николай II. – Не на плацу ведь. Доблестный генерал Юденич, – без перехода негромко продолжил он, – пишет о вас более чем лестно. Будто бы едва ли не половина заслуги в изгнании башибузуков Энвер-паши из российских пределов принадлежит именно вам.
– Это сильное преувеличение, ваше величество, – запинаясь от волнения, проговорил новопроизведенный полковник.
– Ну, милейший Платон Аристархович, что уж вам-то тушеваться, – с благожелательной улыбкой покачал головой император, – пред врагами Отечества нашего не оробели, а уж здесь и подавно не след! Впрочем, понимаю вашу скромность. Похвальбой врага не бьют! Приглашаю вас, господин полковник, нынче отобедать у меня. Тогда подробнейшим образом мне все и расскажете. Об армии своей, о ее героях я должен знать все достоверно, из первых уст.
Лунев кожей поймал на себе чьи-то завистливые взгляды, обжигающие, точно пролетевшие рядом пули.
– Почту за честь, ваше величество.
После трапезы, простой и обильной, Николай II пригласил заметно осмелевшего полковника Лунева к себе в кабинет и, велев званому гостю запросто усаживаться напротив у застеленного картой бильярдного стола, принялся слушать его рассказ. О геройской обороне Сарыкамыша, о стойкости генерала Юденича, о весьма ловкой операции контрразведки, заставившей Энвер-пашу рассредоточить силы перед самым наступлением… Государь кивал в такт словам, казалось, думая при этом о чем-то совсем ином.
– И что же, этот самый Энвер-паша, мнящий себя Наполеоном Востока, и впрямь желает объединить под своей рукой все земли Османов, Кавказ да к тому же еще Туркестан? – удостаивая повествователя вопросом, вновь заговорил самодержец.
– А также многие другие земли, ваше величество, – не замедлил с ответом Лунев. – Что и говорить, в этих краях и впрямь неспокойно, и если срочно не предпринять решительные меры, более чем возможен серьезный мятеж диких туземцев в наших восточных губерниях. Однако сейчас именно это настроение дало нам возможность играть на непомерных амбициях турецкого полководца и ввести его в заблуждение относительно…
– Да-да, – кивнул Николай II, обрывая рассказ контрразведчика о ловком шпиле, стоившем туркам желанной победы. – Все, что вы говорите, весьма занятно, но, ежели начистоту, я хотел поговорить с вами о другом.
Полковник Лунев сделал каменное лицо, чтобы скрыть досаду. Операция против Энвер-паши была предметом его личной гордости. Но воля государя есть воля государя.
– Прошу вас понять, господин полковник, понять и накрепко запомнить: дело, о котором я теперь стану с вами говорить, щекотливое и в высшей мере конфиденциальное. О сути его не должен знать никто, исключая вас и меня. Вы мне были рекомендованы как человек опытнейший в своем деле, да и сам я помню заслуги ваши в активном противодействии японским шпионам в годы прошлой войны и не столь давней смуты. Потому я целиком полагаюсь на вашу скромность, преданность и честность, и никак не менее на мастерство в своем ремесле, многократно до сего дня выказываемое.
Лунев молча смотрел на государя, понимая, что всякие его слова в этот момент излишни. Он весь обратился в слух, стараясь не упустить ни единого слова, быть может, уже таящего ответ на еще не произнесенный вопрос. Между тем император продолжал:
– Нам стало известно, увы, почти случайно, что в стране вновь пробиваются ядовитые всходы заговора. И это в дни, когда Россия изнемогает, сражаясь против жестокого врага! Более того, на сей раз, к величайшему сожалению, речь идет не о пролетариях и землепашцах, смущаемых пустыми речами всякого рода фанфаронов, социалистов и либеральных глупцов. Теперь скверна зародилась где-то здесь, в непосредственной близости от трона. По сути, ныне я не могу верить никому, исключая, понятное дело, семью и нескольких самых верных, преданных мне людей. Но и в этом случае нельзя быть до конца спокойным. Ибо, как сообщает наш источник, к заговору могут быть причастны даже кое-кто из великих князей.
Такое положение дел воистину нетерпимо! – Николай II встал, прошелся по кабинету и остановился у небольшого столика, сервированного на двоих. – К чему, я вас спрашиваю, победы над германцами, австрияками и турками, когда враг уже здесь? – Возбужденный собственной речью император для убедительности хлопнул ладонью по темной палисандровой столешнице, заставив жалобно звякнуть серебряное блюдо с фруктами. – Как вы сами понимаете, мы должны немедленно пресечь злоумышления наших врагов. Сугубая решительность и бескомпромиссность! Здесь у меня вся надежда на вас.
– Слушаюсь, ваше величество! – резко поднимаясь с обитого светлым атласом кресла, отчеканил Лунев, силясь унять внезапное сердцебиение. – Сделаю все, что в человеческих силах!
– Итак, Платон Аристархович, – вновь делая знак садиться, заговорил император. – Мне не хотелось бы огорчать достойнейшего командующего моей Кавказской армией генерала Юденича, который просит вас к себе начальником контрразведки, но, увы, придется. Нынче же вы будете зачислены офицером для особых поручений в мою походную канцелярию. Я даю вам полную свободу действий. Начальник моей личной охраны полковник Спиридович еще утром получил распоряжение оказывать вам, господин полковник, все необходимое содействие. Такие же рескрипты нынче получат полиция и жандармерия. Расходы по этому делу я беру целиком на себя, дабы не обременять казну и не вдаваться в лишние дебаты. Мне нужен результат. Чем скорее, тем лучше. Особо же полагаюсь на ваше умение хранить тайны.
