«Слава Богу», – Колосов едва не перекрестился. Он не выносил змей. Даже по телевизору их не любил смотреть.

Однажды, купаясь в Оке в Озерах, увидел в плавнях ужа. И ведь точно знал – уж это, брюхо желтое, а в воду потом залезть уговаривал себя битых два часа!

– Яд, что ль, вы тут добываете змеиный? – полюбопытствовал Соловьев. – Змеи-то зачем?

– Да для разного. Опыты, – ответил Женя.

– Опыты! Вы тут осторожнее. В прошлом году расползлись ваши гадюки, чуть район мне не перекусали. План «Сирену» хотел вводить.

– Ну, за территорию-то только два ушли. И то – полозы, – беспечно сказал лаборант. – А ядовитых они сами тут переловили.

– А есть сильно ядовитые? – насторожился Соловьев.

– Смертельно. – Очкарик взглянул на сотрудников милиции свысока: знай, мол, наших.

Когда они проходили мимо кирпичной дачки, из открытой двери донеслось тревожное попискивание зуммера.

– Ой, таймер сработал, – спохватился лаборант. – Мне аппаратуру надо срочно переключить. Вы идите во-он по той дорожке. Там летний обезьянник. Званцев там сейчас. А я вас догоню через секунду.

Колосов и Соловьев обогнули ангар и вышли на небольшую заасфальтированную площадку. К задней стороне ангара лепились клетки с решетками. Вид их наконец-то напомнил Никите долгожданный зоосад.

Две крайние клетки справа пустовали: внутри все чисто, убрано, вымыто. Они пошли мимо клеток к еще одной дачке – бревенчатой избушке с резным крыльцом и наличниками. Дверь ее была распахнута настежь. Ветер колыхал белую марлю, спасающую от комаров и мух. Третья клетка справа тоже пустовала. В углу ее красовалось толстенное поваленное дерево с корявыми сучьями. С потолка на длинном резиновом канате свисала автомобильная шина. Она раскачивалась – словно кто-то всего несколько секунд назад забавлялся на этой самодельной «тарзанке».

А вот из следующей клетки на Колосова смотрело… розовое морщинистое лицо. Это было столь неожиданно, что Никита подошел почти вплотную к прутьям решетки. Обитатель клетки был меланхоличен и волосат – черная обезьяна-шимпанзе, удивительно смахивающая на старого гнома из сказки.

Шимпанзе по-бабьи подпер голову кулаком, пригорюнился и внимательно и скорбно изучал стоящего перед ним начальника отдела по раскрытию убийств. Сделав собственное заключение о его внешности, шимпанзе вытянул губы трубочкой, издав разочарованное «у-у-у-у».

– Ох, ты, приятель! Какой ты, брат, серьезный, – Никита невольно протянул руку к прутьям.

– Не надо подходить к клеткам! – раздался за его спиной тревожный окрик.

Эхом ему из камер (так Никита по привычке окрестил жилища обезьян), расположенных за клеткой грустного шимпанзе, ответило настороженное уханье, а затем пронзительный визг – словно гигантской ножовкой водили по стеклу.

Молодой человек – невысокий, толстенький, в белом халате и детской панаме в голубой горошек – быстро спускался с крыльца, направляясь к сотрудникам милиции.

– Вы кто? Что вам здесь нужно?

Колосов представился.

– А, ясно. Очень приятно. Вернее, предпочел бы познакомиться с вами в другом месте и при других обстоятельствах, но… Званцев, Олег. – Он протянул короткопалую загорелую руку, заклеенную в нескольких местах полосками лейкопластыря.

Колосову было неловко здороваться рукой в перчатке. Он протянул Званцеву левую. Тот крепко пожал ее и заметил:

– Правая травмирована?

– Нет. Вернее, да… дрянь какая-то, – Колосов поморщился.

– Снимите, я взгляну. Да снимите же! Разве можно в такую жару в коже ходить! Вы так только все усугубляете.

Никита с удивлением отметил, что он послушно стягивает перчатку.

– Да, экзема, – Званцев бережно осмотрел руку. – Выбросьте вы эту перчатку. Вы что, вратарь, в самом деле? Мазь вам врач прописал?

– Прописал.

– Так лечитесь. А руке дайте дышать. Пусть ее ветром обдувает, солнышком сушит. А в перчатке только хуже.

Никита спрятал перчатку в задний карман брюк.

– Новости плохие, я понял, вы, Олег, уже знаете.

– Знаю. Участковый приходил, – Званцев тяжко вздохнул. – Я живого участкового впервые видел. До этого только Анискина по телевизору. Вы меня, конечно, извините, но то, что произошло с Серафимой Павловной, – это полный беспредел, чудовищный беспредел.

– Слыхали мы про беспредел, – Соловьев нахмурился и сразу стал похож на бодливого бычка.

– Здесь же дачное место, сорок пять километров от Москвы, а не тайга глухая! Я здесь уже три года работаю – ничего подобного никогда не было!

– Вот. А говорите – беспредел. Единичный случай, – ввернул Соловьев.

– Юра, погоди, – остановил его Колосов. – Давайте-ка по порядку. Где мы можем спокойно поговорить?

– Хотите, ко мне пойдем, – Званцев кивнул на избушку. – Живу там и бумажки свои пишу, а если жарко под крышей – можно на крылечке посидеть.

Колосов выбрал крылечко.

– Сколько времени Калязина здесь работала? – спросил он, когда они уселись на нагретые солнцем ступеньки.

– Лет пять, наверное. Да – пять, это при мне. И до меня еще сколько! В нашем институте баба Сима – старожил. Она, кажется, сразу после войны пришла.

– И все эти годы лаборанткой? Это что-то типа подсобного разнорабочего? – уточнил Никита. – Колбы мыла?

– Ну почему колбы. Нет, не только. У нас работы хватает. Одно время она, кажется, и в музее была. Потом сюда ушла, на базу, здесь платят больше.

– За живностью ухаживала?

Званцев покачал головой.

– За живностью я здесь ухаживаю. И Ольгин Саша. Баба Сима скорее за нами ухаживала. А так как у нас суточные дежурства иногда случаются, то и за питомцами следила. Визуально, не то чтобы сама во что-то вмешивалась, а так – заметит что-то – нас с Ольгиным тут же в известность поставит. Прежде она вместе с нами обезьян кормила и клетки чистила, но с тех пор как Хамфри…

– Это кто такой? – спросил Колосов.

Званцев мотнул головой в сторону клетки.

– Есть тут у нас один деятель. Ну, в общем ситуация кой-какая изменилась. И баба Сима стала только в рельсу бить если что, а мы с Сашей – с Александром Николаевичем то есть – меры принимали.

– В рельсу бить, значит… было, видно, с чего тревожиться. А сегодня она во сколько ушла с базы?

– Сегодня в половине девятого. Ночь у нас паршивая была. В половине девятого как раз Женя приехал на ясногорской электричке – сменщик бабы Симы. Ну а она домой стала собираться.

– У нее есть семья? – спросил Соловьев. Он вытягивал шею и все время смотрел в сторону клеток.

– Дочь, зять, внучка. На даче все сейчас под Звенигородом. У бабы Симы три выходных через сутки, вот она и торопилась: ей ведь еще по магазинам в Москве да снова на электричку – к дочери.

– Родственникам надо сообщить, – Соловьев достал из кармана милицейской гимнастерки маленький блокнот. – Телефон у вас ее есть домашний?

– Есть. Только они ведь на даче. Ну, завтра хватятся. Эх! – Званцев снял панаму, вытер лицо. Был он наголо брит, и это придавало ему разбойно-залихватский вид.

– Ваши сотрудники всегда электричками пользуются? – спросил Колосов.

– Не всегда. Два раза в неделю у нас от института идет машина с продуктами и кормами. Подстраиваются обычно под нее. Но баба Сима всегда пешком ходила: все торопилась – сумку на руку и пойдет шагать!

– Она ведь пожилая, так чего ж работала, с внучкой не сидела, как все бабушки?

– Да так, вроде работала всю жизнь – говорила мне, что привыкла. И своим помогала. Тут хоть, по вашим меркам, платят не густо, – Званцев криво усмехнулся, – но бабе Симе все доход. На нее грабитель напал, да? Так у нее ж брать нечего! Неужель не видел, подонок такой?

– Грабитель – это одна из наших версий. – Колосов полез в карман за сигаретами. – Не повредит вашей живности, если закурю?

– Курите. Клетки далеко отсюда.

– А почему к ним приближаться нельзя? Обезьяны вроде безобидные. Это ж не хищники, – поинтересовался Соловьев.

Званцев только усмехнулся. Усмешка вышла мрачной. Помолчал.